Однако объективности ради следует отметить, что не одно только христианство виновато в том, что первоначальный облик славянских богинь во многом остается для нас загадкой. Речь идет о патриархальной революции, о которой уже говорилось выше. В древнерусском и польском источниках мы видели упоминания о том, что в древности славяне поклонялись женским божествам и только потом верховенство в пантеоне перешло к громовержцу Перуну. Вся история развития религиозных представлений человечества показывает, что не только люди, но и божества свое главенствующее положение без борьбы не уступают. Исключением не был и переход от матриархата к патриархату. Чтобы освободить место для нового верховного бога, прежнее божество следовало или демонизировать, или существенно снизить его значимость, сохранив за ним место в пантеоне. Красноречивым примером этого является уже описанная языческая реформа Владимира, когда единственное женское божество при перечислении богов упоминается на самом последнем месте. Не менее показательно и описание одного из славянских языческих храмов, сделанного известным мусульманским автором Масуди. Этот писатель, умерший в 965 г. и прозванный за свою ученость "Геродотом Востока", сообщает о нем следующее: "Еще одно здание имели они на горе, окруженное морским рукавом; оно было построено из красного коралла и зеленого смаргада. В его середине находился большой купол, под которым находился идол, коего члены сделаны из драгоценных камней четырех родов: зеленого хризолита, красного яхонта, желтого сердолика и белого хрусталя; голова же его из червонного золота. Насупротив его находится другой идол в образе девицы, которая приносит ему жертвы и ладон". Можно предположить, что данный храм находился где-то на побережье Балтийского моря и был затем разрушен христианами. Как звали бога, которому был посвящен данный храм, мы не знаем, однако описание его внешнего вида отдаленно напоминает нам описание идола Перуна, поставленного Владимиром в Киеве: "голова его серебряная, а ус золотой". С учетом того, что до вокняжения в Киеве в 980 г. Владимир какое-то время скрывался в Варяжском Поморье, нет ничего удивительного в том, что при создании своего капища в столице Древней Руси он либо кто-то из его окружения при создании изображения верховного божества мог взять за образец составленный из различных драгоценных частей идол славянского бога, описанного Масуди. Данному божеству принадлежало главенствующее положение в храме, однако в нем имелся и идол женского божества, которое явно занимало подчиненное положение по отношению к нему.
Тем не менее самые ранние свидетельства о древних богинях у нас восходят к эпохе Средневековья, т. е. ко времени, когда патриархальные представления господствовали у славян уже на протяжении нескольких тысячелетий. Все это делает еще более трудной задачу реконструкции первоначального облика женских божеств, образ которых претерпел двойную деформацию – сначала в ходе патриархальной революции, а затем после принятия христианства. Следует, правда, отметить принципиальную разницу между обоими этими кардинальными изменениями религиозных представлений наших далеких предков: если в ходе патриархальной революции была сделана попытка ограничить негативные качества богинь и снизить их значение по сравнение с победившими мужскими божествами, то христианство стремилось полностью их уничтожить. И то обстоятельство, что, несмотря на эти глобальные изменения, память о былом величии славянских богинь пусть в сильно искаженном и разрозненном виде сохранилась практически до наших дней, наглядно показывает то огромное значение, которое некогда придавали им поклонявшиеся наши предки.
Глава 2
Великая Богиня-Мать
Чтобы хотя бы отдаленно представить себе образ первоначальной богини, которой в глубокой древности поклонялись наши предки, обратимся к грузинскому "Житию Георгия Святогорского". В нем при описании событий 1056 г. мимоходом упоминаются верования живших около Афона славян: "[В с. Ливиздия (Ливадия?) на Афоне] жили болгары, именуемые славянами. (…) В том владении (…) с давних времен и до наших дней стоял один идол, мраморный, изображавший женщину. Эти неразумные люди служили ей и говорили: "Солнце и дождь, и всякое благо дается нам от нее, которая имеет власть даровать жизнь и смерть кому пожелает. (…) Помолись нашей богине, чтобы она помогла тебе перед царем". Понятно, что мраморное изображение женщины было, скорее всего, древнегреческой статуей, на которую славяне перенесли представления о своей Великой богине. Согласно представлениям болгар, в ее власти находилась жизнь и смерть, а также социальные отношения, она управляет небесной влагой и, следовательно, земной растительностью, а также солнцем, что однозначно свидетельствует о космических функциях данной богини.
Отголоски подобных представлений встречаются и в некоторых других местах славянского мира. Средневековый немецкий хронист Гельмольд при перечислении главных божеств отдельных западнославянских племен упоминает "Живу, богиню полабов". Верховная богиня этого западнославянского племени, как это следует из ее названия, выступала как олицетворение жизни как таковой. Поскольку обожествление абстрактных понятий было явно не самым ранним этапом развития религиозных представлений, Живу мы не можем напрямую отождествить с изначальной богиней каменного века наших далеких предков, хоть, безусловно, она и дает определенное представление о приписываемых ей функциях. "Каталог магии Рудольфа" отмечает, что еще в XIII в. в Силезии "в ночь рождения Христа оставляют стол (накрытым) для властительницы неба, называемой здесь "Почтенной госпожой" ("Pania holda"), чтобы она им (во всем) помогала". Следы этого величественного образа встречаются нам и в русской вышивке: "Всюду особое, вполне привилегированное положение женщины и сопровождающие ее символы неба и светил, моление пред нею великих и малых людей или человекообразных существ ясно указывает на то, что пред нами не простая женщина, а богиня, царица неба и земли. А это объясняет, почему для нее возводятся жертвенники, храмы с поставленными в них, очевидно, с ее же изображениями, с ее же кумирами. Не трудно также решить вопрос о значении постоянно сопутствующего и часто замещающего богиню древа: это, очевидно, есть древо жизни, и если богиня так тесно связана с ним, то, значит, в народном представлении, она сама есть начало жизни, мать всего сущего. Ей, как таковой, принадлежат все стихии: воздух, вода и земля".
Мы видим, что, несмотря на патриархальную революцию, в отдельных частях славянского мира все-таки сохранилась памать о великой и всемогущей богине. Впрочем, внимательный исследователь русской вышивки В.А. Городцов отметил и отразившуюся в ней тенденцию к снижению значимости этого персонажа: "Итак, пред нами открывается замечательный по своему стройному и величественному содержанию культ "царицы небесной", имя которой забыто русскими, так как, по-видимому, целиком перенесено на христианскую "Царицу Небесную". Эта великая русская языческая богиня, однако, не представляется наивысшим автократным существом: иначе она молитвенно не возносила бы своих дланей кверху. Очевидно, в русском народном сознании, над великою матерью всего сущего возвышалось такое необъятное божество, изобразить которое отказывалось народное творчество, выражая лишь иногда его светлую природу сияющим диском солнца, возвышающимся над головою великой богини".
Культ Великой богини был известен и у других индоевропейских народов. Наиболее развернутое описание этого образа встречается нам в романе древнеримского писателя Апулея. Главный герой романа, "зная, что высокое владычество верховной богини простирается на все человеческие дела и даже может руководить провиденьем", обратился к ней со следующей молитвой: "Владычица небес, – будь ты Церера, первородная матерь злаков, что, на радостях от обретенья дочери, упразднив звериное питание древними желудями, установив более мягкую пищу, теперь Элевсинскую землю охраняешь, – будь ты Венера небесная, что рождением Амура первобытную вражду полов примирила и, навеки произведя продолжение рода человеческого, в священном Пафосе, морем омываемом, пребываешь, – будь сестрою Феба, что на благодетельную помощь приходишь во время родов и стольких народов взрастившая в преславном Эфесском святилище чтишься, – будь Прозерпина, лаем страшная, что триликим образом своим набег привидений смиряешь и, властвуя над подземной обителью, по различным рощам бродишь, различные поклоненья принимая, слабым светом освещающая наши стены и влажными лучами питающая веселые посевы и во время отсутствия солнца распределяющая нам заемный свой свет, – как бы ты ни именовалась, каким бы обрядом, под каким бы ликом ни надлежало чтить тебя, – в последних невзгодах ныне приди ко мне на помощь, судьбу шатающуюся поддержи, прекратив жестокие беды…" Великая богиня вняла его молитве и предстала пред ним в следующем облике: "Прежде всего, густые длинные волосы, незаметно на пряди разбросанные, свободно и мягко рассыпались за божественной шеей: макушку стягивали всевозможные пестрые цветы, причем как раз посередине лба круглая пластинка излучала свет, словно зеркало или само отражение луны. Слева и справа круг завершали поднявшиеся аспиды, положенные поверх хлебных колосьев. Тело ее облекал многоцветный виссон, то белизной сверкающий, то оранжевым, как цвет шафрана, то пылающий, как алая роза. Но что больше всего поразило мне зрение, так это чернейший еще плащ, отливавший темным блеском. Обвившись вокруг тела и переходя на спине с правого бедра на левое плечо, как римские тоги, он свешивался густыми складками, по краям обшитыми бахромою.