- Во-от! - Асадов улёгся рядом с ней, пристроив голову на её коленях, и сложил руки на животе. - На какой-нибудь остров. Хочешь?
- Хочу…
Он помолчал.
- А что ты ещё хочешь?
- Хочу, чтобы у тебя был сын. И чтобы ты вырастил из него футболиста…
…Марина глубоко вздохнула и часто заморгала, прогоняя слёзы. Чай остыл, а она даже глотка не сделала. Отодвинула от себя чашку и позвала официанта.
- Можно кофе?
" " "
- Маша, можно мне кофе? С коньяком.
- Хорошо, Алексей Григорьевич, сейчас сделаю.
Секретарша появилась в кабинете минут через пять, Алексей ждал её появления с нетерпением и совсем не из-за кофе. Кивком поблагодарил, сделал глоток, а затем намеренно равнодушным тоном поинтересовался:
- Маша, о дате, на которую назначено собрание акционеров, всех предупредили?
- Конечно, Алексей Григорьевич. - Это было сказано таким тоном, что Асадов застыдился своего недоверия к профессиональным качествам своей помощницы. Как только мысль такую допустил!..
Алексей помялся, но всё равно переспросил для собственного спокойствия.
- Точно всех?
- Алексей Григорьевич, я лично всех обзвонила!
- Это хорошо, - кивнул он. - Что всех. Все будут?
- Да.
- Отлично.
Кофе подозрительно быстро закончился, Алексей выхлебал его двумя глотками, и поморщился с досады. Подумал ещё попросить - и чтобы коньяка, коньяка побольше! - но Маша из кабинета уже вышла, а снова её дёргать по пустякам, Алексею показалось неловко. Отодвинул от себя пустую чашку и откинулся на стуле.
Значит, все будут…
Значит, придёт. Осталось всего каких-то шесть дней.
Идиотизм какой-то, разозлился вдруг на самого себя. Как пионеры, честное слово. Игры какие-то, прятки. Натура вот такая у Маринки. Как проблемы начинаются, она становится такой упрямой. Решит, как именно для всех лучше, и прёт к своей цели, к спокойствию и "правильному" будущему. Даже не замечает ничего вокруг, никого и ничего.
Конечно, Алексей чувствовал себя виноватым. Что образумить её не смог, что руку её из своей руки выпустил, чёрт возьми! Но она хотела, чтобы он ушёл, потому что так ей было проще смириться со своей судьбой, и он, в конце концов, сдался. Если бы кто-то хотя бы год назад сказал ему, что они разведутся, что он по собственной воле оставит её одну и уйдёт в другую жизнь, Алексей бы ни за что не поверил. Как не поверил бы и в то, что его жена, из цветущей, счастливой женщины, всего за несколько месяцев превратится в тень. Что будет шарахаться от него, смотреть дико, словно на чужого. А Асадов не знал, как с ней такой разговаривать. Что говорить? Что всё у них будет хорошо? Что этот приговор, который вынесли им врачи, который невозможно пережить, ничего не значит? Что им и вдвоём хорошо? Он не мог ей этого сказать, потому что это было бы такой ужасающей ложью, после которой не осталось бы совсем ничего. Потому что десяток "это ничего не значит", сотня "всё будет хорошо" и тысяча… да что там тысяча, миллион "люблю" не смогут перевесить одно "у нас будет вот такой мальчик, на тебя похожий, только не мечтай, что я потерплю разбитые коленки, ребёнка нужно беречь!".
Родители, пряча глаза, говорили, что они переживут, что Марина оправится. Ведь они не первые!.. Но Алексей лишь отмалчивался. Какое ему дело до слов, правильных или не правильных, когда жена таяла на глазах? А он не мог её спасти, не мог оградить от чужого сочувствия или злорадства. Люди - существа жестокие, некоторые откровенно ухмылялись, обсуждая их беду. Мол, уверить всех пытались, что они особенные, чуть ли не богом избранные, носились со своей любовью, всё-то у них правильно и сладко, а так не бывает!.. Не бывает, и вот тому доказательство!
Вокруг, как на грех, "беби-бум", подруги Марины становились мамами одна за другой, приглашали на крестины и дни рождения деток, и вести себя старались очень - ну просто очень! - тактично, жена возвращалась домой бледная и словно пьяная от сдерживаемых эмоций, а любую его помощь отвергала. Считала, что это её проблема, а не его. А хуже всего, что вбила себе в голову, что не имеет права перекладывать на него хотя бы часть своей беды.
Алексей не сразу это понял, а когда сообразил… Точнее, когда она впервые сказала ему про сына, который должен у него быть, не смотря ни на что, у Алексея всё внутри оборвалось, и он вдруг почувствовал жалость. Такую острую и всепоглощающую, что противно стало. Он не должен был Марину жалеть, это было неправильно, потому что жалость была какой-то дурацкой. Так не жалели любимую женщину, так жалели старушку с печальным взглядом и в чистеньком ситцевом платочке, стоящую в переходе - сочувствуешь всем сердцем, но знаешь, что сделать ничего не сможешь и проходишь мимо, убегая от печальных глаз и платочка.
Это была не их жизнь. Такое ощущение, что их лодка, которая три года благополучно скользила по волнам, ни разу всерьёз не накренившись, перевернулась вверх дном, и вместо привычного счастья началась борьба за выживание, причём Марина почему-то начинала активно сопротивляться, если он осмеливался предложить ей помощь. Поначалу Алексей этому сильно удивлялся. Почему она его отталкивает? Они столько лет решали все возникающие проблемы - маленькие и большие - вместе, а теперь Марина вдруг перестала его воспринимать. А потом понял. Хотя… лучше бы не понимал. Он стал ей мешать. Рядом с ним она чувствовала себя виноватой, за все их мечты, которым не суждено сбыться, за все их разговоры ночные, когда они строили планы и смеялись от счастья, за то, что однажды договорились до того, что придумали имя дочке… Вдруг всё-таки дочка родится? Вот такая, как Марина, с умными карими глазками и белоснежными бантами?
Глупости, как может ребёнок родиться с бантами?
Так девочка же?!
Причём здесь это? С бантами она не может родиться!
Мариш, не придирайся к словам! И вообще, спи! Спи, я сказал! Банты ей не нравятся!..
А теперь рядом с ним она угасала. Алексею хотелось что-то сделать для неё, но даже самого искреннего признания в любви, было слишком мало. Что оно значит? Это всего лишь слова…
Я люблю…
И я… Только ничего уже не изменишь. А я хочу, чтобы твоя мечта сбылась. Чтобы всё случилось, как мечталось… Чтобы был сын, твоя маленькая копия, которого ты научишь играть в футбол, сам…
Марина постоянно говорила о футболе тогда, как заворожённая.
Поначалу Алексей сопротивлялся. У него в голове не укладывалось, как он будет жить без неё. Как? Не видеть её, не чувствовать, не любить. Она больше не будет принадлежать ему, а он ей. Они разойдутся в разные стороны, станут чужими, у каждого будет другая жизнь. А три с лишнем года станут лишь воспоминанием?
Алексей очень старался до Марины докричаться. Хорошо, ты не хочешь ехать на дачу, не хочешь встречаться с друзьями! Тогда поехали в отпуск, только вдвоём, как раньше. Нам ведь никто не нужен, ты же знаешь!..
Не хочешь, да? Нет, я не обижаюсь. Честно.
Иногда нервы не выдерживали, они начинали самозабвенно ругаться, даже не особо заботясь о наличии достойного повода, просто выпускали наружу скопившееся напряжение. Несколько раз ссоры заканчивались совсем не хлопаньем дверей, что, по мнению Марины, было бы самым правильным, а в спальне, а то и в гостиной, когда до постели просто не дотягивали, и любовью занимались с тем же самозабвением и отрешением от всего, с каким совсем недавно ругались.
В один из таких моментов, когда Марина, немного придя в себя, отвернулась от него, Алексей прижался её к себе, и прошептал:
- Ты хоть понимаешь, чего ты добиваешься? Ты понимаешь, что… тогда ничего больше не будет? Я уйду, и ты останешься в этой дурацкой квартире одна? Одна!
Ему казалось, что не услышать его в такой момент, не понять его, просто невозможно. Просто руки разжать и выпустить её из объятий, кажется, чем-то невероятным, а представить, что этого больше никогда не будет…
Но Марина вместо этого затихла ненадолго, а после сказала:
- А если не уйдёшь, мы останемся в этой квартире вдвоём. Мы будем вдвоём через год, через два, через пять лет… И никогда ничего не изменится, ты понимаешь?
Он нервно сглотнул.
- Давай… давай усыновим ребёнка.
Она то ли улыбнулась, то ли поморщилась.
- Давай. Только я не уверена, что стоит ещё и ни в чём неповинного ребёнка во всё это втягивать.
Марина освободилась от его рук и встала. А он остался лежать на постели, поверх смятого покрывала, и в тот момент понял, что всё. Что даже если они и "переживут", как говорили родители, то по-прежнему уже ничего не будет.
- Мам, ну почему так? - спрашивал он у матери, не зная, кому ещё задать этот важный вопрос, на который никак не находилось ответа. - Почему я делаю её несчастной? Ведь она на самом деле несчастна, просто оттого, что я рядом!
- Ей тяжело, не вини её.
- Я знаю! Но ведь она не принимает моей помощи!
- Просто она слишком тебя любит. Ведь это была не только её мечта, и она это знает. - Валентина Алексеевна наклонилась и поцеловала сына в макушку, крепко обняла его за шею, не зная, как ещё ему помочь.
Он мрачно кивнул.