Вильям Козлов - Услышать тебя стр 3.

- Я ведь не давал монашеского обета, - улыбнулся Роберт.

Глядя на это длинное, лишенное всякого выражения лицо, на пустоватые глаза, тонкие губы, Лиля вдруг по­чувствовала облегчение. Это хорошо, что они сегодня уви­делись. Что, кроме обид и слез, дал ей этот самодоволь­ный парень? Даже сейчас, за несколько минут до отхода поезда, пялится маслеными глазами на хорошеньких женщин. Сколько раз она хотела забыть его! Случалось, не встречались месяц, два, потом он как ни в чем не бывало появлялся и все начиналось сначала. Как она ненавидела себя за то, что все прощала ему, но ничего поделать с собой не могла. А он знал, что она не про­гонит, и только улыбался своими тонкими губами, когда она плакала и говорила ему, что он подлец, что она не хочет его больше видеть. Ему нравилось, что она стра­дает, плачет из-за него. Однажды Лиля услышала, как он, подвыпив, сказал своему приятелю:

- Лилька привязана ко мне, как собачонка... Свист­ну - тут же прибежит!

Когда он в следующий раз "свистнул", она не прибе­жала. Она твердо решила больше с ним не встречаться. Тогда он сам пришел. Он всегда приходил к ней. Рано или поздно. Когда нужно, он становился ласковым, за­ботливым и нежным. Даже цветы приносил. Клялся, что любит ее, а остальные девушки - это все мимолетные интрижки. Чепуха на постном масле, как он говорил.

Связывало их и то, что они вместе приехали из Анди­жана в Москву. Лиля поступила в МГУ на факультет . журналистики - этот факультет тогда считался самым модным, а она закончила школу с золотой медалью. Он - в институт авиаприборостроения.

В тот первый год, когда еще не было знакомых в Мо­скве, Роберт был необходим ей. Кстати, в первый год и он тянулся к ней и был совсем другим, а потом... Потом их отношения стали мучительными и тяжелыми. Боль­шой город изменил его неузнаваемо. Он стал циником и снобом. Она продолжала любить его, а он принимал это как должное и считал, что она никуда от него не денется. Да, пожалуй, так оно и было. Роберт обнаглел до того, что стал знакомить ее со своими новыми девушками, а потом хвастаться победами над ними... И если заме­чал, что Лиля страдает - а она старалась скрывать свои чувства, - то так и светился какой-то садистской ра­достью.

Вот он стоит на перроне, напыжился, думает, что не­отразим. И на проходящих мимо женщин поглядывает, как на свою собственность... Что, спрашивается, она в нем нашла? Неумен, развязен и вовсе не красавец, хотя и воображает, что похож на молодого Жана Габена. Да и чем он живет, чем интересуется? Разве что загранич­ными вещичками и девочками. За три года, что они в Москве, всего два раза были вместе в театре. Собрать­ся где-нибудь "на хате", как он говорит, выпить, попля­сать под джаз... И это ничтожество превратило ее в по­корную рабыню!..

Наверное, в глазах ее появилось что-то незнакомое, потому что Роберт взглянул на нее раз, другой, потом обеспокоенно спросил:

- О чем ты думаешь, мышка?

Он иногда называл ее "мышкой", хотя ей это и не нравилось.

- Об эмансипации... - сказала Лиля.

- Что еще за эмансипация?

- Не стыдно, студент третьего курса не знает, что такое эмансипация!

- А-а... - протянул он. - Свобода женщине. Равен­ство с мужчиной... Странные мысли приходят тебе в го­лову.

Мимо вагона вперевалку пробежал толстый мужчина с огромным рюкзаком за спиной и зачехленными удоч­ками в руке. С лица катился пот, он тяжело отдувался. Мужчина задел рюкзаком Роберта и даже не заметил. У Роберта лицо стало злое, маленькие глаза сузились. Он стряхнул со светлого модного пиджака невидимые пылинки и пробормотал сквозь зубы:

- Хам, даже не извинился.

- Сейчас поезд отправится, - торопливо заговорила Лиля. - Слушай внимательно, что я тебе скажу...

- Не люблю, понимаешь, хамства, - не мог успо­коиться Роберт. - В метро толкаются, в автобусе на ноги наступают...

- Кто бы говорил о хамстве! - сказала Лиля. - Так вот, дорогой Робик. Я уезжаю на два месяца. Не ищи меня...

Роберт презрительно хмыкнул. Сколько раз он слы­шал все это. И Лиля поняла, что слова тут не помогут, он просто не верит ей...

- Я теперь поставила точку, - устало сказала она. - Это конец, Роберт.

Он вытащил сигареты, красивую зажигалку, конечно заграничную, и закурил. Лицо его было невозмутимым.

- За этим ты позвала меня сюда? - затянувшись и выпустив дым, спросил он.

Вагон мягко тронулся. Роберт с сигаретой во рту ис­чез, а вместо него прямо на Лилю уставился дежурный в красной фуражке. Лиля успела заметить, что нос у де­журного очень большой и блестит, будто маслом сма­занный.

Роберт догнал уходящий вагон. Лицо его стало встре­воженным. Шагая рядом с окном, он спросил:

- Как называется этот городишко, куда ты едешь? Лиля назвала.

Вагон шел все быстрее, и Роберту пришлось перейти с широкого шага на рысь,

-- Мышка, я, может, напишу на главпочтамт, - ска­зал он.

- Прощай, - ответила она.

Роберт отстал. Лиля высунулась из окна, и ветер рас­трепал ее каштановые волосы. Роберт, расставив ноги в клетчатых брюках, стоял на перроне и смотрел на нее. Выхватив из кармана цветной платок, стал махать. Лиля не ответила. Ей вдруг стало смешно: очень уж нелепо выглядел Роберт с развевающимся платком в руке.

Резко оборвался перрон с последними провожающи­ми, десятки разноцветных вагонов на запасных путях запрудили все вокруг. За путями блестели железные крыши станционных построек. А еще дальше высились каменные громады многоэтажных зданий. Лиля любила Москву, и ей всегда было грустно уезжать. Даже домой, в родной солнечный Андижан.

- Не боитесь на сквозняке простудиться?

Лиля оглянулась: в проходе стоял молодой подтяну­тый лейтенант, который помог опустить окно, и с улыбкой смотрел на нее.

з

На глазах у Сергея Волкова произошло удивительное явление. Он сидел в привокзальном сквере и дожидался московского поезда. Был полдень, ярко све­тило солнце. Молодые серебристые тополя у каменной ограды негромко шумели. В высокой траве блестели

бу­тылки. На горлышке сидел большой зеленый жук и шеве­лил длинными усами. На дороге, в пыли, рылись белые куры. На лужайке, впритык к складскому помещению, стоял газик с коричневыми от засохшей грязи колесами. Шофер, молодой парень, дремал, привалившись плечом к дверце. Светлая мохнатая кепка надвинута на глаза. Сергей сначала и не заметил, как вдруг погасло солнце и небо потемнело. Листья на старых тополях залопотали, вершины наклонились в одну сторону. Над головой будто кто-то тяжко вздохнул, и сразу стало тихо. Сергей под­нял голову и увидел большое лохматое облако с тем­ной подпалиной. Сверху это странное облако розово светилось, а каемка была ярко-золотистой. Из облака медленно выползло толстое округлое щупальце, воронкой сужающееся книзу, и осторожно прикоснулось к дороге. Застигнутые врасплох куры со всполошенным криком разлетелись в разные стороны, а одна, с меченным си­ними чернилами хвостом, соколом по спирали взвилась вверх и исчезла в клубящейся мути, заволокшей небо.

Тугой жаркий комок воздуха заткнул Сергею нос, рот, уши. Щупальце еще немного поплясало на дороге, закру­тив столбом пыль и почти догола очистив от листьев стоявший на обочине тополь, затем стало бледнеть, рас­плываться, втягиваясь обратно в облако.

Все произошло за несколько секунд. Облако, прота­щив по земле мрачную тень, уплыло к видневшейся вдали кромке соснового бора, как ни в чем не бывало засияло солнце. Вдали послышался басистый гудок при­бывающего поезда. Не будь он свидетелем всего этого, Сергей ни за что не поверил бы, что подобное может слу­читься в безмятежный ясный день.

Смерч все же оставил следы. Газик на лужайке из зеленого превратился в белый. Это пыль его перекрасила. Шофер продолжал спать, открыв рот, но с головы его исчезла светлая мохнатая кепка. Голая тополевая ветка торчала над дорогой, будто костлявая рука, просящая милостыню. А белая курица с испачканным чернилами хвостом очутилась на крыше четырехэтажного дома, что возвышался сразу за путями. Курица бродила по желез­ному карнизу и заглядывала вниз. Иногда она останав­ливалась и принималась истошно кудахтать, видимо, жа­луясь на столь непостижимую перемену в ее судьбе.

Уже потом, спустя много лет, Сергей вспомнил этот случай и подумал, что будь он суеверным - счел бы его за недоброе предзнаменование. И он, как та глупая бе­лая курица на крыше, будет ходить по кромке житей­ского карниза, не имея сил ни взлететь в небо, ни спрыг­нуть вниз...

Скорый "Москва - Рига" подошел к платформе. Из вагонов ринулись в станционный буфет за пивом и лимо­надом пассажиры, У привокзального ларька сразу же образовалась длинная очередь. Сергей с тоской взглянул на свой восьмой вагон. Идти туда не хотелось. Забраться бы сейчас на крышу вагона, как это случалось в детстве, и ехать себе, глядя в небо. С лязгом задвинули дверь ба­гажного, на перрон вышел дежурный. Вздохнув, Сергей направился к своему вагону.

Когда скорый с грохотом проскочил речку, Сергей вспомнил про собаку. Хороший пес. Умный и тактичный. И сразу понял, что Сергею нужно от него: великолепно позировал на фоне рощи. Пес - Сергей назвал его Друж­ком - проводил до гостиницы, подождал, пока Сергей оформился на ночлег, и вместе с ним отправился в чайную. Сергей думал, Дружок сунется в помещение, но пес скромно остановился у крыльца: дескать, я свое место знаю. Да, манеры у Дружка прямо-таки благородные. Сергей, немало удивив официантку, заказал четыре пор­ции биточков с картофельным пюре и два стакана чаю. Как только девушка отвернулась, вывалил две порции биточков на отпечатанное на машинке меню и вынес Дружку. Тот не набросился с жадностью на еду: благо­дарно взглянув на Сергея, понюхал, потом осторожно и деликатно стал есть.