Вот, думаю, подвалила удача. К счастью, у меня есть разрешение на отстрел двух козлов. Достаю ружьё, осматриваю, начинаю переодеваться. Хорошо поразмяться в тайге! Меня захватывает радость предстоящих охотничьих приключений. Чего только не услышишь, не увидишь в тайге за день! Я истосковался по лесу, по стуку дятла, даже по усталости. Воображение - не замедлило вылепить картину охоты, сбитого удачным выстрелом козла и костёр в лесу под кудрявыми соснами…
Слышу, приоткрылась дверь, и в комнату просунулся парнишка, закутанный с ног до головы в дорожную доху. Он сбросил её у порожка, повернулся, и я увидел конопатое лицо.
- Копейкин?! Так это ты и есть Пашка?
- Пашка я, из Медвежьего лога.
- Почти графский титул! Ну, садись! - пригласил я.
На нём были та же защитного цвета широченная телогрейка с чужого плеча и большие унты, вероятно, дедушкины обноски. Поверх этого странного костюма, напоминающего водолазный скафандр, торчала на тоненькой шее голова с беспорядочно взбитыми русыми волосами, с острым птичьим носом, обрызганным мелкими веснушками, и с ямочкой на округлом подбородке. Во всей его фигуре было что-то стремительное, как у стрижа в полёте.
Серые ястребиные глаза - мгновенно пробежали по всем закоулкам комнаты, по всем предметам, но не выдали любопытства, точно ничто их тут не удивило.
- У вас тепло, - сказал он, долго усаживаясь на стуле. - Вы не торопитесь: пока дедушка добежит до лога, мы лучше тут подождём, в тайге враз продует.
- Куда же он побежал? - удивился я.
- Мы-то поедем прямиком, до седловины, а он по Ясненскому логу пугнёт на нас коз.
- Пешком и побежал?
Пашка улыбнулся, набрав полную грудь воздуха.
- Дедушка у нас всё пешком, сроду такой. До Медвежьего лога, где наше зимовье, двенадцать километров, а за тридцать лет, что живёт дедушка там, он на лошади ни разу туда не ездил. Когда Кудряшка была молодой, следом за ней бегал. А теперь она задыхается в хомуте, спотыкаться стала. Так он пустит её по дороге, а сам вперёд рысцой до зимовья. Она не поспевает за ним.
- А как зовут твоего дедушку?
- Не могу выговорить правильно, сами спросите. Его все Гурьянычем по отцу величают. Сказывают, он будто был одиннадцатым сыном, родители все имена использовали, ему и досталось самое что ни на есть трудное. Ниподест, что ли!
- Анемподест?
- Да, да- Он у вас ничего не просил? - вдруг осведомился Пашка.
- Нет.
- А ведь ехал с намерением. Значит, помешкал… У нас на смолокурке всё к краю подходит: зимовье на подпорках, бабушка старенькая, да и Кудряшка тоже. А Жучка совсем на исходе, даже не лает… Так мы с дедушкой хотели щенка раздобыть. Говорят, у вас собаки настоящей породы. - И паренёк испытующе посмотрел мне в глаза.
- Собаки-то есть, Пашка, но когда будут щенки, не знаю. Да и будут ли?
- Бу-у-дут, - убеждённо ответил Пашка. - К примеру, наша Жучка каждый год выводит щенят, да кому они нужны! Хочется породистого. Мы уже и будку ему сделали и имя придумали: Смелый!.. Значит, ещё неизвестно?
- А зачем тебе собака?
- Как же в тайге без неё?
- Ты ходишь в тайгу?
- Каждую осень промышляем белку, когда и колонка добудем, ну и птицу боровую. А в прошлом году росомаха попалась. - Последнее слово он произнёс не без гордости. - Уж намаялись с ней.
- А сколько тебе лет?
- Тринадцать. Я по тайге сызмальства хожу.
Пока он рассказывал о своей жизни, я переоделся.
- Чаю со мной выпьешь?
- С сахаром? - оживился он. - А что это у вас, дядя, за коробка нарядная?
- С монпансье.
- Знаю: кисленькие леденцы, - Он громко прищёлкнул языком.
- Могу тебе подарить.
- С коробкой?
- Да.
- Что вы, ни-ни! - вдруг спохватился он. - Дедушка постоянно говорит, что я за конфетку и портки свои продам. Брать не велит. А чаю с монпансье выпью… Какие у вас маленькие чашки! - заключил он неожиданно.
Пил Пашка из блюдца долго, вольготно, даже вспотел и всё время шмыгал носом. А беспокойные глаза продолжали шарить по комнате.
- У вас, видать, настоящая дробовка? Наверно, тыщу стоит? - И, покосившись на моё ружьё, затяжно вздохнул. - А дедушка с пистонкой промышляет. Она ещё дедом его с турецкой войны привезена, кремнёвкой была, потом её на пистонку переделали. Старая она у нас, к тому же ещё и грозой её чесануло: ствол сбоку продырявило и ложу расщепило. И стреляет смешно: сначала пистон треснет, потом захарчит, тут уж держись покрепче и голову нужно отворачивать - может глаза огнём вышибить… Нашей пистонке трудно запалиться, а уж как стрельнёт - любого зверя сразу сшибает.
- И ты с ней охотишься?
- Стреляю, но редко. Я только припасы таскаю, да если где зайца раненого догнать или утку из воды вытащить. Бывает, и белка зависнет на дереве. Дедушка говорит: "Вот уж как ты, Пашка, научишься во всех лесных делах разбираться, тогда пистонка будет твоя".
- Ну и как же?
- Стараюсь.
- Знаешь, Пашка, с таким ружьём недолго и беды нажить! Новое нужно купить.
- Край как нужно! - оживился парнишка. - Да что поделаешь с бабушкой: она не согласна насчёт покупки ружья, денег не даёт, а то бы мы с дедушкой давно купили. В магазин часто заходим, дедушка все ружья пересмотрит, выберет и скажет: "Ну хороша же, Пашка, дробовка!". С тем и уйдём.
- Почему бабушка против покупки?
- Говорит, что я тогда из тайги вылезать не буду, школу брошу.
Лицо его вдруг стало грустным. Он смотрел в угол, где стояла моя двустволка, а воображение, вероятно, рисовало заманчивую картину, как он с настоящим ружьём бродит по тайге, стреляет рябчиков, косачей и как, нагрузившись дичью, возвращается к бабушке в зимовье… Кажется, я своими расспросами коснулся больного места. Он наскоро допил чай, отблагодарил Акимовну и смолк.
Вернулся Василий Николаевич в полном охотничьем обмундировании: в унтах, шерстью наружу, в телогрейке из плащ-палатки, подбитой беличьим мехом, в лёгких шерстяных варежках.
- Акимовна! - окликнул он хозяйку. - Ты говорила, что козлятину хорошо нашпиговать свиным салом с чесноком? Приготовься!
- Как же, вкусней нет блюда. Только надо сначала добыть козла, а потом шпиговать. Ни пуха ни пера вам!
Мы распрощались.
За воротами дремала тощая грязно-серой масти старенькая лошадёнка, запряжённая в розвальни.
- Ну-ка, Кудряшка, прокати! - ласково крикнул Пашка. Он отвязал вожжи, усадил нас в задок на пахучее сено, а сам занял кучерское место.
Кудряшка качнулась влево, взмахнула облезлым хвостом и, сдвинув примёрзшие к земле розвальни, лениво потащила их по незнакомым нам переулкам.
- Надо бы торопиться, солнце низко, - посоветовал Василий Николаевич.
- Да её не раскачать, а собаки на улице попадутся - совсем станет. Только уж не беспокойтесь, я дедушку не подведу: вовремя приедем. Ну ты, Кудряшка, шевелись!
За посёлком лошадёнка будто пробудилась, сама, без понуканий, побежала мелкой рысцой. В животе у неё всё время ёкало в такт бегу.
- Селезёнка играет, - пояснил Пашка. - Кудряшка у нас подслеповатая, думает, что впереди дед бежит, вот и торопится. Иной раз даже заржёт, только голос у неё тонкий стал, как у жеребёнка. Колхоз давно друго коня давал, да дедушка говорит: нам торопиться некуда. У нас с ним всё ведь распланировано: в это лето зимовье новое сложим, осенью ловушки в тайге подновим, а Кудряшка с нами останется до самой смерти… И правда, верни её в колхоз - там в первый же день ей хана. А тут она, вишь, как трусит ногами? Мы то её не обижаем…
- А как твои дела в школе? - спросил его вдруг Василий Николаевич.
Пашка бросил на него недобрый взгляд, дёрнул вожжой и, продув громко нос, заёрзал ногами по сену.
- Вон в тех колках, ну и косачей - тьма! - сказал он, показывая кнутом вправо на залесённые холмы. - У нас там с дедушкой шалаш налажен. Скоро птица играть начнёт, слетится да как зачуфыкает, закурлыкает, аж дух захватывает. А дерутся по-настоящему, Иную в кровь заклюют…
- Со школой, спрашиваю, у тебя как?
- Со школой?.. - Пашкино лицо вдруг вытянулось, помрачнело. - С математикой не ладится, - процедил он сквозь зубы чуть слышно. - Пока примеры были, понимал что к чему, а как пошли задачи - вот тут-то и прижало меня. Дедушка сказывает, что у нас во всём потомстве считать сроду не умели, вся надежда, мол, на тебя, внучек! Сам, говорит, видишь, что делается на этом свете: всякие машины, самолёты, спутники, в космос люди летают, без математики теперь жить нельзя, сзади окажемся. Видите, куда он клонит! Значит, я должен за весь свой род ответ держать?!
- Дед правильно говорит. А ты как думаешь?
- Конечно, жалко мне свой род, - снисходительным тоном ответил Пашка. - Придётся подналечь…
За рекою дорога свернула влево, прорезала степь и глубокой бороздою, виляя по береговым перелескам, вывела нас на водораздельный перевал. Дальше узкой прорезью начиналась лощина. Она, раздвинув холмы, уходила в глубину лиственничной тайги широкой падью. Необозримый простор, заворожённый тишиною, ожидал нас там.
По синеющему небу плыли лёгкие облака, облитые золотистыми лучами заходящего солнца. Навстречу лениво летели вереницы ворон.
Вечерело.
У холмов Пашка подъехал к стогу сена, остановился.
- Тут мне велено дожидаться. Дедушка теперь в ельничке у ключа передохнёт и до заката солнца стукнет. Коза сразу пойдёт, не задержится - чуткая она, далеко хватает. А вам на этих седловинах ждать; её ход тут, - с серьёзностью опытного егеря объяснил нам Пашка.