Автор, снабженный несколькими рекомендательными письмами, отправился в апреле в Вильно, где находилась главная квартира императора Александра и генерала Барклая, командовавшего Первой Западной армией.
Когда автор прибыл в Вильно, он уже нашел там нескольких прусских офицеров. Наиболее выдающимися среди них являлись Гнейзенау и граф Шазо, которые совершили вместе путешествие через Вену. Первый из них уже принял решение отправиться в Англию. Правда, он очень хорошо был принят императором, однако, по существу дела, он не без основания заключил, что для него здесь не найдется подходящей боевой деятельности. Не зная русского языка, он не мог получить ответственного командного поста. Быть прикомандированным, подобно автору и другим офицерам, к какому-нибудь генералу или к какому-нибудь корпусу на подчиненную должность не дозволяли ему его зрелый возраст и чин. Таким образом, ему оставалось проделать поход в свите императора. Что это значило, или, вернее, насколько это ничего не значило, было для него очевидно, и он чувствовал, что из такого положения ничего достойного его не получится. И без того уже главная квартира императора была битком набита знатными бездельниками; для того чтобы среди них выдвинуться своими советами и сделаться полезным, надо было бы, по крайней мере, обладать талантом опытного интригана и хорошо владеть французским языком. Полковнику Гнейзенау недоставало ни того, ни другого. Поэтому он был вполне прав, когда оставил мысль устроиться в России. Так как он уже посетил раньше Англию и встретил там благосклонный прием у принца-регента, то он полагал, что будет иметь возможность сделать больше для правого дела, вновь отправившись в Англию.
Так как он скоро убедился в Вильно, что приготовления русских далеко не отвечали грандиозности предстоявшей борьбы, то не без основания у него возникла очень сильная тревога за исход войны. Единственную надежду он возлагал на трудность завершения предприятия, задуманного французами; при этом он считал необходимым сделать все возможное, чтобы добиться диверсии со стороны Англии, Швеции и Германии в тылу у французов. Этот взгляд еще более укреплял его в его намерении совершить поездку в Англию, куда он и отбыл в скором времени.
Все вооруженные силы России на западной границе империи состояли из Первой и Второй Западных армий и резервной армии. Первая достигала приблизительно 90 000 человек, вторая - 50 000, а третья - 30 000, всего, следовательно, около 170 000 человек, к которым надо еще прибавить 10 000 казаков.
Первая Западная армия под начальством генерала Барклая, являвшегося одновременно и военным министром, стояла вдоль Немана; вторая, которою командовал князь Багратион, - в южной Литве, а резервная армия под командой генерала Тормасова - на Волыни.
Во второй линии на Днепре и Двине находилось около 30 000 человек из запасных частей и новобранцев.
Верховное командование над всеми силами намеревался взять на себя император. Он никогда не служил в действующей армии, а также не имел командного стажа. В течение нескольких лет в Петербурге генерал-лейтенант Пфуль преподавал ему основы военного искусства.
Пфуль служил в прусском Генеральном штабе в чине полковника и оставил прусскую службу в 1806 г. после сражения под Ауэрштадтом, чтобы вступить на русскую службу, где он дошел до чина генерал-лейтенанта, не занимая каких-либо ответственных должностей.
В Пруссии Пфуль пользовался репутацией чрезвычайно талантливого человека. Он, Массенбах и Шарнгорст в 1806 г. были тремя вождями прусского Генерального штаба. У каждого из них были свои ярко выраженные особенности, но лишь Шарнгорст засвидетельствовал на практике свои военные знания. Своеобразие Пфуля было, пожалуй, самым необычным, но в то же время трудно характеризуемым. Он был очень умным и образованным человеком, но не имел никаких практических знаний. Он давно уже вел настолько замкнутую умственную жизнь, что решительно ничего не знал о мире повседневных явлений. Юлий Цезарь и Фридрих Второй были его любимыми авторами и героями. Он почти исключительно был занят бесплодными мудрствованиями над их военным искусством, не оплодотворенным хотя бы в малейшей степени духом исторического исследования. Явления новейших войн коснулись его лишь поверхностно. Таким образом, он составил себе крайне одностороннюю и скудную систему представлений о военном искусстве, которая не могла бы выдержать ни философской критики, ни исторических сопоставлений. Если в его образовании наблюдался почти полный пробел в отношении исторической критики, а в жизни отсутствовало какое бы то ни было соприкосновение с внешним миром, то, с другой стороны, он, вполне естественно, являлся врагом обычного филистерства, поверхностности, фальши и слабости. Та злая ирония, с которой он выступал против этих пороков, свойственных огромному большинству, и создала ему главным образом репутацию крупного таланта, соединявшего глубину и силу. По своей отчужденности и замкнутости он был совершеннейшим оригиналом, но ввиду отсутствия в нем какого-либо чудачества таковым не считался.
При всем том прямолинейность, глубокая искренность, отвращение ко всякой половинчатости и фальши и способность к восприятию всего великого могли бы сделать его человеком выдающимся, способным также и к военной деятельности, если бы его ум, чуждый явлениям внешнего мира, не приходил в полное замешательство, как только этот мир властно вторгался в его жизнь. Автор этой книги никогда не встречал человека, который так легко терял бы голову, который с умом, устремленным на все великое, был бы побеждаем самыми ничтожными явлениями мира действительности. Это было вполне естественным последствием его замкнутого самовоспитания. Впечатлительный и мягкий по природе, он рассудочным путем выработал в себе величие во взглядах и решительность, которые были ему по природе не свойственны. Обособившись от внешнего мира, он не удосужился приучить себя к борьбе с ним в этой чуждой для него сфере. До 1812 г. условия службы никогда не принуждали его к этому. В революционных войнах он большей частью играл второстепенную роль и лишь по окончании военных действий в качестве генерал-квартирмейстера при фельдмаршале Меллендорфе занял крупный пост. Находясь в составе Генерального штаба в годы мира, он, подобно другим офицерам Генерального штаба, занимался иллюзорной деятельностью и все время вращался исключительно в мире абстрактных идей.
В 1806 г. он состоял офицером Генерального штаба при короле; но так как король в действительности не командовал, то и Пфуль не имел настоящего дела. После постигшей Пруссию катастрофы он с иронией внезапно начал нападать на все случившееся: он смеялся, как безумный, над поражением наших армий и вместо того, чтобы в тот момент, когда образовался огромный идейный провал, выступить вперед, проявить свою практическую дееспособность, прикрепить к еще здоровым нитям, уцелевшим от порванной ткани, новые нити, как то сделал Шарнгорст, он с чрезмерной поспешностью признал все потерянным и перешел на русскую службу.
Здесь, следовательно, его поведение дает прежде всего доказательство того, что он не ощущал в себе практического призвания к разрешению трудных задач. Самый переход свой на русскую службу он осуществил крайне неловким образом: он искал и добился службы в чужой стране, в Петербурге, как раз в тот момент, когда был послан туда с поручением.
Если бы император Александр обладал большим знанием людей, он, конечно, не проникся бы особым доверием к способностям человека, который так рано покидает побежденную сторону и при этом ведет себя столь нетактично.
В 1795 г. в главной квартире фельдмаршала фон Меллендорфа в Гохгейме Пфуль заявил: "Я уже ни о чем не забочусь; ведь все равно все идет к черту!" В 1806 г., во время своего бегства, он заявил, насмешливо снимая шляпу: "Прощай, Прусская монархия". В ноябре 1812 г., когда французская армия уже начала отступать, Пфуль заявил в Петербурге автору этой книги: "Поверьте мне, из всей этой истории никогда ничего путного не выйдет". Таким образом, он всегда оставался верен себе.
Автор так долго задержался на характеристике этого человека потому, что, как мы увидим в дальнейшем, многое с ним соприкасается, и, как тогда, так и впоследствии, ему приписывалось гораздо более значительное влияние на события, чем это вообще возможно для личности, обладавшей такими качествами.
Давая не вполне лестную оценку ума и духовных качеств этого человека, мы должны в интересах справедливости сказать, что трудно было найти более доброе сердце и более благородный и бескорыстный характер.
Пфуль был настолько непрактичным человеком, что за шесть лет, проведенных им в России, он не подумал о том, чтобы научиться русскому языку; мало того, что еще поразительнее, ему даже не пришло в голову познакомиться ни с руководящими лицами правительства, ни с организацией русского государства и русской армии.
Император понимал, что при таком положении на Пфуля можно смотреть лишь как на отвлеченный ум и что ему нельзя поручить никакой активной роли. Поэтому он был лишь советником и другом императора, а формально считался также его генерал-адъютантом. Еще в Петербурге он составил для императора план кампании, который он теперь привез с собой в Вильно и в соответствии с которым уже были приняты некоторые подготовительные меры.