Когда умер отец, мама вторично вышла замуж. За очень хорошего человека. По крайней мере, все так говорили. Отчим оказался богатым москвичом, и с ним они повидали полсвета. Но нигде Юра не встречал таких проспектов, таких памятников и таких волшебных зданий, как в Ленинграде. Детишкам, с которыми он учился по заграничным школам, Юра постоянно врал, что живёт в Ленинграде, а не в Москве. Хотел, чтобы его как можно больше уважали. Маленькому ростом и щупленькому Юре уважение одноклассников было необходимо. Правда, внешность не всегда была причиной для расстройства, всякий раз, прийдя в новый класс, он слышал шёпот: "На Гоголя похож!" Юра был темноволос, нос имел с горбинкой, а во взгляде всегда сквозило нечто поэтическое…
Отчим был видной московской фигурой, но при Андропове пошёл на понижение - его перевели на службу в Ленинград. Тогда ещё никто не знал, что город снова будет переименован и что всё питерское станет синонимом президентского.
После переезда Юра вдруг, неожиданно для себя, обнаружил, что Северная Столица больше не вызывает у него восторга. Это ощущение впервые появилось, когда ему вдруг - ни с того, ни с сего! - разонравился Исаакиевский собор. Глянул он одним прекрасным утром из окна троллейбуса, по дороге в школу, на серую громадину, и обомлел: такого страху нагнали на него массивные 114-тонные колонны! Тогда ему было всего лишь двенадцать лет.
После того случая недели не прошло, как и Медный всадник стал казаться монстром, а Зимний дворец - захудалым дворцом культуры, требующий капремонта. Все те детские впечатления Юра приписал капризам своей меланхолической натуры. Он был мальчиком интересного склада, друзей имел мало, да и те происходили исключительно из дипломатических семей. Пословица "что имеем, того уже не ценим" стала всё чаще приходить на ум.
Внезапно охладев к Великому Городу, Юра счёл себя неблагодарным и страшно мучился по этому поводу. В двенадцать лет он был слишком неопытен, чтобы приписать эту смену настроения чему-нибудь ещё.
А вскоре начались и первые крупные неприятности: отчима посадили, он умер в тюрьме от инфаркта, немолодой уже был человек. Деньги стали молниеносно таять, надо было срочно думать, как жить дальше. Пришлось продать шикарную двухкомнатную квартиру на Московском проспекте - наспех, буквально за бесценок, и переселиться в коммуналку. Не жить же им с мамой, "разнополым", в однокомнатной хрущёбе!
В коммуналочке у них были три комнаты. Каждому досталось по кабинету-спальне плюс общая столовая. Маме по работе нужен был отдельный кабинет. Работала она учительницей рисования, и её спальня-студия с первого же дня украсилась детскими рисунками. Юра тоже позарез нуждался в рабочем кабинете - он с самого детства мечтал стать писателем. Глядя в зеркало, отмечал всё большее и большее сходство с Гоголем.
Соседей в той квартире было ещё двое: вполне мирный, хотя и пьющий, старичок Харитоныч и богомольная старушка Маринка. На коммунальной кухне кому-то кисло, а им четверым всегда было весело. Мама готовила лазанью, научилась в Италии, а Харитоныч - "харитонью", бурду из овощей и разных хитрых специй, благодаря которым это варево каждый раз имело другой вкус. Когда старикан злился, супчик можно было выливать, не пробуя. Зато наливка "харитоновка" - та всегда была одного вкуса, ибо заготовлялась один раз на целый год.
Старушка Маринка одевалась во всё чёрненькое, а Харитоныч, редко бывавший на улице, зимой и летом носил прикид, уже упоминавшийся в связи с просмотром фильма "Питер FM"..
Худо ли, бедно ли, стали они с мамой жить-поживать в питерской коммуналочке. Юра ходил в школу и был по горло занят уроками, особенно в старших классах. С Городом общался постольку поскольку - его уже не хотелось изучать, музейные экскурсии только утомляли. Жизнь протекала скучно, концы с концами сводились кое-как.
Сразу после маминой смерти Юра женился, переехал в Москву и… О, чудеса! Теперь каждый визит в Ленинград, который к тому времени снова стал Петербургом, казался ему праздником. Стоило с очередной группой иностранцев появиться в Городе, как тот начинал буквально донимать его своей красотой. Теперь ему в Питере снова всё нравилось, и Исаакий уже не пугал колоннами…
"Ну, и характер уменя", - корил себя Юра Лялин. Как оказалось, корил совершенно напрасно. Поговорив на эту тему со знакомыми, он, как ни странно, услышал слова поддержки. Компания единомышленников росла, всех их объединяло главное: они были приезжими. Не коренными рысаками, а пристяжными. Как-то раз сообща пришли к мнению, что Великий Город сперва заманивает интересных ему особей, а потом, добившись чего-то своего, машет на них рукой, мол, пусть живут, как знают, мол, чего зря хвост перед приезжими распушать, мол, и так уже сидят по лавкам!
Благо сиделось бы спокойно, а то сразу после окончательного переселения у приезжих начинались мелкие неприятности, которые постепенно перерастали в крупные. Так бывает и в природе: сначала моросит мелкий дождик, потом постепенно холодает, дождик превращается в крупку, а крупка - в мелкий град. Хорошо, если мелкий…
Глава 4 Ляля-Муму
"Анна Сергеевна Скобелева" - так было написано на могильном камне, возвышавшемся на погосте церкви, некогда принадлежавшей маленькой деревушке, являвшейся частью имения помещиков Пупышкиных. Дворцовый лекарь Пупышкин, он же благодушный феодал начала девятнадцатого века, сгоряча приютил некую полубезумную графиню, не добежавшую до заветного пруда, чтобы утопиться. Обвенчался с нею, как и обещал. От того брака родился лишь один ребёнок - сын. А у того сына - сын и дочь. Родовое дерево семьи Скобелевых-Пупышких не было раскидистым, его крона богатством и пышностью не отличалась.
Ближе к концу девятнадцатого века простоватая фамилия "Пупышкин" была семьёй отброшена - из соображений гордости. Затем, уже в сталинское время, снова возрождена - из соображений самосохранения. Графья Скобелевы перестали быть в почёте.
Во времена сталинского террора Лялиным предкам пришлось снова менять фамилию - на отвергнутую, которая попроще.
Алла Юрьевна Скобелева-Пупышкина, теперешняя Ляля, якобы являлась прямой наследницей болотной царевны, "зародившейся в недрах имперского болота", а посему историей своей фамилии интересовалась живо. В результате долгого сидения в библиотеках, ей стало известно, что Скобелевы - не просто графья, а исторические личности, участники завоевания крымских территорий.
В сталинские времена князьям Люлиным тоже пришлось срочно менять фамилию, но не целиком, а всего лишь одну буковку. Потому и Юра часто сидел в библиотеках - ища дворянских родичей. Но не только с этой целью! Многострадальные приезжие, гении культуры и науки, интересовали его, пожалуй, даже больше. Но с Лялей Юра познакомился не в библиотеке.
О том, что Ляля его судьба, князь догадался не сразу. Познакомились они, когда та была в первом классе, а он - в шестом.
В роли первоклашки Ляля Скобелева была смешна до ужаса: раскормленный бабушкой колобок, да ещё и стриженый под ноль - перед самой школой она в детсаду подцепила лишай. Она не только выглядела чуднó, но и вела себя странно - почти всё время молчала. За ней закрепилась кличка "Муму".
Однажды Ляля-Муму не заметила дверь. Стеклянную. Директор обожал следить за дисциплиной, а посему велел застеклить все двери. Стёкла регулярно бились, школьный плотник матерился, но чинил. Была бы дверь обычная - всё бы обшлось, а стеклянную дверь Ляля протаранила насквозь. К счастью, к делу подключились её небесные охранники: дверь - в осколки, а сама Ляля - как новая, даже царапины ни одной.
Тут, понятно, набежали преподаватели-учителя, технички-уборщицы. И директор подвалил - под ручку с завучем. Бросив завуча, директор завопил: "Доктора! Доктора!"
Докторшу нашли не сразу - притащили из столовой. Жующая медичка накинулась на Лялю тупо, без сострадания, мол, быстро говори, где порезалась, а то накажем. Муму была в шоке, рассказывать не могла, но раз докторша просила… Послала её матом. Не хуже плотника.
Лишь по прошествии многих лет Юра понял, зачем Ляле нужен был этот спектакль - чтобы он её заметил…
Ляле-Муму пришлось бы искать новую школу, если бы не бабушка: та отправилась к директору с банкой сметаны и палкой колбасы. Но время было не очень голодное, поэтому директор не обрадовался, а, наоборот, начал бабушку стыдить. Той ничего не оставалось, как на жалость надавить:
- А я вам говорю, что это - сирота сирот!!!
- Как это?! Как это?! Как это?!
- И родители были сироты, и их родители были сироты!!!
- Как такое может быть?!! Что вы говорите?!
- В лагерях все умерли!!!
После этих криков детям расхотелось отдыхать по лагерям. Раз там все умерли, а директор - ни ухом, ни рылом, значит надо как-то самим спасаться.
"Сирота Сирот" звучит приятнее, чем "Муму". Ляле новая кличка понравилась, она заметно повеселела, даже разговаривать начала. К восемнадцати годам так разговорилась, что засобиралась на филфак.
Филфак для питерца самый подходящий факультет. Город-то какой! Кругом одна культура. Как сказала бы Масяня из известного мульта: "У нас везде культура: и там культура, и здесь культура и во-о-он там, чуть подальше, сколько хочешь!" Всё бы так и получилось, как хотела Ляля, кабы не один заезжий хмырь. Юра к тому времени уже был женат на москвичке. Когда женишься на москвичке, получается не как у всех, а на порядок круче. В Москве Юра сильно раскрутился, даже в Посольстве Японии поработать успел - целый год! Семейная жизнь его поначалу сильно угнетала. Потом привык. Но о Ляле думать не забывал. Юра всегда чувствовал, что Изольда - временная мера.