Конфессия, империя, нация. Религия и проблема разнообразия в истории постсоветского пространства - Марина Могильнер

Насколько применима к российской истории концепция "конфессионального государства"? В каких отношениях оказывается ментальная карта религиозной солидарности и чуждости с конструированием воображаемого пространства политической (или этнокультурной) нации или задачами внешней политики, обусловленной государственными границами? Всегда ли "религиозные традиции" идут рука об руку с мифологемой "национальных корней"? Авторы сборника "Конфессия, империя, нация" ставят эти и многие другие вопросы, рассматривая религиозную и конфессиональную проблематику в контексте истории империи и национализма.

Содержание:

• Введение - Религия и проблема общественного и политического разнообразия в империи 1

• Андрей Кореневский - "Новый Израиль" и "Святая Русь": Этноконфессиональные и социокультурные аспекты средневековой русской ереси "жидовствующих" 3

• Пол Бушкович - Православная церковь и русское национальное самосознание XVI–XVII веков 8

• Людмила Шарипова - Еще о "человеке многих миров": Петр Могила - традиционалист, реформатор, оппортунист 13

• Заал Андроникашвили - Слава бессилия. Мартирологическая парадигма грузинской политической теологии 21

• Людмила Посохова - Православные коллегиумы Российской империи (вторая половина XVIII - начало XIX века): между традициями и новациями 29

• Мартин Шульце-Вессель - Традиции международной политики и религиозный конфликт в немецко-русских отношениях после 1871 года 39

• Пол Верт - Глава церкви, подданный императора: Армянский католикос на перекрестке внутренней и внешней политики империи, 1828–1914 42

• Диляра Усманова - "Ваисовский Божий полк староверов-мусульман": Языки религиозного, сословного, политического и национального противостояния в Российской империи 54

• Михаил Долбилов - "Царская вера": массовые обращения католиков в православие в Северо-Западном крае Российской империи (1860-е годы) 58

• Антон Рыбаков - В "области кесаря": проблема статуса и структуры Грузинской православной церкви после отмены автокефалии (первая половина XIX века) 71

• Адиб Халид - Постсоветские судьбы среднеазиатского ислама 81

• Екатерина Ходжаева, Елена Шумилова - "Кто такой верующий?": Повседневные типизации своих и чужих в православном и мусульманском дискурсах (на примере Казани) 88

• Сергей Абашин - Геллнер, "потомки святых" и Средняя Азия: между исламом и национализмом 95

• Владимир Бобровников - Археология строительства исламских традиций в дагестанском колхозе 102

• Библиографическая справка 110

• Примечания 111

КОНФЕССИЯ, ИМПЕРИЯ, НАЦИЯ. Религия и проблема разнообразия в истории постсоветского пространства

Введение
Религия и проблема общественного и политического разнообразия в империи

Вниманию читателей предлагается очередной сборник из серии тематических антологий, собранных из статей, опубликованных в журнале Ab Imperio с 2000 по 2010 год и отражающих формирование новой имперской истории России и Евразии. Напомним, что первая антология, "Мифы и заблуждения в изучении империи и национализма", включала наиболее актуальные работы теоретиков империи и национализма. Второй сборник, "Империя и нация в зеркале исторической памяти", был посвящен роли современных историков, идеологов и политиков в формировании коллективной "исторической памяти" на разделенном (пост)имперском пространстве. Третья антология, "Изобретение империи: языки и практики", рассматривала проблемы воображения и осмысления феномена империи в прошлом. В ней анализировались аналитические языки, с помощью которых современники "видели" и понимали империю. В процессе работы над тематическими номерами Ab Imperio, посвященными этой проблематике, сформировалась концепция языков (само)описания в империи, которая, помимо прочего, является альтернативой устаревшим представлениям об идеологии национализма как исключительной форме группового самосознания в империях.

Очередной, четвертый, сборник серии объединил статьи, в которых религиозная и конфессиональная проблематика рассматриваются в контексте истории империи и национализма. Конфессиональные границы - одни из наиболее древних линий демаркации, формировавших сообщества "своих" и "чужих", - вносили системность в человеческое разнообразие и предшествовали как национальным, так и современным социальным (сословным или классовым) делениям. Как показывают материалы предыдущей антологии, империя не выработала некоего специфического языка самоописания: имперское общество описывало и осознавало себя в категориях доступного опыта и актуального научного языка. Языки религиозных различий, естественно, играли роль важного медиума восприятия разнообразия, инаковости и цельности: они были широко распространены, обладали высоким авторитетом и, в отличие от прочих языков описания разнообразия, были достаточно рационализированы и хорошо разработаны. Более того, именно язык религиозных различий и конфессиональных сообществ зачастую служил основой для политики управления различиями в империи.

Для средневекового и раннемодерного периодов, которым посвящены первые статьи предлагаемого вниманию читателей сборника, религиозный язык являлся основным языком культуры и, соответственно, культурной коммуникации, трансляции идей и опыта. Это очень хорошо показано Людмилой Шариповой в статье, посвященной одному из самых интересных посредников межкультурного взаимодействия XVII века, Петру Могиле - "человеку многих миров". Та же тенденция культурного перевода и посредничества в рамках "религиозного интеллектуализма" для более позднего периода прослежена Людмилой Посоховой в статье о православных коллегиумах в Российской империи. Обе работы не просто рассматривают сравнительно малоизвестные эпизоды в истории восточного православия, но предлагают такое прочтение этих эпизодов, которое помогает лучше понять динамику общеимперских процессов как в Речи Посполитой, так и в Российской империи.

При этом нужно отдавать себе отчет в том, что религиозные стратификации Средневековья и раннего Нового времени не совпадали с привычными нам сегодня языками различий. Так, в статье, посвященной "новгородской ереси", или ереси жидовствующих, Андрей Кореневский вскрывает амбивалентную трактовку "жидовства", не совпадающую с этническим еврейством. Для понимания значения этого феномена главную роль играет не наше знание о том, кто такой еврей "по национальности", но контекст эсхатологических ожиданий середины XV века и специфика религиозности на Руси, воспринимавшей себя между молотом и наковальней двух враждебных миров - католического Запада и мусульманского Востока. Эсхатологизм избранности и психология осажденной крепости породили культуру закрытого типа, направленную не на расширение своего ареала, а на сохранение незыблемости собственных устоев. Историки тем не менее далеки от консенсуса по поводу того, в какой степени эти культурные процессы оказали влияние на формирование современных национальных идентичностей.

Вариант ответа на этот вопрос предлагает Пол Бушкович, который считает, что закрытый тип культурного и политического самосознания изменяется в течении XVII века: Россия начинает мыслиться ее интеллектуальной элитой как центр и оплот православия в международном масштабе, а категория "безбожники" сужается до мусульман-турок (ввиду установления мирных отношений России с Польшей и Швецией). Накануне петровских реформ, по мнению Бушковича, национальное самосознание русской элиты включало в себя три основных элемента. В основе лежало старое представление о России как о государстве православном, находящемся под властью исключительно благочестивых царей. В результате нарастающего влияния киевского духовенства (наследников и питомцев Петра Могилы), элита Московии "пристроила" к этой базовой структуре второй элемент - идею славено-российского единого народа, состоявшего из русинов и московитов. Третий и совсем новый элемент, появившийся только в 1670–1680-х годах, можно назвать протоимперским чувством гордости за Россию, достигшую в это время новой мощи. Все три элемента выросли на почве православия, в среде клира, поскольку религиозный язык оставался наиболее легитимным языком маркирования человеческих и политических границ. Тем не менее каждый из указанных элементов предполагал возможность несколько отличной идентификации в качестве православных, что отчетливо проявилось в эпоху петровских реформ, породивших разногласия и дискуссии о месте церкви и иерархов в новой, осознанно имперской системе петровского государства.

Таким образом, статьи сборника, посвященные допетровскому периоду, выявляют наивность популярных представлений об органической и цельной культуре православной допетровской Руси. Вместо такой единой культуры мы видим сложную и динамичную культурную матрицу и констатируем наличие множественных языков, использовавших словарь и правила конфессиональной идентичности, но реализовывавших разные сценарии культурной самоидентификации.