Риторика советской пропаганды согласуется с рассуждениями Элиаде уже в том отношении, что метафизика истории и психология терпения предстают в ретроспективе советского социального опыта взаимодополняющими условиями революционного проекта, изначально обязывавшего советских людей, с одной стороны, к лишению и невзгодам, а с другой - к спасительному ожиданию. Социологические опросы начала 1990-х годов показывают, что представление о "советском человеке" как "человеке терпения" (homine patienti), разделявшем вместе с тем относительную веру в лучшее будущее, в основном остается определяющим для суждений о социально-психологической атмосфере, в которой жило советское общество . О широком доверии советских людей к самому коммунистическому проекту в это время говорить уже не приходится , но до начала 1970-х годов ситуация представляется иной, - иначе невозможно объяснить, например, социологически удостоверенный успех, выпадавший на долю авторов и книг, сочетавших незамысловатую пропагандистскую дидактику с морально-нравственными проповедями спасительного стоицизма. Таковы, в частности, бестселлеры конца 1940–1950-х годов - "Повесть о настоящем человеке" Бориса Полевого (1946), "Далеко от Москвы" Василия Ажаева (1946), "Счастье" Петра Павленко (1947), "Молодость с нами" и "Журбины" Всеволода Кочетова (1947, 1952), "Времена года" и "Сентиментальный роман" Веры Пановой (1953,1958), "Хуторок в степи" Валентина Катаева (1956), "Битва в пути" Галины Николаевой (1957) . Очевидная из сегодняшнего дня идеологическая тенденциозность советского кинематографа тех же лет не препятствовала широчайшей популярности "Молодой гвардии" Сергея Герасимова (1948), "Большой семьи" Иосифа Хейфица (1954), "Коммуниста" Юлия Райзмана (1957), "Все остается людям" Георгия Натансона (1963), киноленинианы Сергея Юткевича и Евгения Габриловича ("Последняя осень", 1958, "Ленин в Польше", 1966) и многих других кинофильмов, в которых современный зритель зачастую не видит ничего, кроме назойливой пропаганды и эстетического примитива. Можно утверждать, что горизонт "культурных ожиданий" 1960–1970-х годов в значительной мере определяется схожим умонастроением. Тиражирование пропагандистских лозунгов странным образом уживается в советской культуре с патетикой искренности, интимности и этической самоотверженности. Зачитывавшиеся до дыр издания "Роман-газеты" с произведениями Александра Фадеева и Константина Федина, Семена Бабаевского и Эммануила Казакевича, Антонины Коптяевой и Александра Чаковского, Федора Панферова и Михаила Шолохова, Афанасия Коптелова и Ивана Стаднюка, Константина Симонова и Вадима Кожевникова, Валентина Овечкина и Александра Бека, Сергея Смирнова и Марии Прилежаевой, Виталия Закруткина и Владимира Тендрякова, Сергея Сартакова и Виля Липатова, Сергея Воронина и Юрия Бондарева, Сергея Крутилина и Михаила Алексеева, Ефима Пермитина и Владимира Солоухина своеобразно сочетали ключевые темы и мотивы советской литературы: с одной стороны - "партийность", "идейность", "народность", а с другой - любовь и совестливость, сердечность и порядочность. Герой снискавшей широкий зрительский успех пьесы Александра Крона "Кандидат партии" (1950) воодушевлял ту же аудиторию рассуждением о том, каким должен быть настоящий коммунист:
Настоящий коммунист - это человек, который в коммунистическом Завтра был, видел счастливую жизнь на земле, прикоснулся уже к этой жизни. <…> В мыслях своих переносился, внутренним взором видел, сердцем прикоснулся. И отпущен он оттуда на короткий срок, для того чтоб рассказать о ней людям, сказать, что близко она, и дорогу указать. А придется с боями идти - биться в первом ряду, вдохновлять и вести, жизнь положить, если надо…
Приведенное рассуждение подразумевает представление об истории, превращающее современность в некое квазисакральное переживание того, что уже произошло в будущем. Применительно к христианской историософии Карл Лёвит удачно определил такую ситуацию (теоретически воспроизводящую ход мысли, известный европейской философии начиная с Платона, у которого обретение истины тоже есть своего рода воспоминание о будущем - воспоминание души о том, что было ей дано до ее рождения в мир) как "совершенное настоящее" (perfectum praesens) . Повторение в этом случае - залог того, что будущее предопределено хотя бы в отношении своего прошлого. Сколь бы туманным ни виделось советскому человеку коммунистическое завтра, он мог быть уверен, что у этого завтра останется сегодняшнее позавчера: Ленин, Сталин, революция, Отечественная война, первые полеты в космос и т. д. Вся риторика советской и особенно сталинской пропаганды предсказуемо строилась на фигуре воспоминания , обязывавшего к такому переживанию истории, в которой время то ли остановилось, то ли движется по кругу - подобно смене времен года (вспомним стишок советского времени: "Прошла весна, настало лето, - спасибо Партии за это!").