С началом войны сократился объем даже той скудной информации о решениях высшей власти, которая поступала в нижние звенья аппарата. Нижестоящие партийные комитеты получали помеченные грифом "секретно" документы высших органов власти, и это позволяло хотя бы в какой-то степени понимать, что происходит в стране. В июле 1941 года секретариат ЦК решил, что отныне протоколы заседаний бюро и пленумов обкомов и крайкомов в полном объеме вообще не будут рассылаться в райкомы и горкомы. Они получали только "те решения или отдельные пункты решений, которые имеют к ним непосредственное отношение и выполнение которых им поручено".
Райком партии отвечал за все, что происходило на территории района: от положения дел на предприятиях и уровня преступности – до состояния тротуаров и дорог, работы магазинов и поликлиник. Впрочем, хозяйственной работой непосредственно занимался райисполком, за его работой следил первый секретарь райкома.
Райком контролировал работу партийных организаций района. Ведал подбором номенклатурных работников, то есть тех, кто назначался и смещался с должности по решению райкома. Принимал в партию, проводил агитационные кампании в районе, готовил пропагандистов и агитаторов. Но прежде всего отвечал за то, чтобы предприятия района выполняли государственный план.
На пленуме обкома партии Щербаков говорил:
– Во второй половине октября в связи с эвакуацией и крупными недостатками в ее проведении партийная работа резко ослабла, а в ряде случаев была прямо дезорганизована. Партийных собраний в целом ряде случаев не проводили. Кадры агитаторов растеряли. Прекратили проводить беседы и доклады, читки газет. Забросили социалистическое соревнование. Агитаторы и коммунисты бездействовали, а враждебные элементы, пользуясь этой обстановкой, начали кое-где проводить свою антисоветскую агитацию… Особенно плохо поставлена наша партийная и агитационная работа в деревне. В колхозе имени Тельмана в Раменском районе больше двух месяцев не оформлена партийная группа. Коммунисты в течение этого времени ни разу не собирались на партийное собрание. Агитаторы в этом колхозе вот уже два месяца не были в бригадах, к которым они прикреплены… У нас слаб приток в партию. Подольский и Раменский горкомы в октябре и ноябре в ряды партии не приняли ни одного человека…
На пленуме горкома руководитель столичного комсомола Анатолий Михайлович Пегов жаловался на старших товарищей:
– Комсомольская организация собрала более двадцати тысяч пар лыж, но не хорошие вещи получаются. Доватор пишет нам в горком: "Дайте триста пар лыж, необходимых для боевых действий". Мы связались с горкомом партии. Лыжи лежали на базах. И до сих пор они там лежат. А на фронте они до зарезу нужны.
Генерал-майор Лев Михайлович Доватор командовал кавалерийским корпусом. Он станет Героем Советского Союза и погибнет в битве за Москву.
– Вообще говоря, запас должен быть, – заметил комсомольскому секретарю из президиума Георгий Попов.
– Но когда лыжи нужны фронту, – возразил Анатолий Пегов, – надо это делать быстрее.
– Маленькая поправка, – сказал руководитель военного отдела горкома партии Александр Иванович Чугунов, – собрано лыж не двадцать тысяч, а двенадцать тысяч восемьсот.
– Может быть, – легко согласился Пегов, – но мне сведения дают комсомольские организации, и по этим сведениям собрано двадцать тысяч пар… Распорядительности нет в этом деле. Скажу о подготовке разведчиков. Мы их готовим по районам. Товарищи делают замечательные дела. Мы отобрали лучших разведчиков. Но в областном управлении НКВД (начальник – товарищ Журавлев) нет достаточной поворотливости. Мы подготовили людей, а их у нас не берут. Товарищ Журавлев, надо пооперативнее работать…
Комсомольская жизнь шла обычным руслом – придумывали все новые почины, хотя, казалось бы, реальных дел хоть отбавляй.
– Мы начали сталинскую вахту – после доклада товарища Сталина, – с воодушевлением рассказал Пегов. – Объявили комсомольцам, что они, встав на вахту, должны перевыполнять план. Молодежь берет на себя обязательство выполнять до окончания войны по две-три нормы. Надо им помочь. А нам звонят: "Какие были указания по этому поводу?" Ну, какие же должны быть указания?!
– А не оказывается на деле так, что молодежь призывают встать на вахту, – резонно заметил один из участников пленума, – а в результате оказывается – мыльный пузырь?..
В аппарате превыше всего ценились дисциплина и послушание. Как делались карьеры в то время? Власть подбирала себе серых, не очень образованных, безынициативных, но удобных исполнителей. На нижних этажах еще встречались подготовленные профессионалы. Чем выше по номенклатурной лестнице, тем ниже уровень компетентности. В октябрьские дни сорок первого это стало очевидным.
Задолго до появления немецких войск у Москвы, 25 августа, второй секретарь московского обкома партии Борис Николаевич Черноусов обратился к заместителю наркома обороны СССР Ефиму Афанасьевичу Щаденко:
"Московский Областной Комитет ВКП(б) просит отпустить три тысячи пистолетов иностранного образца с патронами, находящихся на базе № 36 главного артиллерийского управления, для вооружения партийного актива Московской области".
Но в эти октябрьские дни начальство вовсе не собиралось отстреливаться до последнего, а действовало по принципу: "спасайся, кто может". Многие руководители, загрузив служебные машины вещами и продуктами, пробивались через контрольные пункты или объезжали их и устремлялись на Рязанское и Егорьевское шоссе. Все остальные пути из Москвы или уже были перекрыты немецкими войсками, или обстреливались. По Рязанскому шоссе шли толпы. Начался исход из Москвы…
Облик города, оставленного властью, зараженного страхом и безнадежностью, мгновенно изменился. Это была уже другая Москва, где не действовали прежние законы и правила.
Журналист Николай Константинович Вержбицкий записал в дневнике:
"16 октября. Грузовик, облепленный грязью, с каким-то военным барахлом, стоит на тротуаре. К телефонной будке на улице привязаны две лошади. Рядом военная телега, пустая, кругом конский навоз. Убирать некому.
Тянутся один за другим со скрежетом и визгом тракторы, волокут за собой какие-то повозки, крытые защитным брезентом. Шагают красноармейцы с темными лицами, с глазами, в которых усталость и недоумение. Кажется, что им неизвестно, куда они направляются. У магазинов огромные очереди, в магазинах сплошной бабий крик. Объявление: "Выдают все товары по всем талонам за весь месяц". Много грузовиков с эвакуированными: мешки, чемоданы, ящики, подушки, люди с поднятыми воротниками, закутанные в платки".
Военный госпиталь, в котором служил хирург Николай Михайлович Амосов – будущая знаменитость, академик, Герой Социалистического труда и лауреат ленинской премии, утром 16 октября через Калужскую заставу въехал в Москву:
"При входе в город встретили батальон ополчения, идущий защищать столицу, длинная колонна пожилых мужчин. Идут не в ногу. В последнем ряду шагают сестрички… Магазины закрыты. Жалюзи спущены на витрины. Народ суетится возле домов. Связывают пожитки, укладываются на тачки, на детские коляски. Кое-где грузятся машины, выносят из квартир даже мебель. Около стоят женщины и смотрят с завистью: "Небось, начальники бегут".
"Ранним утром 16 октября, – вспоминал один из московских партийных работников, – я направился в отделение Рижской железной дороги для уточнения перемен за ночь на линейном участке, где железнодорожники-путейцы должны были разобрать пути от станции Новый Иерусалим и Истра.
Картина, которую я увидел, поразила меня.
По бульварному кольцу к Ярославскому шоссе двигалась масса людей, нагруженных скарбом. Некоторые волокли тележки, детские коляски, наполненные вещами. Люди торопились уйти из Москвы. В воздухе клубился пепел от сожженных бумаг. Одна женщина, узнавшая меня, доверительно спросила:
– А правду говорят, что товарищ Сталин уехал из Москвы?
Я объяснил, что это провокационные слухи, чтобы вызвать панику"…
Во власти толпы
Горожане видели, что начальники грузят свое имущество, берут семьи и бегут. Все пришли к выводу, что Москву не сегодня-завтра сдадут. Приказ об эвакуации спровоцировал панику.
В Москве не топили, обещали начать отопительный сезон с пятнадцатого декабря. Кто не уехал, мерз. Закрылись поликлиники и аптеки.
Самым тревожным было полное отсутствие информации. Власть, занятая собственным спасением, забыла о своем народе.
"Бодрый старик на улице спрашивает:
– Ну почему никто из них не выступил по радио? Пусть бы сказал хоть что-нибудь… Худо ли, хорошо ли – все равно… А то мы совсем в тумане, и каждый думает по-своему".
Через шесть десятилетий обозреватель "Комсомольской правде" Леонид Репин вспоминал:
"16 октября 1941 года я был еще маленьким. Я помню внезапно, страшно обезлюдевший город. На Люсиновке, по которой мы с матерью шли в сторону Даниловского универмага, люди отчего-то встречались редко, и все очень быстро, обгоняя нас, шли или бежали. Изредка проезжали машины, громыхая и дребезжа по булыжной мостовой. Я не знал, куда и зачем меня мать вела, но скоро мы оказались внутри Даниловского универмага.
Он был совершенно пустым. Только две женщины торопливо разбирали витрины, уставленные всякой посудой и вазами с бумажными цветами. Мать подошла к ним и о чем-то поговорила. Одна из женщин кивнула. Мать достала из сумочки деньги и отдала их женщинам. Потом взяла с витрины небольшую фарфоровую вазу в поперечных красных полосах, и мы пошли домой. Мама сказала мне, что давно мечтала об этой вазе и даже ходила не раз смотреть, не купил ли ее кто-нибудь.
Потом, спустя много лет, я понял, что она купила вазу в полной растерянности: не знала, что делать, когда вокруг все бегут. Нам-то бежать было некуда".