И вот тогда вдруг по всей Руси Великой взросло и живет по сию пору, падая и поднимаясь, то народное движение из самых его глубин, которое ныне получило уже, наконец, общепринятое название – Русская партия. Что ж, значит, так и станем себя именовать.
А уж как только не называли нас в недавнем прошлом! "Славянофилы", "русофилы", "патриоты" ("квасные патриоты"), а вспомнив прошлое – "черносотенцы" или, оглядываясь на Запад, "нацисты". Но самым забавным в этом ряду стало нелепое слово "русисты". Именно так обозвал нас шеф КГБ Ю. Андропов в своей знаменитой записке на Политбюро с убойным названием "Об антисоветской деятельности Иванова А.М. и Семанова C.H.", поданной 28 марта 1981 года. Марк Любомудров печатно возмущался потом; почему это слово с одним "с", ведь так именуют лишь зарубежных специалистов по русской культуре?! Теперь-то, набравшись сведений из самых разнообразных источников, можно запоздало разъяснить, сославшись на беседу с одним из бывших подчиненных Андропова, что подсказал это слово лубянским грамотеям… один из видных членов Русской партии, давно осведомлявший КГБ. Был он человек образованный и начитанный и обнаружил выражение "русист" в сочинениях одного из крупных русских публицистов начала XX века.
Как бы то ни было, но все эти и иные прозвища не прижились, а в итоге сам наш великий язык стихийно определил: Русская партия. Конечно, никакой "партией" в точном смысле слова мы не были ни в шестидесятых годах, ни позже, ни теперь, но выражение это приживется безусловно надолго. От судьбы не уйдешь, как и от собственного имени, нравится уж оно или нет.
Чаще всего бывает, что дату рождения многих крупных общественных движений очень трудно определить, даже приблизительно. Но есть и примечательные исключения. Например, знаменитая в будущем партия большевиков создалась на скромном русско-еврейском собрании, названном в истории Вторым съездом РСДРП, дело произошло в июле – августе 1903 года. Так и отмечала большевистская партия свои юбилеи – в подполье и, будучи у власти, так и поминают себя ее нынешние никудышные наследники.
Не знаем, будет ли отмечать свои юбилеи Русская партия, но дата основания тут есть еще более точная – май 1965 года. Именно тогда в журнале "Молодая гвардия", который только еще восходил к своей будущей славе, была опубликована в номере пятом статья со знаковым, как теперь выражаются, заголовком "Берегите святыню нашу!". Каждое событие, большое или самое незначительное, может быть правильно истолковано лишь тогда, когда оно рассматривается в общем историческом контексте своей эпохи. Так и тут.
Слово "святость" и все производные от него были всегда остро враждебны материалистам-атеистам, а марксизму – в особенности. В двадцатые и начале тридцатых годов за неосторожное употребление этого слова могли и посадить. Перед войной слово это осторожно и постепенно разрешил к употреблению И. В. Сталин. В трагическом 41-м оно прозвучало в песне, ставшей военным гимном: "Идет война народная, священная война". После войны употребление слова расширилось, не пресекаясь даже при Хрущеве, но смысл имело только гражданский, а отнюдь не духовный, тем паче, не православный. И вот почти через полвека после русофобского переворота слово "святыня" обрело, наконец, свое первоначальное значение, и не в тихой храмовой молитве, а в многотиражном общественно-политическом издании. Это было не только нечто новое, но и поистине революционное (или контрреволюционное? Но тут опять-таки все зависит от точки зрения).
Авторами этой статьи (а по сути – обращения и призыва к новому молодому поколению) стали известные и уважаемые деятели старшего поколения – скульптор Сергей Коненков, художник Павел Корин и писатель Леонид Леонов. Все они родились еще в XIX веке и пережили, не изменяя русскому искусству, страшные послереволюционные потрясения, но сохранили ту вековую народную традицию, без которой гибнет всякое человеческое общество. Сохранили и русскую православную традицию. И завещали ее молодежи, восстанавливая разорванную связь времен. Значение этого невозможно переоценить.
Так возникло то духовное начало, которое потом станут называть Русским Возрождением, а из деятелей его составится Русская партия. Явление это уже получило свою периодизацию. Начальный этап – 1965–1970 годы. То было время начальных, порой наивных, а потому и по-юношески задорных, открытых выступлений. Первыми приметными выступлениями в "Молодой гвардии" стали заметки И. Глазунова и В. Солоухина. Они имели широкий успех, но тут же получили осуждающий отзыв со стороны кругов либеральных. Впрочем, эти яркие публикации носили, так сказать, оборонительный характер: нехорошо, мол, недооценивать русскую культуру и ее памятники. Нехорошо, конечно, а почему это происходило и происходит? Ответ на эти серьезные вопросы и попытались дать молодые публицисты "Молодой гвардии", а это был уже переход в наступление.
На исходе 60-х в "Молодой" (мы так и называли журнал) появился ряд боевых публикаций, и наиболее известными в том ряду стали статьи М. Лобанова, В. Чалмаева и С. Семанова. О них уже накопилась обширная библиография как у нас, так и за рубежом. Русская партия заявила о себе открыто и громко. И если раньше "Молодую" кусали, так сказать, отдельные литераторы, то на исходе 70-го последовал уже осудительный приговор высшего идеологического начальства. В сентябре – брюзгливый отзыв от редакции "Литературной газеты", а в декабре – самого главного журнала, "Коммуниста". Этому предшествовало заседание Секретариата ЦК КПСС, которое в тот раз вел сам Л. Брежнев (редко он это делал, обычно – А. Кириленко или М. Суслов). Линию "Молодой гвардии" осудили, но очень мягко, всего лишь за увлечение "стариной". Редактора А. Никонова освободили, но перевели (тоже главным) в старейший журнал "Вокруг света".
Второй этап – годы 1970–1972. Оказалось, что осуждающий глас со Старой площади никак не повлиял на лихих молодогвардейцев, они не только продолжили свое наступление, но и расширили его. Появились крепкие публикации в "Нашем современнике", "Москве", "Огоньке", даже в ряде провинциальных журналов, начали выходить боевые книги в издательстве "Молодая гвардия". Как будто и не снимали Никонова, не сердился теоретический орган ЦК "Коммунист". Русофобскую часть партийного идеологического аппарата это тревожило и даже раздражало. Так появилась известная статья фактического главы отдела пропаганды ЦК А. Яковлева в ноябре 1972 года в "Литературной газете". Там осуждались в привычных идеологических ярлыках почти все деятели молодой еще Русской партии.
Статья эта хорошо известна, не станем обсуждать ее. Скажем только, что Яковлев в своем карьерном нетерпении совершил главную оплошность азартного картежника – допустил перебор. И переиграл сам себя. Его осторожный Брежнев сослал послом в провинциальную Канаду, а русофобское выступление не стало "линией партии", как предполагалось по замыслу.
Получилось, что Яковлев, как ядовитый скорпион, сам себя укусил, однако в либеральном лагере это восприняли совсем иначе: мол, Русская партия имела сочувствующих ей на самом-самом верху, среди членов Политбюро. Тут следует разобраться.
Ныне стало известно много достоверного из эпохи Брежнева, и не по сплетням, а по самым подлинным документам кремлевских архивов и многим достоверным воспоминаниям осведомленных лиц. И оказалось, как это часто случается в подлинной истории, что многие расхожие суждения той поры оказались несостоятельными. Например, все мы полагали в 70-х, что сухой и мрачный Суслов есть наш недоброжелатель, а внимание его помощника В. Воронцова к нам есть нечто вроде контрразведки или даже похуже. Теперь выяснилось, что мы ошибались. Михаил Андреевич никаким русским патриотом, разумеется, не был как истинный марксист-ленинец, но как твердый советский государственник полагал, и разумно, что патриотическое начало необходимо так или иначе поддерживать. Что он и делал.
А вот "железный Шурик", как именовали А. Шелепина, выдвиженца Хрущева, никаким покровителем Русской партии не был, хотя именно это ему приписывала расхожая молва тогдашняя. Более того, ныне точно установлено, что он и его присные русской идее были совершенно чужды, партийные карьеристы, и только. Даже своему наследнику, лихому вождю комсомола в шестидесятых годах С. Павлову, он был совершенно безразличен. Зато Павлов проводил именно русскую линию. Он помогал Никонову в "Молодой гвардии", за что и поплатился.
Павлов, несомненно, был выдающимся русским политическим деятелем, и его жизнеописание еще ждет своего автора.
Сочувствовал Русской партии и Д. Полянский, открыто помогавший отважному И. Шевцову в его трудной литературной судьбе. Крупным и твердым русским государственником был белорусский партизан П. Машеров. Из провинциального Минска он осторожно, однако исключительно твердо помогал русским патриотам в Москве. В Кремле к нему относились настороженно, избрали его в 1966 году кандидатом в Политбюро, да так и остался он в этом половинчатом состоянии почти на 15 лет. Вплоть до странной своей кончины.
Особенно тут следует сказать о Константине Устиновиче Черненко. Кажется, в ту далекую пору в Русской партии к нему относились, судя по внешности: старый, невзрачный, невнятно говорящий… Теперь-то все выяснилось, образ его высветился совсем иначе. Как второстепенное, заметим, что в брежневском Политбюро он оказался единственным человеком с гуманитарным образованием (Шелепин не в счет, он был там недолго и на дела не влиял). Но главное в ином: он твердо придерживался не только советского, но и русского патриотизма, был враждебен Суслову, но особенно – русофобу Андропову. У слабохарактерного Брежнева он служил как бы противовесом им обоим. Он издалека, осторожно помогал деятелям Русской партии, хотя решающего влияния в Политбюро не имел. А Генсеком стал уже в больном состоянии и полностью взять власть в свои руки так и не успел, умер всего лишь через год.