А самая главная наша общая черта ― "испорченность", которую мы с радостью опять в друг друге увидели, ― раздражительный ум, иногда язвительный, уверенность в себе, рожденная не достижениями, а, боюсь, тем, что у нас слишком рано было все желаемое, страстное и сознательное отторжение всех связей, включая семейные. Мы называли это независимостью, но на самом деле это был почти смертный страх, что нами кто-то овладеет. И мы слишком чувствительны, то есть шкура у нас иногда слишком тонка, чтобы обеспечивать комфорт.
Наверное, нужно объяснить, что наши отношения всегда были ближе и одновременно дальше, чем между обычными кузенами. Во-первых, он мой не двоюродный, а троюродный брат, прадедушка общий. Во-вторых, мы вместе воспитывались с рождения, во всяком случае, с того времени, как начинаешь что-то запоминать. Не помню такого времени, когда бы я не делила все с кузеном Чарльзом.
Его отец, Генри Мэнсел, ― старший представитель нашей ― английской ― ветви семьи. Вместе с женой он трагически погиб во время морской прогулки через несколько месяцев после рождения сына Чарльза. Еще мужчины в семье ― кузены Генри, братья-близнецы Чарльз и Кристофер, или Чез и Крис. Я ― дочь Криса. У Чеза не было детей, поэтому он взял младенца Чарльза, чтобы воспитывать, как своего сына. Мы с Чарльзом всегда считали, что это его настоящие родители, и кузен был сильно шокирован, когда ему сообщили, что по достижении совершеннолетия ему придется занять место родного отца в наших частных "коридорах власти".
Заметное семейное сходство помогало стирать границы. Генри Мэнсел очень походил на своих кузенов, а они ― наши отцы, как мы привыкли их воспринимать, ― вообще однояйцевые близнецы. Почти до самых свадеб они были неразлучны и неразличимы. Женились они, между прочим, в один и тот же день. Их жены, хотя и не родственницы, были одного и того же физического типа. К счастью обе миссис Мэнсел очень понравились друг другу. К счастью потому, что после смерти Генри освободился фамильный особняк в Кенте, и туда переехал Чез, а Крис построил дом в миле от него. Поэтому приемный сын Чеза и дочь Криса воспитывались вместе, пока четыре года назад Крис не перевез нас с мамой в Лос-Анджелес.
Из того земного рая мы все равно иногда убегали и жили в доме Чеза. Но визиты мои и Чарльза никогда не совпадали. В промежутках между учебой в Оксфорде он проводил время за границей, занятие, по его словам, называлось "посмотреть". Одновременно он развивал способности к языкам, это часть наших наследственных свойств. Молодой Чарльз собирался их использовать, работая в одном из семейных континентальных банков.
Я так высоко не залетала. В Лос-Анджелесе я приобрела только американский вкус в одежде, акцент, который очень быстро потеряла, и трехлетний опыт работы на американском коммерческом телевидении. Я была помощником продюсера в маленькой компании, гордо носящей имя "Sunshine Television Incorporated", даже и не задумываясь, что все остальные называют ее просто по инициалам ― S.T.Inc.
И вот мы встретились снова, и без малейших усилий вернулись к прежним отношениям. Не то, чтобы мы, как наши отцы, были нераздельны, это просто невозможно. Вместе нас держало, пусть это и парадоксально, взаимное отторжение. Каждый признавал в другом нежелание встречаться с какими-то претензиями и требованиями, и уважал его. Это делало еще забавнее семейную шутку про наше обручение и брак, который вернет Чарльза на его законное место без юридических осложнений и позволит обойтись с деньгами в лучших династических традициях. Мы никогда не знали, нам никогда не позволяли знать, была ли идея нашего брака больше, чем шуткой. Я слышала папины утверждения, что семейные черты достаточно плохи в единственном экземпляре, а удвоенные они будут просто смертельными. На это дядя Чез говорил, что поскольку моя мама частично ирландка, а мама Чарльза была наполовину австриячкой, наполовину русской, а бабушка с отцовской стороны ― француженкой, можно было бы нас поженить, даже будь мы двоюродными, а не троюродными. Еще среди наших предков имеются польский еврей, датчанин и немец, а считаем мы себя англичанами, причем совершенно справедливо.
Для Чарльза и меня, знакомых с этим легкомысленным династическим спариванием с раннего детства, предмет не представлял интереса. Ни одному из нас не приходило в голову проявлять сексуальную заинтересованность в другом. Как брат и сестра, мы с удовольствием и насмешками наблюдали первые романтические опыты друг друга.
Приключения неизбежно оканчивались быстро. Раньше или позже девушка начинала чего-то требовать от Чарльза, и он бесследно исчезал. Или мой объект вдруг терял блеск, Чарльз говорил о нем что-нибудь непростительное, я бурно реагировала, потом смеялась и соглашалась, и жизнь снова становилась полной.
Родители любовно существовали рядом с нами, отпускали вожжи, давали деньги, слушали самое главное и забывали остальное, может быть, потому, что им нужна была свобода от нас так же, как и нам от них. В результате мы периодически к ним возвращались, как пчелы в улей, и были счастливы. Может быть, яснее, чем мы с Чарльзом, они видели безопасность наших жизней, которая делала его нетерпеливость и мою нерешительность не более, чем исследованием окружающей среды. А может быть, они даже видели через всю шелуху конец, который обязательно придет.
Но мы находились еще в начале. Молодой араб в белом принес поднос, на котором стояла разукрашенная медная урна и две маленькие голубые чашки, сказал что-то Чарльзу и удалился. Кузен быстро поднялся по ступенькам и сел рядом со мной.
― Он говорит, что Бен до вечера не придет. Давай, наливай.
― А его мамы тоже нет?
― Его мать умерла. Домом управляет сестра его отца, но она не выходит. Нет, она живет не в гареме, не принимай такого любопытного и мечтательного вида, но у нее длинная сиеста, и она до обеда не появляется. Куришь?
― Не сейчас. Я мало курю, иногда просто ради удовольствия, глупо, да? Боже мой, что это? Гашиш?
― Нет, совершенно безвредно. Египетские. Выглядят ужасно, да? А теперь рассказывай, что делала. ― Он принял от меня чашку крепкого черного кофе и в ожидании откинулся на шелковую подушку. Четыре года быстро не опишешь, тем более что к эпистолярному жанру мы были равнодушны. Думаю, прошло больше часа, солнце передвинулось, и тень закрыла половину двора. Кузен потянулся, закурил еще одну египетскую сигарету и сказал:
― Слушай, а что ты так прицепилась к группе? Может, передумаешь, и расстанешься с ними? Пробудешь до воскресенья, и я тебя повезу по красивой долине Барада, по хорошей дороге.
― Спасибо, но лучше пока останусь с ними. Мы тоже поедем на машинах, а по пути заедем в Баальбек.
― Я тебя туда отвезу.
― Это было бы потрясающе, но я обо всем уже договорилась, упаковала вещи, а здесь еще всякие проблемы с визами. В моей стоит завтрашнее число, а есть еще такая штука, как групповой паспорт, и так уже был шум, что я хочу остаться, когда группа уедет в Англию в субботу, еще раз я не выдержу. Поеду.
― Ну ладно, увидимся в Бейруте. Где остановишься?
― Думала, как только останусь одна, переберусь в "Феницию".
― Присоединюсь. Сними мне комнату, ладно? Позвоню, когда буду выезжать из Дамаска. Что ты, кстати, планируешь делать, кроме, конечно, визита в Дар Ибрагим?
― Дар Ибрагим? ― повторила я тупо.
― Дом двоюродной бабушки Харриет. Он так называется, наверняка ты знаешь, Нар Ибрагим, на реке Адонис.
― Я… Да, наверное знаю, но забыла. Господи, бабушка Ха… Никогда не думала… Это, значит, недалеко от Бейрута?
― Примерно в тридцати милях по прибрежной дороге в Библос, а потом вглубь материка к горам до истока Адониса. Дорога идет по гребню горы с северной стороны долины. Дальше в реку Адонис впадает река под названием Нар-эль-Сальк. Дар Ибрагим расположился в середине долины, где встречаются реки.
― Ты там был?
― Нет, но собираюсь. Ты что ли правда про это не думала?
― Даже мысль не промелькнула. Конечно, собиралась подняться к истокам Адониса, к водопаду и храму кого-то там, и месту, где встретились Венера и Адонис, думала нанять машину в воскресенье, когда уедет группа… Но, честно, совершенно забыла про бабушку. Я ее почти не помню, мы были в Лос-Анджелесе, когда она последний раз была дома, а до этого… Господи, да лет пятнадцать прошло! И мама ничего не говорила про это ее жилище ― Дар Ибрагим, да? Наверное, это потому, что у нее с географией не лучше, чем у меня, и она никогда не представляла, что Бейрут так близко. Прямо в долине Адониса? Можем поехать вместе, хотя бы чтобы посмотреть, а потом рассказать папе, на что это похоже. Уверена, он подумает, что для меня не все потеряно, если я расскажу, как клала цветочки на ее могилку.
― Она тебе дала бы по зубам, если бы услышала. Она очень даже жива. Ты несколько не в курсе, да?
― Жива? Бабушка Ха? Это кто не в курсе? Она умерла вскоре после нового года.
Он засмеялся.
― Ты думаешь про завещание, но это ничего не значит. За последние несколько лет она их высылает примерно каждые полгода. Дядя Крис получил ее знаменитое письмо, где она отрекается от британской национальности и оставляет всем в наследство по шесть пенсов. Всем, кроме меня. Я должен получить гончих Гавриила и ее экземпляр Корана, потому что проявлял "разумный интерес к действительно цивилизованным странам". Это потому, что я изучал арабский.
― Ты что, морочишь мне голову?