Из истории клякс. Филологические наблюдения - Константин Богданов

Новая книга Константина Богданова посвящена культурным и социально психологическим контекстам, соотносимым с представлением о порче текста. Что общего в кляксах, пятнающих ученические тетради, редкие манускрипты, музыкальные партитуры, живописные полотна и литературные рукописи? В изложении автора "история клякс" разворачивается в ретроспективе примеров и событий, обнаруживающих правила, призванные структурировать социальное взаимодействие предписаниями этического и эстетического характера, взаимосвязь идеологии, эмоций и культурной метафизики.

Содержание:

• Предисловие 1

• Первые уроки: чистописание в советской школе 5

• Spruzzarino, blotting, Kleksographien: искусство и наука чернильных пятен 12

• Лютер, черт и другие. Чернильница как аргумент 27

• "Жид на бумаге". Историко-филологический комментарий к одному выражению в "Господине Прохарчине" Ф. М. Достоевского 34

• Случаи Поля-Луи Курье и семиотика испорченного текста 41

• Вместо заключения 50

• Примечания 51

Константин Богданов
ИЗ ИСТОРИИ КЛЯКС
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАБЛЮДЕНИЯ

Предисловие

По объяснению словарей, клякса - это "чернильная капля или чернильное пятно на бумаге" , "пятно от капнувших с пера чернил" , в более широком смысле - "любое пятно" . Для современника, уже сравнительно отвыкшего от использования чернильных ручек, слово "клякса" отсылает к истории, в которой не было компьютеров, а умение писать обязывало к старанию писать чисто. Очевидно, что история таких стараний - это очень и очень долгая история. Рассуждение Фернана Броделя о периодах "большой длительности" (longue duree), историографически соотносимых с системами "достаточно устойчивых отношений между социальной реальностью и массами", представляется в данном случае уместным не в меньшей степени, чем по отношению к другим исторически длительным периодам социальной, экономической и культурной повторяемости . Писчие приспособления, грозившие кляксами, насчитывают почти четыре тысячи лет - с тех пор, как человеку пришла мысль использовать для письма красящую жидкость . Исторически такие приспособления менялись, но всем им в той или иной мере сопутствовали кляксы - и как явление, и как слова, служившие для его обозначения. Вместе с тем - и это важно для понимания того, зачем написана эта книга, - в истории культуры связь, которую мы устанавливаем для явления (события, факта, ситуации) и указывающих на него слов, определяется не только прямыми, но также переносными и дополнительными значениями, осложняющими и разнообразящими наши представления о культурной и социальной действительности. Именно при внимании к таким - не только явным и "само собой разумеющимся" - значениям очевидное, как писал когда-то Людвиг Витгенштейн, способно удивлять сильнее всего, разнообразя опыт нашего (само)наблюдения в ретроспективе истории и окружающем нас мире .

В настоящем случае навык такого наблюдения ограничен, по профессиональному пристрастию автора, филологическим углом зрения, хотя и ясно, что филологическая оптика по определению и большей степени фокусируется на словах и текстах, тогда как "клякса" - это не только слово (а точнее - разные слова в разных языках), но также явление, образ, понятие, а значит и своего рода "идея", подразумевающая многообразие вербальных, визуальных и мыслимых репрезентаций. Слово "клякса", как это можно видеть уже по его словарным определениям, семантически соотносится с другими словами - пятно, чернила, перо, бумага и т. д., которые поддерживают и оправдывают их контекстуальную связь. Но вот вопрос: насколько неизменен или, иначе, насколько вариативен такой контекст? Если прибегнуть в данном случае к логической терминологии, подступы к смыслу любого слова предполагают не только различать его экстенсиональное и интенсиональное значение (денотацию и коннотацию, "объем" и "содержание"), но и считаться с возможностями разотождествления, казалось бы, тождественных значений. С большей очевидностью эта проблема дает о себе знать в теории и практике перевода, обнаруживающей, как это показал Отто Каде, постоянную неэквивалентность переводческих решений, которые обусловлены тем, что слово (и тем более текст) всегда содержит в себе больше информации, чем манифестирующие его языковые знаки, и потому делающей столь важной коммуникативную цель языкового посредничества . Поэтому в различных условиях одни и те же знаки в своей сумме могут значить разное (вот где уместно старое сравнение языка и математики: текст, слова которого могут быть взяты в кавычки, аналогичен алгебраической формуле, состоящей из одних переменных, типа х + у = z). На языке классической риторики такое разотождествление, или детавтологизация, называется диафорой - термином, обозначающим повторение одного и того же слова в подразумеваемо различающихся значениях . Пользуясь таким приемом, можно сказать, что "существуют кляксы и кляксы". Однако речь ниже пойдет не столько о широко понимаемых метафорах "клякс" (хотя именно метафоры в их широком понимании поучительно иллюстративны в отношении к самой действительности, в которой всегда находится место чему-то новому и иному ), сколько о тех исторически засвидетельствованных ситуациях, в которых сосуществование буквальных и переносных значений предстает, на мой взгляд, социально и культурно востребованным и закономерно воспроизводимым. Что и почему соотносится с кляксами в пространстве культуры и социального воображения?