Горожане, шедшие за стройными колоннами и собиравшиеся в многочисленные толпы, проявляли меньше единодушия. Так и должно было быть - ведь на улицы вышли люди и по занятиям, и по убеждениям разные: от богатого промышленника до наемных работных людей. С целью политической агитации стрельцы и солдаты послали глашатаев кричать, что бояре-изменники не только отравили царя Фёдора (вестимо отравили - иначе, откуда они знали, что он не проживет еще несколько часов, когда присягали Петру?!), но покусились уже на жизнь царевича Ивана: отравили или задушили - кому что больше нравится.
Слухи подтолкнули на Кремлевскую площадь даже неустойчивых, неверящих в успех восстания. Впрочем, сопротивления почти не было. Привилегированный белый полк царской охраны влился в ряды пестрых стрельцов (голубые кафтаны с желтыми патронташами и сапогами, коричневые с красным одежды) и солдат в темных кафтанах, частью в тяжелых кирасах и шлемах. Охранный полк открыл ворота Кремля. Несколько ружейных залпов снесли с Ивановской площади боярских и дворянских вооруженных холопов.
Выстроившиеся перед дворцом восставшие потребовали выдать им строго по составленному и тщательно обсужденному в "кругах" списку 40 "изменников": издевавшихся над народом правителей, главных заговорщиков, отнявших власть у совершеннолетнего царевича Ивана и подозреваемых в отравлении царя Фёдора. Выведенных напоказ маленького царя Петра и царевича Ивана восставшие проигнорировали, патриарха и видных государственных мужей не стали слушать: "Не требуем никаких ни от кого советов!"
С Петром на всю жизнь остался ужас, пережитый, когда восставшие выбрасывали из дворца на копья и "рубили в мелочь" его родственников и царедворцев. Животный страх слился с ненавистью, впитанной с малолетства, когда мать и родичи царевича, предприняв неудавшуюся попытку захвата власти после смерти царя Алексея, в завистливой злобе прозябали на задворках пышного двора царя Фёдора Алексеевича.
Богомольный 16-летний царевич Иван был повергнут в оцепенение происходящим на глазах душегубством и окончательно отказался от занятий делами мирскими. Во всполошенной восставшими царской семье было множество царевен - теток и сестер Ивана и Петра, - в том числе знаменитая советница царя Фёдора, строительница и меценатка Татьяна Михайловна. Царевны вместе с царицей Наталией Кирилловной прятали преследуемых от разъяренных стрельцов, воспользовавшись даже покоями юной вдовы Фёдора, царицы Марфы Матвеевны Апраксиной. Но активно вмешаться в события они оказались неспособны.
Подавляющее большинство государственных деятелей и царедворцев, застигнутых во время ежедневного утреннего собрания во дворце, даже не отдавало себе отчета в том, что они не подвергаются непосредственной опасности, поскольку восставшие ищут именно объявленных "изменников". Правда, трудно было спокойно созерцать расправы, тем более что стрельцы убили кое-кого по ошибке, обознавшись. Гибель князя Михаила Долгорукова, а затем его отца князя Юрия Алексеевича с несколькими военными, не столько помешавшими, сколько разозлившими стрельцов сопротивлением и угрозами, усилила панику. Правящая верхушка была деморализована.
Хотя уже 17 мая восставшие, пытками добившись признания "виновных" в отравлении царя Фёдора и завершив казни, объявили о воцарении в столице спокойствия (и даже помиловали оставшихся в живых "изменников"), большинство бояр, окольничих, думных дворян и дьяков разбежались по своим вотчинам, забившись "аки подземные кроты" в дальние деревни. Лишь немногие из родовой знати - часть Одоевских, И.М. Милославский, В.В. Голицын, Хованские, М.П. Головин и др. - сочли недостойным оставить царскую семью в руках восставших.
18 мая оставшиеся в Москве вельможи образовали новое правительство вместо истребленного и разогнанного.
Сложность состояла в том, что для жителей столицы, восставших против попытки "верхов" "царством владети паче прежнего, и людьми мять, и обидети бедных, и продавать", новые власти не являлись авторитетом. Но юный Пётр и Иван, царицы и царевны оказались небеззащитны. Из их перепуганной толпы выступила царевна Софья Алексеевна, обладавшая незаурядным умом, отмеченным еще знаменитым просветителем Симеоном Полоцким, у которого она осваивала курс "свободных наук" вместе с будущим царем Фёдором Алексеевичем.
ПРЕМУДРАЯ ДЕВА
Первым побуждением царевны была, надо полагать, борьба за власть своего клана - детей первой жены Алексея Михайловича Марии Ильиничны Милославской, их родичей и окружения. На похоронах Фёдора Алексеевича 28 апреля она вопреки традиции шла за гробом, заставив Петра с матерью в возмущении покинуть церемонию. Вероятно, она действительно опасалась за жизнь единокровного брата Ивана, когда в первых числах мая возмущение народа дворцовым переворотом не удалось утихомирить даже официальными сообщениями, будто бы Пётр избран на царство Земским собором "всенародно и единогласно".
Но обстоятельства штурма Кремля и последующие действия восставших дали "мужеумной царевне" понять, что спасать следует уже не только права претендентов на престол или положение отдельных людей, а само государство. Софья стала выступать перед восставшими от имени царской семьи, не выказывая ни малейшего испуга перед смятенными толпами и окровавленным оружием. Ее поистине пугало другое - невиданная организованность бунта, строгая дисциплина, с самого начала установленная стрельцами и солдатами.
Закрыв кабаки и публично казнив тех, кто бросился грабить (в том числе нескольких своих товарищей), служивые заявляли, что решили установить свой порядок всерьез и надолго. Публично выступая от имени законного наследника престола Ивана Алексеевича (что Софья могла бы только приветствовать), восставшие довольно спокойно согласились с настоянием патриарха Иоакима и вельмож, чтобы корону сохранил и Пётр, затем позволили боярам постепенно уклониться от стрелецкого требования наречь Ивана "первым", а Петра "вторым" царем.
"Царистские иллюзии" были лишь внешней оболочкой стремления служивых стать постоянными гарантами "общей пользы", правды и справедливости для "всяких чинов людей", начиная с защиты "государева здоровья". Софья спешила удовлетворить стрельцов и солдат, истощив казну и обложив данью монастыри, чтобы выплатить недоданное служивым за десять лет жалованье, обещая новые прибавки и поблажки, наказывая по их требованию особенно ненавистных полковников.
Но зачинщики восстания выступали не только от своего имени: они требовали "жалованных грамот", удовлетворивших бы интересы всех служивых второго сорта - "по прибору" (в отличие от дворянства, служившего "по отчеству" за поместные оклады). Во избежание нового взрыва народного бунта и для успокоения волнений, охвативших многие российские города, пришлось утвердить грамоты о месте в Российском государстве, правах и обязанностях купцов, промышленников, посадских людей, ямщиков, пушкарей, воротников (городской стражи) и т.п.
За казенный счет на Красной площади был воздвигнут памятник победе восставших над "изменниками-боярами", "чтобы впредь иные, помня ваше государское крестное целование, чинили правду" и не наносили "обиды" подданным. Современники по достоинству оценили это поразительное событие, как и новое название московских полков: "надворная пехота" (в противовес дворянам-кавалерам) становилась "правым крылом" царской власти! Ведь она была организованной общественной силой и в прошедших войнах сыграла главную роль, особенно заметную на фоне неудач дворянской конницы.
Декларации о новых гарантах "правды" сопровождались конкретными делами. Утверждая право "служилых по прибору" на место в системе государственной власти, восставшие послали во все правительственные учреждения по двое "выборных". Вскоре в центральных ведомствах отбою не стало от поверивших в правосудие челобитчиков, хотя, конечно, в основе своей управленческая система не изменилась.
В успокоенную внешне Москву возвращалась знать, вновь закипели придворные страсти, уезжали в деревни свергнутые временщики, в том числе глава клана Милославских Иван Михайлович, лишь ненадолго получивший изрядную власть, но вскоре "задвинутый" сомкнувшимся за спиной Петра большинством представителей правящей верхушки. 25 июня, когда Иван и Пётр были венчаны на царство, Наталия Кирилловна торжествовала, заняв первое место при царях. Имя Софьи даже не всегда упоминалось среди членов царской семьи!
Придворные повели себя по-прежнему, словно не замечая, как "невегласы-мужики" пытались на их глазах "государством управляти", диктуя свою волю Думе и приказам. Между тем система власти трещала по швам в центре и на окраинах, откуда тщетно взывали к Москве воеводы. Софье, В.В. Голицыну, Одоевским и некоторым приказным деятелям (Ф.Л. Шакловитому, Е.И. Украинцеву и др.), понимавшим меру опасности, пришлось спасать самодержавное государство невзирая на придворные распри.
Виднейший сторонник Петра патриарх Иоаким, дискредитировавший себя в глазах народа участием в придворных интригах, в июле подвергся смертельной опасности. Сторонники сожженных по его настоянию в апреле лидеров старообрядчества (протопопа Аввакума, Епифания и др.), пользуясь сочувствием многих стрельцов, горожан и даже знати (например, нового руководителя Стрелецкого приказа князя Ивана Хованского), двинулись на Кремль, чтобы искоренить "никонианское" духовенство.
Царская семья и двор были уведомлены, что если кто-то из них заступится за церковные власти, то всем, включая юных царей, "от народа не быть живым". Софья запретила патриарху выходить на площадь и приказала вождям староверов явиться на "прение о вере" в Грановитую палату. "Ужаса смертного исполненные" бояре умоляли царевну не ходить, спасти себя и всех "от напрасныя смерти".
- Если и так, - сказала Софья, - то будь воля Божия; однако не оставлю я святой Церкви и ее пастыря, пойду туда!