Но едва мы заглянули в коридор, стало понятно, что во всех кабинетах тоже затаились и прислушиваются, такая занятная разыгрывалась сцена.
Тубасов при полном полковничьем параде, даже в непонятно откуда взявшейся фуражке (кажется, он ее нес в руке, когда проходил мимо нас по лестнице), багровый от желания угодить новому прокурору района, с которым вообще непонятно, как налаживать контакт, раз тот не пьет из милицейских стаканов и баней не увлекается, навытяжку стоял перед полуоткрытой дверью кабинета и натужно увещевал:
— А я тебе говорю, иди его веди! Что ж я тут, тьфу… Тебе еще долго буду говорить?
А тихий спокойный голос Синцова отвечал ему из кабинета:
— Я сказал, никого никуда не поведу, и вообще уйдите, не мешайте работать.
— Да как ты… Тьфу, чтоб тебя! Ты что, блин, не понял?! Прокурор требует!
— А мне прокурор не начальник.
— Что-о?! — Тубасов аж задохнулся от такой дерзости. — Ты ж погоны носишь, сукин сын! Молчать, когда тебя полковник спрашивает!
— А вы мне тоже не начальник, — бесстрастно отозвался Синцов, — я в главке работаю.
— Ах ты ж, в главке, значит?! Вот я сейчас позвоню…
— Звоните. Но я тоже могу позвонить. И скажу, что мешаете работать. Все?
Тубасов, почувствовав шорох за спиной, беспомощно оглянулся, и мне стало даже жалко его. Из-под фуражки, криво напяленной на голову, текли капли пота. Смахнув пот, он встретился со мной глазами, быстро отвел их, еле слышно выругался, прихлопнул дверь кабинета и направился прочь.
Когда грузные шаги его затихли внизу, из кабинета высунулся Синцов. Увидев меня с Лешкой, он подмигнул нам, приложил к губам палец и снова скрылся в кабинете. Откуда-то возник онер Гайворонский, взял нас с Лешкой под руки и потащил вниз, в дежурку.
— Тубасов там? — поинтересовался Лешка, но Гайворонский хмыкнул, — Нет, конечно. Побежал вашему жаловаться. Это надолго, так что мы можем чайку попить. А тебе, Машка, я бы водки налил.
— Я не пью водку, — отмахнулась я.
— Ну, вина.
Костя уже метнулся в лабаз, сейчас позвоню ему, чтобы прихватил винища.
Вообще-то я и сама почувствовала, что не вредно бы выпить. Может, хоть это меня успокоит. Мы втроем устроились в закутке дежурной части, где по очереди отдыхали милиционеры из дежурной смены, если таковая возможность представлялась. Закуток был без окна, и обстановка там была небогатая: узкая продавленная кушетка да шаткий столик, украденный из летнего общепита еще в советское время, четыре алюминиевые ножки и щербатая пластиковая столешница. На кушетке, — видимо, в качестве предмета интерьера, — лежал начатый рулон розовой туалетной бумаги, Гайворонский красиво расставил на столе одноразовые стаканчики и свернул из обрывков туалетной бумаги розочки с целью придания изысканности сервировке, потом вспомнил, что у него в кабинете лежит коробка конфет, и убежал за ней. Я подумала, что времена изменились, и если раньше, в застойные годы, процесс выпивки не отягощался никакими излишествами, и сверхзадача соответствовала задаче, то теперь даже у сотрудников уголовного розыска наблюдается стремление облагородить процесс. Практически сразу в закуток просочился Мигулько с пакетом, в котором звякало «лекарство» — несколько бутылок.
— Может, Стеценко твоего позвать? — спросил у меня Лешка.
— Не надо. Не хотелось бы оставлять Хрюндика одного, — покачала я головой.
— Так ведь псих тут парится, и твоему Хрюндику в данный момент ничего не угрожает, —Лешка поднял палец в потолок.
— Знаешь… — я помедлила, пытаясь сформулировать то, что не давало мне покоя, — почем я знаю, кто он такой. Может, он вовсе и не псих? И их там целая группа?
— Да ладно, Машка, — отмахнулся Мигулько, шаря в пакете, видимо, на ощупь пытаясь найти самую вкусную бутылку. — Вульгарный псих. Наверное, когда-то девушка его грубо отшила, и он комплекс словил.