Может быть, к непогоде, к сильной буре?
Или просто потому, что неудержимо приближалась осень, перекрашивая в пурпурный цвет листья на деревьях, по-новому расцвечивая траву, небо, море?
Сапфо улыбнулась про себя, вспомнив, что подобная краска для тканей и шерсти как раз изготавливается из одного вида мелких, пурпуроносных улиток, то есть другими словами - берет свой цвет из моря.
"Надо будет как-нибудь обсудить это с Дидамией, - подумала Сапфо, - Но только не сейчас. Нет, не сейчас..."
А потом, без всякого перехода, Сапфо вспомнила о своей Сандре, которая в такие вечера чаще всего была с ней рядом.
Почему-то Сандра, крайне чувствительная к движениям ветров, перемещениям небесных светил и вообще ко всем переменам в природе и жизни, сегодня с утра была в отвратительном настроении - уединилась от подруг, не желая ни с кем разговаривать (даже с Сапфо!), отказалась от еды и прогулок.
Увы, наверняка Сандра появится теперь в обществе не раньше чем через два или три дня, а все это время будет сидеть взаперти и находиться во власти терзающих ее душу непонятных, тревожных видений.
Сапфо знала, что в такие дни лучше всего оставлять подругу в покое и не досаждать ей.
Но как же Сандра, бедняжка, сама в эти периоды мучилась и изводилась - появлялась потом похудевшей, бледной, со странным, решительным блеском в глазах.
Лишь терпеливое, мудрое время и заботливое внимание подруг постепенно возвращали Сандру к прежней жизни.
Сапфо часто думала про себя: если боги кого-то щедро наградили, то Сандру; похоже, все-таки наказали, заставив улавливать любые, в том числе и самые грозные предупреждения небесных правителей.
Впрочем, порой ведь и счастливые тоже - нет смысла все видеть в чересчур мрачном свете.
- Пока я смотрела на море и говорила с вами про другие страны, почему-то вдруг снова вспомнила про нашу маленькую Тимаду, - сказала Филистина, поворачиваясь к Сапфо. - Наверное, тот ужасный человек, который стал причиной ее гибели, до сих пор спокойно продолжает плавать на своем корабле по морям, останавливаясь то на одном, то на другом острове и соблазняя молоденьких девушек. И он вовсе не догадывается о том, что пепел от маленькой Тимады давно развеялся в воздухе и лишь остатки его хранятся на дне погребальной амфоры. Но даже если до него донеслась частица пепла по ветру и просыпалась на его голову, - тот ужасный человек все равно навряд ли догадался, что это - все, что осталось от красоты нашей маленькой Тимады...
- Не волнуйся - боги накажут его по заслугам, - сразу же сделалась серьезной Дидамия, которая, кстати говоря, слыла одной из самых лучших наставниц в школе для девочек. - Как уже наказали и саму Тимаду за ее неразумность и невоздержанность. Разве не так?
Филистина на это ничего не ответила и только посмотрела на подругу с молчаливым упреком. Но даже черные ресницы, обрамляющие очень светлые, ясные глаза Филистины, сразу же сделались похожими на колючки - она терпеть не могла, когда кто-нибудь пренебрежительно отзывался о Тимаде.
Ведь добрая память да горстка пепла - все, что теперь осталось от этой девушки, родившейся, судя по всему, вопреки воле богов и слишком рано оставшейся без матери. Она совсем недолго была счастливой, обретя любимых подруг в кругу Сапфо, и потому чересчур несправедливо, слишком жестокосердно...
– Да нет, я просто имею в виду общую идею справедливого возмездия, - сразу же постаралась смягчить свой приговор Дидамия. - Лично я почему-то нисколько не сомневаюсь, что от соблазнителя Тимады тоже уже остались лишь кости, начисто обглоданные рыбами. Ты когда-нибудь видела такие кости, похожие на детские игрушки, - их порой после сильной бури выбрасывают волны на берег?
– Да, - еле слышно ответила Филистина.
– Они напоминают, что каждый человек - лишь игрушка в руках богини судьбы Тихэ и всегда находится под присмотром всемогущего Зевса, которого нельзя напрасно гневить, - продолжала Дидамия, следуя своей учительской привычке пояснять другим порой самые очевидные вещи и все расставлять по своим местам. - Там вот, на берегу, однажды я нашла чьи-то начисто отполированные волнами останки и сказала сама себе, что это все, что осталось от мореплавателя, соблазнившего несмышленую Тимаду. С тех пор лично я, Филистина, стала совершенно спокойно вспоминать об истории с Тимадой и советую тебе тоже как можно скорее последовать моему примеру.
- Нет, не могу, - покачала головой Филистина, и на ее ресницах блеснули слезы. - Я пробовала - не получается.
- Наверное, потому что ты слишком любила нашу маленькую Тимаду? - участливо заметила Сапфо.
- Не знаю... Я не задумывалась об этом. Но особенно я почему-то никак не могу забыть, как заразительно Тимада умела смеяться. Помните, ее порой было слышно на другом конце леса? Иногда, когда кто-нибудь из наших девочек начинает вдруг чересчур громко смеяться, я вздрагиваю и потом долго не могу успокоиться. Но с тех пор, хотя прошло уже много лет, я все же никогда и ни у кого не слышала такого смеха. Да, Дидамия, - никогда и ни у кого. Нет, пожалуй, еще только у Фаона, когда он был совсем малышом...
И проговорив это, Филистина чуть ли не с вызовом, снизу вверх посмотрела на Дидамию, которая заметно выделялась среди подруг высоким ростом, физической силой и крупным, почти мужским телосложением. Но было кое-что, чего Дидамия точно не могла спокойно переносить, - это укоризненный взгляд и особенно - слезы хрупкой Филистины.
Сапфо знала, что между этими двумя совершенно разными женщинами были очень непростые, запутанные отношения - то они буквально не могли жить друг без друга, то без видимой причины начинали ссориться, и от этого сами же - страдать.
Причем Дидамия обычно оказывалась в худшем положении: она что есть сил пыталась разыскать причины и следствия случившейся враждебности, разобрать по полочкам все обиды, но Филистина только упорно молчала или плакала, и приходилось дожидаться благословенного утра, когда подругам все же удавалось загладить очередную трещину.
- Да, ведь Тимада сама была еще совсем ребенком, - поспешила на выручку Сапфо. - Девочкой, которая родила ребенка, но при этом в душе все равно не успела превратиться в женщину. Оказывается, такое тоже бывает. Ведь ей тогда было всего шестнадцать... нет, даже пятнадцать с половиной лет...
И все три женщины на некоторое время замолчали, каждая по-своему вспоминая о злополучной истории, когда-то наделавшей в школе Сапфо так много шума.
Тело Тимады - сей прах.
До свадебных игр Персефона
Свой распахнула пред ней
Сумрачный, брачный чертог... -
про себя вспомнила Сапфо первые строки своего давнего стихотворения, которыми она когда-то оплакала Тимаду - последнее, что можно было для нее сделать.
Ведь "маленькая Тимада", как называли эту девушку подруги, до последнего момента скрывала свою беременность и даже пыталась от нее как-то избавиться при помощи специальных отваров из трав и ядовитых, но, к счастью, не смертоносных грибов.
Но потом все же призналась, и первым человеком, который узнал о трудном положении девушки, была как раз ее лучшая подруга - Филистина.
Правда, сначала Тимада без устали твердила всем о том, что случайно повстречала в лесу лучезарного бога Аполлона, который ею страстно овладел, и потом навсегда исчез, наградив девушку поистине неземным наслаждением и богоравным наследником.
И лишь в горячечном бреду, во время родов, Тимада все же проговорилась, что случайно встретилась в лесу с каким-то заезжим мореплавателем, и этот мореплаватель стал ее первым и последним в жизни любовником, и отцом ребенка, и навряд ли он когда-нибудь сам об этом узнает или хотя бы даже случайно вспомнит о мимолетной встрече на залитой солнцем поляне.
Но как бы ни были сердиты некоторые женщины на беспечность Тимады, все же никто не был готов к тому, что это веселое, доброе, неугомонное создание так неожиданно погибнет во время родов.
Девушка, словно жертвенное животное, буквально истекла кровью, которую ничем невозможно было остановить, и угасла прямо на глазах у повивальных бабок и Филистины - то смеясь сквозь слезы, то впадая в продолжительное забытье - видимо, ее организм был еще не готов к такому нелегкому испытанию, как материнство.
Впрочем, юная мать еще успела своей лучшей подруге Филистине, постоянно державшей Тимаду за тонкую, смуглую и невозвратимо слабеющую руку, рассказать и про моряка, и даже дать имя новорожденному мальчику - она попросила непременно назвать его Фаоном.
Филистина так и не успела уточнить, почему подруга выбрала именно это имя - может быть, именно так звали того проклятого моряка, про которого сама Тимада, даже стоя на пороге подземного царства, не проронила ни одного дурного слова, или в честь какого-то другого неизвестного мужчины?
Впрочем, теперь Филистина и про себя, и вслух называла отца Фаона не иначе как "тот самый ужасный человек" и больше ничего не хотела о нем знать.
Упитанного младенца, на которого Тимада только всего один раз успела полюбоваться, сразу же передали пожилой молочнице по имени Алфидия - эта добрая женщина круглый год жила за городом в небольшом добротном доме на краю буковой рощи и держала у себя молочных коз.
А когда Тимада в схватке за жизнь все же оказалась побежденной, женщины пришли к мнению, что мальчик-сирота до своего совершеннолетия должен оставаться на их общем попечении, но вполне может пока жить в доме у Алфидии. Она ни за что не хотела расставаться с ребенком, называя его "своим ненаглядным сынком", и уверяла, что Фаона на старости лет ей наконец-то послали всемогущие боги, как особую награду за безропотно переносимую бездетность.