С самого начала по результатам опросов было ясно, что байки о сокрушительной победе консерваторов представляют собой ложь. Теперь обман молчаливо признан. Специалист по общественному мнению, принадлежащий к поддерживавшим Гингрича республиканцам, объяснил, что когда он сообщил, что большинство поддержало "контракт с Америкой", он имел в виду, что этим людям нравились лозунги, использованные для "упаковки". К примеру, его исследования показали, что публика противодействует сворачиванию системы здравоохранения и хочет "сохранять, защищать и укреплять" ее "для следующего поколения". Итак, фактический демонтаж системы здравоохранения подан в упаковке "решения, сохраняющего и защищающего" систему здравоохранения для следующего поколения. То же верно и по отношению к другим идеологическим лозунгам консерваторов.
Все это весьма естественно для общества, которое по сути дела управляется бизнесом и тратит на мар кетинг гигантские расходы: один триллион долларов в год, 1/6 валового внутреннего продукта, причем значительная их часть исключается из суммы, подлежащей налогообложению, так что люди платят за привилегию подвергать манипуляциям собственные мнения и поведение.
Но "большого зверя" трудно укротить. Многократно полагали, будто эта проблема решена и достигнут "конец истории" в воплощенной утопии хозяев. Один из классических моментов относится к истокам неолиберальной доктрины в начале XIX века, когда Давид Рикардо, Томас Мальтус и другие великие фигуры классического либерализма провозгласили, что новая наука с непреложностью законов Ньютона доказала, что мы лишь вредим бедным, стараясь помочь им, и что лучший подарок, который мы можем предложить страдающим массам, состоит в избавлении их от иллюзии, будто они имеют право на жизнь. Новая наука якобы доказала, что у людей нет прав, кроме тех, каких они могут добиться на нерегулируемом рынке труда. В 30-е годы XIX века казалось, что в Англии эти доктрины одержали победу. Одновременно с триумфом правой мысли, служившей интересам британских мануфактурщиков и финансистов, народ Англии был "загнан на тропы утопического эксперимента", как пятьдесят лет назад в своей классической работе "Великое преобразование" писал Карл Поланьи. Это был "самый безжалостный акт социальной реформы" за всю историю, продолжал он, акт, "сокрушивший множество жизней". Но возникла непредвиденная проблема. Глупые массы стали приходить к выводу: "если у нас нет права на жизнь, то у вас нет права на управление". Британс кой армии пришлось бороться с бунтами и беспорядками, а вскоре возникла еще более серьезная угроза начали организовываться рабочие, требовавшие, чтобы фабричные законы и социальное законодательство защитило их от жестокого неолиберального эксперимента. Зачастую же требования трудящихся шли гораздо дальше просьб о социальной защите. Наука, к счастью, гибкая, обретала новые формы по мере сдвига мнения элиты, реагировавшей на неконтролируемые народные силы, которые в один прекрасный день поняли, что свое право на жизнь надо сохранять с помощью разного рода общественных договоров.
Во второй половине XIX столетия многим казалось, что порядок восстановлен, хотя кое-кто с этим не соглашался. Так, знаменитый художник Уильям Моррис оскорбил респектабельное мнение, объявив себя в одной из оксфордских бесед социалистом. Он признал, что "принято считать, будто система "будь конкурентоспособным, а отставших пусть заберет дьявол" последняя истина в экономике, которую увидит мир; что она представляет собой совершенство, и поэтому в ней была достигнута законченность". Но если история подошла к концу, продолжал он, то "цивилизация умрет". А в это он отказывался поверить, несмотря на самонадеянные декларации "весьма ученых людей". Как показала борьба народных масс, он был прав.
В США столетие назад "веселые девяностые" тоже приветствовались как эпоха "совершенства" и "законченности". А в "ревущие двадцатые" самонадеянно полагали, будто рабочее движение сокрушено навечно и достигнута утопия хозяев, и это в "чрезвычайно недемократичной Америке", како вая была "создана вопреки протестам ее рабочих", комментирует Дэвид Монтгомери, историк из Йельского университета. Но торжества снова оказались преждевременными. Через несколько лет "большой зверь" опять-таки выскочил из клетки, и даже в Соединенных Штатах, в обществе, управляемом бизнесом par excellence, борьба народных масс привела к тому, что народу пришлось пожаловать права, давным-давно завоеванные в куда более "автократичных" обществах.
Сразу же после Второй мировой войны бизнес начал грандиозное пропагандистское наступление, чтобы отвоевать утраченное. К концу 50-х годов XX века широко распространилось мнение, будто чаемая цель достигнута. Мы достигли "конца идеологии" в индустриальном мире писал гарвардский социолог Дэниэл Белл. Несколькими годами раньше, будучи редактором ведущего делового журнала "Форчун", он сообщал о "головокружительном" размахе проводившихся бизнесом пропагандистских кампаний, направленных на преодоление социал-демократических взглядов, которые сохранились в послевоенные годы.
Но опять же торжество оказалось преждевременным. События 60-х годов XX века продемонстрировали, что "большой зверь" все еще крадется за добычей, и это снова вызвало страх перед демократией среди "ответственных людей". Трехсторонняя комиссия, основанная Дэвидом Рокфеллером в 1973 году, посвятила свое первое большое исследование "кризису демократии" во всем индустриальном мире, связанному с тем, что широкие слои населения стремились выйти на публичную арену. Наивный наблюдатель мог бы счесть это шагом на пути к демократии, но комиссия считала демократию "чрезмерной" и надеялась возвратить дни, когда, как сказал один американский репортер, "Трумэн был способен управлять страной в компании относительно небольшого количества юристов и банкиров с Уолл-стрита". Тогда, дескать, была подлинная "умеренность в демократии". Особо беспокоили Комиссию неудачи в деятельности учреждений, которые она считала ответственными "за индоктринацию молодежи", имея при этом в виду школы, университеты и церкви. Для того, чтобы преодолеть кризис демократии, комиссия предложила способы восстановления дисциплины и возвращения широкой общественности к покорности.
И это при том, что Трехсторонняя Комиссия представляет сравнительно прогрессивные интернационалистские круги власти и интеллектуальной жизни в США, Европе и Японии: из ее рядов вышла почти вся администрация Картера. Правое крыло занимает гораздо более жесткие позиции.
Начиная с 70-х годов XX века, изменения в международной экономике вложили новое оружие в руки хозяев, дав им возможность ускользнуть от ненавистного общественного договора, к заключению которого их вынуждала борьба народных масс. Политический спектр в Соединенных Штатах всегда весьма узкий теперь стал почти невидимым. Несколько месяцев спустя после прихода Билла Клинтона к власти передовая статья в "Уоллстрит джорнэл" выразила удовольствие по поводу того, что "мистер Клинтон и его администрация берутся решать проблему за проблемой на той же стороне, что и корпоративная Америка", вызывая одобрительные возгласы у глав крупнейших корпо раций, которые пришли в восторг оттого, что "с этой администрацией мы ладим гораздо лучше, чем ладили с предыдущими", как выразился один из боссов большого бизнеса.
Год спустя лидеры бизнеса поняли, что они смогут еще больше преуспевать, и к сентябрю 1995 года "Бизнес уик" сообщил, что новый Конгресс "представляет собой веху для бизнеса. Никогда прежде с таким энтузиазмом американских предпринимателей не осыпали таким количеством подачек". На ноябрьских выборах 1996 года оба кандидата были умеренными республиканцами и длительное время принадлежали к ближнему правительственному кругу, будучи кандидатами от мира бизнеса. Как сообщала деловая пресса, эта кампания отличалась "исторической скукой". Опросы показали, что, вопреки рекордным расходам, интерес общественности упал даже ниже предшествовавших низких уровней и что избирателям не нравился ни один из кандидатов и они мало что ожидали от каждого из них.
Существует широкомасштабное недовольство функционированием демократической системы. Как сообщают, аналогичное явление наблюдается в Латинской Америке, и хотя условия там совсем иные, некоторые из причин те же, что и в США. Аргентинский политолог Аттилио Борон подчеркнул тот факт, что в Латинской Америке демократический процесс установился вместе с неолиберальными экономическими реформами, принесшими несчастья большинству населения. Проведение аналогичных программ в богатейшей стране мира вызвало те же последствия. Когда более 80 % населения полагает, что демократическая система это пока зуха, а экономика страны "по сути несправедлива", "согласие управляемых" становится все более несостоятельным.
Деловая пресса сообщает "о полном подчинении труда капиталом за последние 15 лет", что позволило капиталу одержать много побед. Но она также предупреждает, что славные деньки могут продлиться недолго из-за усиления "агрессивной кампании" рабочих ради обеспечения так называемого "прожиточного минимума" и "гарантированного большего куска пирога".