Все уставились на меня, и стало мне странно: я размышлял, а она не размышляла! Но, видимо, мне понравилось это состояние радостной глупости, потому что буквально через урок я подпрыгнул с дурацким вопросом об энтропии Вселенной, даже не с вопросом, а так. Анна Яковлевна на меня посмотрела и ничего не сказала, но это был взгляд! Только я понял смысл его да еще Маринка. В тот день после уроков она сказала, что рада, что в какие-то моменты я могу быть глупее, чем есть. А то трудно со мной, сказала. Может быть, действительно выставлялся, а теперь притворяюсь скромнягой и выжидаю, пока позовут, и сам того не сознаю?
5
Потом мы заговорили о жизни.
– И куда бы это с тоски податься? – зевая, сказал Борька. Он любил тосковать и делал это с удовольствием.
– Лично у меня, – сказал я, – такое чувство, что мы прогуливаем.
Противненько как-то.
– Не только у тебя, – заметил Борька. – У тетки Дуни точно такое же чувство.
Она в эти отгулы не верит.
– Мои тоже не верят, – сказал я. – Они с Мантиссой уже общались.
– И что она за нас взялась? – буркнул Борька.
– Мешаем мы ей, наверно, – ответил я.
– Ребята, помните, – без всякой связи с разговором перебил меня Шурка,
– какую мы подводную лодку соорудили? У нее еще был атомный двигатель, ведро с мазутом. Мы его каждый раз поджигали.
– Еще бы, помним, – мрачно сказал Борька. – Хозяин автомобиля в конце концов нашелся… Моя мать шестьдесят рублей заплатила. Повеселились законно.
Мы помолчали, переваривая эту давнюю историю.
– А знаете, почему все так складывается? – сказал вдруг Борька. – Старая она. Мантисса. Ей тишины хочется, а мы шумим. Ей что от нас нужно? Ляг на диванчик, накрой пузо газеткой и дыши. И чтоб тихо. Обязательно чтоб тихо, иначе никакой не будет организации.
– Да какая она старуха? – сказал я. – Мой отец постарше.
– Ну и что? – ответил мне Борька. – Сделай твоего отца классной дамой – то же самое будет.
– Ты его не знаешь, – сказал я.
И мы опять замолчали.
– Бежать, – сделал вывод Борька. – Кстати, послезавтра контрраб по физике.
Удочки смотать было бы весьма кстати.
– Куда бежать-то? – Шурик задал самый практический вопрос. – Остров, что ли, открыть какой-нибудь?
– Остров – это дело, – сказал Борька. – Чтобы озеро в центре и лес чтобы рос базальтовый…
– Бальзовый, – поправил Шурик.
– Ну пускай. И какие-нибудь странные растения. Понастроили бы мы себе домов…
– А остров необитаемый? – спросил я.
– Можно и так, – ответил Шурик. – А можно – пусть там живут аборигены, человек восемьсот-девятьсот.
– Смуглокожие девушки… – Борька потянулся.
– Никаких девушек, – возразил я, вспомнив о Маринке. – И вообще – ничего лишнего. Несколько фабрик, два-три завода…
– Без фабрик нельзя, – поддакнул мне Шурик.
– Идите вы! – сказал Борька. – Можно ведь искусственно задержать развитие цивилизации. Аристократическая рабовладельческая республика меня больше устраивает, чем ваша островная индустрия. Пусть будет по типу Спарты…
– Ну, и остался ты без магнитофона, – мне стало смешно, – поскольку аборигены без фабрики тебе даже метра ленты не произведут.
– Рабы все портят, – заявил Шурик, – у них малопроизводительный труд. Их надо бить, чтоб они работали…
– Цыц, шкет! – сказал Борька. – Пороть илотов буду лично я, а магнитофон и телевизор мы возьмем с собой из двадцатого века.
– А включать его ты во что будешь? – поинтересовался Шурик.
Борька задумался и наморщил лоб.
– Ладно, я согласен… Будем жить на том же уровне, что и спартанцы. В конце концов, телевидение размягчает дух.
– Ну, а окружающий мир? – спросил я. – Самолеты, пароходы, спутники. Рано или поздно нас откроют, аннексируют…
– …и поставят крестик, – добавил Шурик.