CXIV
Участь Нея и Мюрата меня не удивила. Они умерли геройски, как и жили. Такие люди не нуждаются в надгробных речах.
CXV
Я дал новый импульс духу предприимчивости, чтобы оживить французскую промышленность. За десять лет она пережила удивительный подъем. Франция пришла в упадок, когда вновь вернулась к прежнему плану колонизации и к практике займов .
CXVI
Я совершил ошибку, вступив в Испанию, поелику не был осведомлен о духе нации. Меня призвали гранды, но чернь отвергла. Страна сия оказалась недостойной государя из моей династии.
CXVII
В тот день, когда лишенные тронов монархи вновь возвращались в свои дворцы, благоразумие было оставлено ими за порогом.
CXVIII
После изобретения книгопечатания все только и делают, что призывают на царство Просвещение, но царствуют, однако ж, для того, чтобы надеть на него узду.
CXIX
Если бы атеисты революции не вознамерились решительно все поставить под сомнение, их утопия была бы не такой уж плохой.
CXX
Девятнадцать из двадцати тех, кто управляет, не верят в мораль, но они заинтересованы в том, чтобы люди поверили, что они пользуются своей властью не во зло, - вот что делает из них порядочных людей.
СXXI
Нивозские заговорщики в отличие от врагов Филиппа отнюдь не писали на своих стрелах: "Я мечу в левый глаз царя Македонского" .
CXXII
Добившись роспуска старой армии, коалиция одержала большую победу. Ей нечего бояться новичков: ведь те еще ничем себя не проявили.
CXXIII
Когда я отказался подписать мир в Шатильоне, союзники увидели в том лишь мою неосторожность и использовали благоприятный момент, чтобы противопоставить мне Бурбонов. Я же не захотел быть обязанным за трон милости, исходившей из-за границы. Таким образом, слава моя осталась незапятнанной .
CXXIV
Вместо того чтобы отречься в Фонтенбло, я мог сражаться: армия оставалась мне верна, но я не захотел проливать кровь французов из своих личных интересов .
CXXV
Перед высадкой в Каннах ни заговора, ни плана не существовало. Я покинул место ссылки, прочитав парижские газеты. Предприятие сие, которое по прошествии времени кому-то покажется безрассудным, на деле было лишь следствием твердого расчета. Мои ворчуны не были добродетельны, но в них бились неустрашимые сердца .
CXXVI
Европе брошен вызов: если второстепенные и третьестепенные государства не найдут покровительства у держав господствующих, они погибнут.
CXXVII
Говорят, что великий критик Фьеве щадит меня меньше, нежели известный натурфилософ (недавно умерший Делиль де Саль - прим. изд.). Чем больше он будет поносить мой деспотизм, тем более французы будут почитать меня. Он был посредственнейший из ста двадцати префектов моей Империи. Мне не известна его "Административная переписка".
CXXVIII
Умозаключения теологические стоят куда больше, нежели умозаключения философские.
CXXIX
Я люблю Ривароля больше за его эпиграммы , нежели за ум.
CXXX
Мораль есть искусство гадательное, как наука о цветах. Но именно она является выражением высшего разума.
СXXXI
Можно извращать и величайшие произведения, придавая им оттенок смешного. Если бы "Энеиду" поручили перевести Скаррону, то получился бы шутовской Вергилий .
CXXXII
При ближайшем рассмотрении признанная всеми политическая свобода оказывается выдумкой правителей, предназначенной того ради, чтобы усыпить бдительность управляемых.
CXXXIII
Для того чтобы народ обрел истинную свободу, надобно, чтобы управляемые были мудрецами, а управляющие - богами.
CXXXIV
Сенат, который я назвал охранительным, подписал свое отречение от власти вместе со мной .
CXXXV
Я свел все военное искусство к стратегическим маневрам, что дало мне преимущество перед моими противниками. Кончилось все тем, что они стали перенимать мою методу. Все в конце концов изнашивается.