- Ну да, - ответил я радостно. - А как же еще? Неужели ты ожидал чего-то другого? Знаешь ведь, с кем дело имеешь.
Денис обиделся.
- Не обижайся, Денис, - примирительно сказал я. - Написав о тебе, я напишу обо всех нас, в том числе и о себе. Уже одним тем, что я это напишу, я и сам в чем-то признаюсь. В чем-то своем. И в чем-то общем одновременно.
- Ну ладно… - смирился Денис. - Только имена все обязательно поменяй.
- Разумеется. Кстати, тебе не будет обидно, что героя, списанного с тебя, наверняка будут клеймить и позорить? Ты не воспримешь это как удар по тебе самому?
- Нет… Ведь это литература. Клеймить будут не меня, а героя. К тому же никто ведь и не узнает, что списан он с меня.
- Конечно. Только твое имя я оставлю настоящим.
- Что?! - закричал Денис в негодовании. - Да как ты смеешь?! Для того я тебе это рассказывал, чтобы ты потом мне жизнь сломал?! Не думал, что ты окажешься таким… таким…
- Только имя, - улыбнулся я. - Отчество и фамилию я, конечно, поменяю. Потому что они там редко упоминаются и не имеют особого значения.
- А-а! - выдохнул Денис. - Это лучше. Но почему все-таки ты хочешь оставить имя?
- Я сам очень хорошо это знаю, но объяснять такие вещи другим людям мне всегда было трудно. Понимаешь, в глубине души я считаю, что литература, при всем ее вымысле, - это, ну… правда, что ли, какая-то в конечном итоге. Правда жизни. Когда я буду это писать, мне нужно будет думать о тебе. Тогда это будет искренне и всерьез. Если я поменяю твое имя, то я солгу. И я не смогу это написать.
- Странно слышать такие речи от литератора.
- Хорошо, могу предложить тебе и чисто литературное объяснение. Помнишь работу Ницше "Рождение трагедии из духа музыки"? Там говорилось об аполлонизме и дионисизме. Это два направления, которые Ницше выделил в греческих драмах, в искусстве, да и, пожалуй, во всей жизни. Аполлонизм - стремление к гармонии, равновесию и свету. Дионисизм - стремление выплеснуть все свои страсти, прожить их максимально полно, к каким бы последствиям для себя и других это ни привело. Русское имя Денис происходит от древнегреческого Дионис. Вот и подумай теперь, почему я хочу оставить герою твое имя.
- Ну ты, мужик, вдарил! - воскликнул Денис и заржал, удивленно и одновременно довольно. - Но, кстати, ты не думаешь, что если ты на самом деле напишешь эту повесть, если она будет издана и окажется на прилавках книжных магазинов, если она будет доступна всем, то это… ну, в общем… нехорошо это будет?
- А что именно будет нехорошо?
- Вдруг ее купит мама какого-нибудь мальчика или какой-нибудь девочки? Она же начнет с подозрением относиться ко всем учителям мужского, а может, и женского пола. Тебя это не смущает?
- А тебя не смущает, что, прочтя "Преступление и наказание", можно начать с подозрением относиться ко всем студентам? Что, услышав о том, что недавно кого-то убило случайно выброшенной из окна бутылкой, можно перестать ходить по улицам? А, узнав о том, что когда-нибудь умрешь, можно перестать жить?
- Ладно, ладно, я тебя понял! - улыбнулся Денис. - Ну а если вдруг эту книгу купит педофил? Он ведь может поступить так же, как и главный герой. Как я то есть.
- Думаю, что если он уже махровый педофил и готов на всё, то он и без моей повести всё сделает. Если же он делать этого не собирается, то вряд ли моя повесть его убедит.
- Однако же небезызвестный сериал "Бригада" подвиг некоторых подростков на преступления. Одни вот школу свою сожгли, другие еще что-то сделали…
- Это потому, что в фильме бандитский образ жизни фактически прославляется.
- Так, а у тебя в повести, если ты будешь писать ее от первого лица, тоже ведь всё будет показано изнутри? Герой будет постоянно себя оправдывать, как оправдывал себя я? Как это воспримут подростки?
- Но если подросток совратит подростка, то преступлением это никаким не будет! - засмеялся я.
- Но есть ведь и взрослые люди, которые так же неустойчивы, как подростки, - возразил Денис.
- То есть ты хочешь сказать, что в повести должно прозвучать хоть какое-то осуждение того, что сделал герой в конце концов? - спросил я.
- Ну, наверное, да, я не знаю… - ответил Денис. - С другой стороны, если осудить это прямо, то получится слишком тупо, прямолинейно и дидактично. Как у Льва Толстого.
- Да, до этого я бы доходить не хотел, тут трудно поспорить, - согласился я.
- Значит, надо осудить, но как-то непрямо, как-то более тонко, - заключил Денис.
- Верно…
- Как бы это лучше сделать?
- Я подумаю, - пообещал я. - Обязательно что-нибудь придумаю.
- Слушай, ну а тебе не кажется, что прав был Серега, о котором я упомянул в самом начале?
- Кто такой Серега?
- Ну это который сказал, что Мисима - ужасный писатель, хоть он его и не читал.
- Сами мы Пастернака не читали, но сурово осуждаем?
- Ну да, вроде того. Он сказал, что описывать всякие "гадости, извращения" - это фашизм и что обо всем этом нужно молчать в тряпочку.
- Ты считаешь, что он был прав?
- Вначале я был точно уверен, что он не прав, но теперь я уже сомневаюсь…
- Но ведь если объявить гадостью и фашизмом всё то, что выходит за какие-то рамки среднестатистической приемлемости, то получится, что в каждом из нас сидит гад и фашист, - возразил я. - У кого-то маленький, у кого-то большой, но у всех, думаю сидит. И вообще, описать, то есть художественно исследовать что-то - еще не значит к этому призывать. Так ведь можно сказать, что и люди, пишущие про войну, призывают к войне.
- Кстати, да, насчет гада и фашиста я с тобой согласен. Пару лет спустя после того разговора этот же самый благонравный, законопослушный, добропорядочный и высокоморальный Серега признался мне как-то по пьяному делу, что мечтает порой о том, чтобы засесть на крыше какого-нибудь московского небоскреба со снайперской винтовкой и стрелять по прохожим.
- Гад? - радостно спросил я.
- Фашист! - убежденно подтвердил Денис.
- И почему он только не молчал об этом в тряпочку? - риторически спросил я. - Ведь он, не знаю уж, в шутку или всерьез, мечтал о массовых убийствах. А я собираюсь написать всего лишь об эротических играх одного юноши с двумя мальчиками. Вот и скажи после этого, кто из нас больший гад и фашист?
- Да, черт возьми! Ну а ты не боишься, что люди эту повесть не примут, осудят? И будет ли тебе это важно?
- Если это посторонние люди, то неважно. Но мир состоит не только из посторонних людей. А потому я просто возьму себе псевдоним, - убежденно сказал я.
- Псевдоним? Ты хочешь спрятаться от мира? А ты не думаешь, что лучше будет… ну, выражаясь пафосно, честно бросить эту книгу миру в лицо, под своим собственным именем? - спросил Денис.
- Идея, конечно, красивая, - ответил я, - но представь себе картину: эту повесть читают люди, которые меня знают! Одноклассники. Школьные учителя. Один мой приятель напечатал в нашей газете полуюмористический рассказ о сексуальном каннибализме. Как один герой соблазняет женщин, а потом убивает их и хранит в холодильной камере. А потом готовит из них еду и дает ее другим красивым девушкам, чтобы они тоже стали каннибалками. Согласись, вряд ли такой рассказ всерьез свидетельствует о людоедских наклонностях автора. Скорее, черный юмор какой-то или черная, прости Господи, романтика. Главный редактор даже дал этому рассказу откровенно пародийное название - "Мертвые туши". Так вот знаешь что мне наша учительницы литературы потом сказала, когда это прочитала? "Я поражена. Все эти годы я видела Сергея совсем по-другому. А у него в душе вот что творилось. Вот он к чему скатился. Это же кошмар! Недоглядела, недоработала я". Лицо у нее было искренне скорбное и трагическое. Причем учительница была чуть ли не самая молодая, либеральная и понимающая во всей школе. И это был маленький, крошечный рассказик на страничку А4. А у меня?.. А ты говоришь!
- Печально, - вздохнул Вадим.
- А ведь есть еще преподы, у которых я щас учусь! Есть еще работодатели! Есть еще тетушки, дядюшки, бабушки, братишки, сестренки… Родители! О! Родители! А ведь я до сих пор с ними в одной квартире живу! Ведь они же, как и многие другие, не умеют отличать героя от автора. В детстве не научили. Если в книжке написано "я пошел", значит, это сам автор куда-то пошел, как же иначе? Они же меня до конца дней моих извращенцем звать будут! Ты же их знаешь. "Как там извращенец-то наш, пообедал?" "Скажи педофилу, чтоб в магазин сходил". "Не знаешь, куда педераст сегодня пошел?" "Онанист! Раковину почистил?" "Куда ты столько сырников ешь? Секс-маньяку не достанется! Он же нас всех изнасилует!" - Да, - Вадим опустил глаза в фужер. Они вымокли, разбухли и пропахли вином. Поняв это, он вытащил их обратно.
- И ведь самое обидное, - продолжал я страстно, - что в глубине души, как я уже говорил, все мы немножко извращенцы, не в одном, так в другом. Так что, осуждая меня за написание этой повести, они всё равно будут лицемерить.
- Слушай, - сказал вдруг Вадим. - А ты что, совсем-совсем не можешь допустить, что есть на свете и по-настоящему нормальные, здоровые люди безо всяких половых "извращений", в кавычках или без оных?
- Могу, - задумался я. - Могу. Хотя процент их мне неизвестен.
- Ну-ну, - продолжил Вадим, - а если тебя такие люди осудят? Ведь из их уст это прозвучит безо всякого лицемерия. Ты не сможешь ответить им: сами "козлы", ибо они не "козлы".
- За что осудят? - уточнил я.
- Ну как? - удивился Вадим. - За столь подробное описание всяческих сомнительных половых… м-м-не-э… эксцессов. За то, что ты можешь дурно повлиять на молодежь, - Вадим захихикал.