Вызов этот был брошен в неудачный для Франции момент. Французская армия тяжело переживала один из своих периодических кризисов. Россия была скована Японией, а французский премьер-министр Рувье сомневался как в надежности, так и в ценности поддержки Британии. В конечном счете в жертву был принесен французский министр иностранных дел Делькассе, а Франция согласилась на требования Германии. Бронированный кулак нанес ей новую ссадину - но это лишь теснее сблизило Британию и Францию.
Третьим шагом Германия обязана личной инициативе кайзера. В июле 1905 года на борту царской яхты в Бьорке кайзер внезапно вытащил из кармана проект договора и на своем смешанном "Вилли-Никки" английском языке спросил: "Хотели бы вы подписать это? Это стало бы очень милым воспоминанием о нашем entervue".
Кайзер рассказывает, что когда Николай ответил: "Да, хочу!", "слезы радости показались на моих глазах, мурашки побежали по спине…", и он почувствовал, что все его предки, включая Grandpapa и "старого прусского бога", дали ему свое благословение.
Эта царственная дипломатия, как бы серьезны ни были ее последствия, имела и обратную - смешную сторону. Одно из писем кайзера к его "любимому Никки" носит восхитительный коммерческий оттенок:
"Теперь, когда программа обновления вашего флота опубликована, я надеюсь, вы не забудете напомнить своим, чтобы они не оставили в стороне наши крупные фирм в Штеттине, Киле и т. д. Фирмы эти, я уверен, обеспечат вам великолепные экземпляры линейных боевых судов".
Мелодрамой отмечено и огорченное письмо кайзера Бюлову, который угрожал отставкой, так как договор шел вразрез с его личными антифранцузскими настроениями в Марокко:
"В то утро, когда ваша отставка будет мной получена, император перестанет существовать на этом свете. Подумайте о моей бедной жене и детях!"
Но когда царские министры увидели договор, они возразили, что договор этот идет вразрез с союзом с Францией и что достаточно простого намека на него, дабы вызвать резкие протесты Франции. Таким образом это произведение искусства спокойно ушло в обширную дипломатическую корзину для бумаг.
В оправдание кайзера следует сказать, что в это время у него были некоторые причины для личной неприязни к Британии, хотя неприязнь эта родилась главным образом вследствие его постоянной привычки достигать желаемого посредством угроз. Его импульсивный натиск нашел ответ в лице Джона Фишера, только что назначенного морским министром, который все время говорил о "превентивной войне" и откровенно высказывался, что, если Германия не ограничит гонку своих морских вооружений, ее флот будет "копенгагирован" по методу Нельсона.
Эти дикие утверждения производили, естественно, большое впечатление в Берлине - но куда меньшее впечатление в Лондоне. Участие короля Эдуарда VII как причины трений было скорее личным, чем политическим. Немножко больше терпимости к gaucherie племянника могло бы помочь смягчить отношения. Лорд Ленсдаун сообщал, что "кайзер говорит и пишет о своем брате-короле в таких выражениях, которые заставляют краснеть".
Эта личная антипатия и взаимные уколы, имевшие небольшое значение для Британии, где король был конституционным правителем и обладал чувством юмора, производили куда более сильное впечатление на германском побережье Северного моря, где монарх имел решающее влияние на политику и не понимал шуток. Провоцирование кайзером дальнейших конфликтов находило определенный ответ и в Англии, где даже новое либеральное правительство Кэмпбеллла-Беннермана не могло не замечать этих действий - и против своей воли крепче сближалось с Францией.
Правительство Британии отказалось заключить формальный союз с Францией, но все же выразило надежду, что общественное мнение Британии одобрит посылку войск, если Франции будет угрожать опасность. А когда французы логично возразили, что раз методы применения помощи заранее не продуманы, то случайная помощь может оказаться бесполезной, Кэмпбелл-Беннерман одобрил переговоры генеральных штабов обеих стран и заключение соглашения на этот счет. Хотя эти совещания и не имели никакого значения для принятия решений на случай войны, тем не менее они должны были сильно повлиять на ведение самой войны. Весьма знаменательно, что в 1905 году новый германский план войны учитывал появление на континенте английской экспедиционной армии в 100 000 человек (то есть как раз столько, сколько просили французы) и считался с ее действиями на стороне Франции.
Потерпев неудачу с планом втянуть Францию вместе с Россией в группировку против Британии, кайзер вернулся к мысли действовать против Франции в Марокко. Однако он решил, что с чисто военной точки зрения обстановка для этого неблагоприятна, а необходимой предпосылкой для интриг против Франции является союз с Турцией, "который в самых широких размерах отдает силы магометан в его распоряжение", и надежная обстановка внутри Германии (спокойствие внутри самой страны). Этот яркий пример неуравновешенности мышления кайзера запечатлен в его письме Бюлову от 31 декабря 1905 года. Письмо это заканчивается следующими словами:
"Сначала расстреляй социалистов, подави их, сделай их бессильными, если нужно, кровавой баней, и лишь затем - война за границей! Но не раньше, и без поспешности".
Однако ближайшая перемена в европейской обстановке не только не усилила Германию, но даже ее ослабила, уменьшив влияние кайзера в России, проводимое им через царя. Перемена произошла самая невероятная: новое британское правительство сблизилось с, казалось бы, непримиримым своим врагом - деспотической Россией. Либеральное правительство, подстрекаемое отчасти своим пацифизмом, отчасти естественной реакцией на угрозы Германии, продолжало работу, начатую Ленсдауном, стремясь уничтожить традиционные источники трений с Россией.
В 1907 году удалось соглашением урегулировать спорные вопросы и общие интересы. Хотя соглашение это не носило окончательного характера, но все же оно облегчало путь к взаимным выступлениям в Европе. Британия не была связана ни с Францией, ни с Россией какими-либо формальными договорами; но она связывалась с ними узами лояльности и отныне не могла больше плутовать в дипломатической игре против них, ибо это было бы уже нечестным. Таким образом, возможность ее прежнего независимого маневрирования в случае кризиса была упущена.
Дилемма эта была понята и правильно оценена секретарем министерства иностранных дел сэром Эдуардом Грэем в меморандуме от 20 февраля 1906 года:
"Я думаю, во всех странах создастся общее впечатление, что мы поступили скверно и покинули Францию в беде. Соединенные Штаты будут презирать нас, Россия не будет считать нужным заключить с нами дружеское соглашение по азиатскому вопросу, Япония будет готовиться вступить в союз с кем-либо другим. Мы останемся без друзей и не сможем их иметь, а Германия с радостью использует эту обстановку во вред нам.
… С другой стороны, перспектива европейской войны и нашего участия в ней ужасна".
С тех пор великие державы, пусть и неофициально, оказались разделены на две соперничающие группировки. В течение нескольких последующих лет Германия, приведшая своей агрессивной грубой политикой к созданию этого любопытного и противоестественного союза, помогала его укреплению - а Германии, в свою очередь, помогала в этом Австрия. Это походило на то, как из рыхлого снега скатывается твердый комок, если постепенно сжимать его в кулаке. Германии суждено было впоследствии пострадать от творения своих же рук.
Присоединение Британии к новой группировке ослабило старую, сделав Италию малонадежным партнером. Поэтому Германия была вынуждена крепче держаться за своего второго партнера - Австрию, которая прежде во всем слушалась ее. Если Германия хотела войны, то создавшиеся группировки были для нее выгодны, но если она желала мира, то сама создала себе помеху в этом.