Однажды в ресторане он прямо сказал ей, что хотел бы, чтобы она стала его любовницей, а затем, не особенно волнуясь, стал ждать ее ответа.
Сейчас она с удовлетворением вспомнила, что в тот раз нашла-таки в себе силы отказать ему. Но он только рассмеялся, так как был уверен в своей победе. Он прекрасно знал, что, если даже поначалу она и откажет ему – а именно это она и сделала, спокойно и немного небрежно, – все равно рано или поздно уступит.
Он узнал, что у нее никого до него не было, только когда уже ничего нельзя было исправить. Сама она постеснялась предупредить его, к тому же боялась, что это его оттолкнет. Сначала он пришел в ярость, но вскоре успокоился, а потом так обрадовался, что Клее стало даже немного досадно: ему поприбавилось самоуверенности.
– Я никогда до тебя не имел дела с невинными девушками, – прошептал он и принялся учить ее всему, что знал сам, решив вылепить из нее женщину по своему вкусу. Он обучил ее всем тонкостям искусства любви, и в конце концов от неловкой, застенчивой девушки, какой была Клея поначалу, остались одни воспоминания. И она позволяла ему делать с собой все, что ему захочется, – ведь она любила его и знала достаточно хорошо, чтобы понять: единственный способ удержать его – это потакать всем его прихотям.
Может быть, он и не любил ее, но с ним она чувствовала себя женщиной – прекрасной и бесконечно желанной. Иногда его ласки будили в ней такие сладостные физические ощущения, что были почти непереносимы. Он поклонялся ей, любовался каждой частичкой ее тела, доводил до исступления – она лежала в его руках невесомая, почти бездыханная, погруженная в облако чувственности, которым он обволакивал ее. В такие минуты она начинала надеяться, что в конце концов он полюбит ее – отдавая так много, он не мог не отдать и всего себя. Их тела двигались в такт их ощущениям: он дрожал от страсти, этот большой, смуглый мужчина, а она растворялась в его объятиях. В те недолгие счастливые минуты он принадлежал только ей – да, тогда он всецело принадлежал ей! И то, что с ними происходило, было и для него каждый раз потрясением. Но потом Макс досадовал на себя за свою слабость – у него быстро портилось настроение, он начинал злиться. Он никогда не открывал истинной причины своего недовольства, но Клея понимала: просто ему было тяжело признать, что из-за нее он теряет над собой контроль, он очень боялся показать, как сильно зависит от нее. Клея подозревала, что ни с какой другой женщиной он никогда не испытывал того, что мог испытать с ней, но именно это его и пугало – больше всего он дорожил своей независимостью и опасался, что их отношения могут стать более глубокими. Иногда, после особенно бурных ночей, он даже немного отстранялся, обходил ее стороной, не разговаривал по нескольку дней.
Прошлая ночь была одной из лучших. То, что он был так внимателен к ней сегодня утром, показалось ей неожиданным и странным. Он сделал шаг навстречу, хотя обычно в таких случаях отступал. На него это было совсем не похоже, и его необычное поведение смущало и волновало ее, хотя, конечно, сейчас у нее были гораздо более серьезные причины для беспокойства.
За окном стемнело. По опустевшей улице, залитой неярким золотистым светом фонарей, проходили редкие прохожие. Клею вновь охватило тоскливое чувство одиночества. Она глотнула виски, поморщилась. Ей совсем не хотелось пить, но нужно было как-то расслабиться. Хотя не очень-то и удавалось – нервы все равно были на пределе. Страх, подавленность и тысяча других неприятных ощущений овладели ею, но внешне она выглядела, как всегда, спокойной.
И все благодаря могучей силе воли! – подумала Клея с иронией, не унижаясь до самообмана.