К тому же у каждого мастера есть свои постоянные клиенты, которые приглашают на дом, так что… — Она замолчала, и ее лицо застыло в известковой неподвижности.
За спиной Мартынова откашлялся врач «скорой», предупреждая муровского опера о возможных последствиях затянувшегося опроса, впрочем, Мартынов уже и сам понимал, что еще пара-тройка «ненавязчивых» вопросов — и мать убитой может впасть в истерику или, еще того хуже, в глубокий транс, однако не мог закончить разговор, пожалуй, без завершающего, самого главного, как теперь ему казалось, вопроса:
— Как давно заболела ваша дочь?
— Чего?.. Я не понимаю, — глухо отозвалась женщина, с трудом разлепив губы.
— Я имею в виду, как давно она не посещает колледж?
Надежда Николаевна пожала плечами, видимо с великим трудом заставляя работать мозг.
— Лерочка… она еще в субботу плохо себя почувствовала, покашливать стала, нос заложило… а утром, когда я на работу уходила, сказала, что в поликлинику пойдет.
— Итак, сегодня первый день?
— Да, — уже совершенно опустошенным голосом подтвердила мать убитой, и из ее груди вырвался надрывный протяжный стон, похожий на хрип обезумевшего от боли зверя.
Пора было заканчивать с этой пыткой, однако Мартынов не мог уйти, не задав самого последнего вопроса:
— Надежда Николаевна, я, конечно, все понимаю, как понимаю и то, насколько вам сейчас тяжело отвечать, но, ради бога… скажите, из вашей квартиры что-нибудь пропало? Может, вещи какие, золото, деньги?
Она оторвала от лица мокрые от слез ладони, ее рот приоткрылся, и женщина непонимающим взглядом уставилась на мучителя в штатском. И единственное, что можно было прочесть в ее глазах, это не выплаканную еще боль, которая воплем рвалась наружу: «Ты о чем, сынок?! Какие деньги? Какое золото? У меня дочь… у меня дочку убили!»
Наконец до нее все-таки дошел смысл вопроса — и она невнятно прошептала, с трудом проглотив подступивший к горлу комок:
— Я… я не знаю. Позвоните мужу… он подъедет. Телефон в записной книжке. Лопатко Михаил Богданович.
И замолчала, сжав руками голову.
Мартынов повернулся лицом к врачу «скорой», который уже готовил шприц для укола, однако тот только руками развел. Мол, всему есть предел — и даже железо ломается, если его пережать. А тут… человек.
Вернувшись в комнату, которая уже пропиталась, казалось, запахом смерти и крови, Мартынов отвел в сторону следователя, вкратце пересказал ему свою беседу с хозяйкой квартиры, и тот дал добро на телефонный звонок отцу Валерии.
Уже вырисовывалась рабочая версия убийства, и оставалось немногое, чтобы запустить ее в оперативно-следственную разработку.
Когда до отца Валерии дошел наконец-то страшный смысл непонятного поначалу телефонного звонка, он глухо застонал и словно лишился дара речи. Уже привыкший к подобной реакции за те несколько лет, что он работал в уголовном розыске, Мартынов вынужден был напомнить о себе деликатным кашлем.
— Да, я слушаю вас, — послышался в трубке глухой, слегка надтреснутый мужской голос.
— Вы могли бы сейчас подъехать?
— Вы имеете в виду…
— Да.
— Еду. Лопатко не заставил себя ждать, и не прошло, пожалуй, получаса, как он, оттолкнув в сторону стоявшего на пороге милиционера, почти ворвался в комнату. И застыл на месте, уставившись остановившимся взглядом на цветастую накидку, под которой четко просматривались очертания человека.
— Лера? — почти выдохнул он, неизвестно к кому обращаясь.
— Да.
Он опустился перед ее головой, сдвинул накидку в сторону, долго, очень долго смотрел на заострившееся лицо дочери, и вдруг его плечи дрогнули от рвущихся из груди рыданий.
Не отрываясь взглядом от лица дочери, с трудом поднялся на ноги и глухо произнес:
— Кто ее?..
— Мы бы тоже хотели знать.