К "светлым" следует отнести и тексты лауреата Нобелевской премии мира (1952) А. Швейцера, который "оставил преподавание в Страсбургском университете, игру на органе и литературную работу, чтобы поехать врачом в Экваториальную Африку <…> с великой гуманистической задачей". Одна из его книг носит название, давшее общее обозначение его отношению к миру – "Учение о благоговении перед жизнью". К "светлым" следует отнести и такие произведения, как "Эта странная жизнь" Д. Гранина об энтомологе А. А. Любищеве, "Дом на набережной", "Обмен" Ю. Трифонова, "Дети Арбата" А. Рыбакова о Саше Панкратове – юноше с чистым взором.
Для "светлых" текстов характерно обращение к предметам и явлениям, в которых может быть усмотрена "целостность". Характерно, однако, что под это обозначение могут попадать предметы или поступки вовсе не целостные. Так, в рамках одного из исследований по эстетике (кстати, многие собственно искусствоведческие тексты также оказываются "светлыми"), проводился эксперимент по номинации разных объектов материального мира (Крупник, 1985). Испытуемым предъявлялся неровный корень дерева, которому они должны были дать название. Среди ответов были и "Сгусток всего ушедшего из мира", и "Эволюционное дерево", и "Потусторонний мир", и даже "Хаос". Но все эти названия охарактеризованы автором исследования как такие, для которых характерно "видение мира во всей его целостности" (там же, с. 153).
Семантика "светлых" текстов тесно связана с их стилем. Он эмоционально приподнят, возвышен, что соответствует описанию благородных целей, к которым стремятся персонажи "светлых" текстов. При описании неблаговидных, нечестных поступков или недобрых идей в "светлых" текстах появляется пафос гневного разоблачения. Иногда возможна ритмизация текста (А. Салынский "Ной и его сыновья").
Синтаксис "светлых" текстов характеризуется частыми красными строками. Вот как, к примеру, располагает свой текст В. Шкловский (Шкловский, 1919):
Жизнь течет обрывистыми кусками, принадлежащими разным системам.
Один только наш костюм, не тело, соединяет разрозненные миги жизни.
Сознание освещает полосу соединенным между собой только светом отрезков, как прожектор освещает кусок облака, море, кусок берега, лес, не считаясь с этнографическими границами.
А безумие систематично, во время сна все связано.
В другой книге Шкловского, "О теории прозы", почти каждая фраза написана с красной строки.
"Светлые" тексты описывают мир идей и поступков, которые могут быть названы возвышенными. Лексика "светлых" текстов в полной мере соответствует их стилю. Особое место среди средств создания выразительности "светлых" текстов занимает возвышенная лексика русского литературного языка, пришедшая из языка русских церковных книг, обрядов, песнопений, языка религиозной речи, отличающаяся "особенно значительным и величественным содержанием" (Введение в литературоведение, 1976).
Прилагательные в "светлых" текстах большей частью группируются вокруг смысла 'уникальный':
Он не был красив в общепринятом смысле этого слова, но и простоватым она тоже бы не назвала его. Ни то ни другое определение не подходило к нему. В нем таилось что-то такое, чему нет названия – нечто очень древнее, на чем годы оставили свой след, – не во внешности, конечно, а в глазах.
(Д. Уоллер "Мосты округа Мэдисон")
Кроме того, этот ведущий семантический компонент в текстах получает следующую языковую реализацию: прямой, честный, искренний, чистосердечный; с душой; чистый, ясный, звонкий, прозрачный, светлый; самоценный, несравнимый, отличающийся от всего другого.
Как уже отмечалось ранее, подобные слова следует назвать психологическими синонимами, то есть словами, которые независимо от их общеязыковой несинонимичности передают сходное психологическое содержание.
Рассмотрим в качестве примера следующий отрывок. "Илья Ильич Обломов, – пишет Овсяннико-Куликовский, – на редкость хороший и чрезвычайно симпатичный человек. Недаром так любит и ценит его Штольц, недаром полюбила его Ольга. Вспомним его характеристику, сделанную Штольцем в конце романа:
Ни одной фальшивой ноты не издало его сердце, не пристало к нему грязи. Не обольстит его никакая нарядная ложь, и ничто не совлечет на фальшивый путь; пусть волнуется около него целый океан дряни, зла, пусть весь мир отравится ядом и пойдет навыворот – никогда Обломов не поклонится идолу лжи, в душе его всегда будет чисто, светло, честно… Это хрустальная, прозрачная душа; таких людей мало; они редки; это перлы в толпе!.."
(цит. по Овсяннико-Куликовский. "История русской литературы XIX века" т. 2, с. 243)
Ведущей в произведении Н. Гончарова "Обломов" является "светлая" эмоционально-смысловая доминанта (а сопутствующей – "печальная"). В этом фрагменте психологическими синонимами "светлого" типа будут следующие лексические элементы: 1) фальшивый, грязь, дрянь, зло, яд; 2) душа, сердце; 3) чисто, светло, честно, хрустально, прозрачно.
Кроме того, этот ведущий семантический компонент в текстах получает следующую языковую реализацию: прямой, честный, искренний, чистосердечный; с душой; чистый, ясный, звонкий, прозрачный, светлый; самоценный, несравнимый, отличающийся от всего другого. Эти слова также являются психологическими синонимами.
В качестве еще одного примера "светлого" текста рассмотрим повесть Ричарда Баха "Чайка по имени Джонатан Ливингстон", считающуюся литературным манифестом дзен-буддизма 60-х годов. Чайка по имени Джонатан Ливингстон начинает осознавать, что смысл жизни состоит не в том, чтобы искать пропитание и воспитывать детей, но в том, чтобы летать высоко в чистом небе. Он начинает совершенствовать технику своего полета, поднимаясь все выше в небо. Другие чайки относятся к нему с непониманием и враждебностью, но Джонатан Ливингстон летает все быстрее и все выше. И вскоре он приобщается к избранным чайкам, которые "сияли как звезды и освещали ночной мрак мягким ласкающим светом" и которые являются его "чайками-единомышленниками". Эти лучезарные чайки учат его летать еще быстрее, со скоростью мысли, учат жить без пищи, без потребностей ради чистого и светлого неба. Этот "путь к свету", это обучение происходит согласно постулатам дзен-буддизма. Один из них звучит так: "Истина должна быть пережита, а не преподана" (Завадская, 1977, с. 91). И Чайка Джонатан Ливингстон переживает истину, реализуя смысл жизни в своем полете на пути к свету.
Суть в том, – говорят ему учителя, эти сияющие создания с ласковым голосом, – чтобы понять: истинное "я", совершенное как ненаписанное число, живет одновременно в любой точке пространства в любой момент времени.
А кроме того, необходимо не только достигнуть совершенства, не только глубже понять всеобъемлющую невидимую основу вечной жизни, но и рассказать об этом другим.
Конечно же, Стая, к которой принадлежал Джонатан, оказывается враждебной по отношению к нему: кто-то считает его Сыном Великой Чайки, а кто-то дьяволом. Но Джонатан видит в каждой чайке истинно добрую чайку.
Кончается рассказ смертью Чайки. Но смерть эта не материализована – Ливингстон просто растворяется в просторах неба, чтобы никогда не вернуться.
Следует сказать, что "светлые" тексты довольно часто завершаются гибелью главного героя. В них присутствует элемент депрессивности (см. ниже о "печальных" текстах). Однако при этом смерть в них как таковая не описывается, она как бы отсутствует, поскольку жизнь представляется в рамках этого мироощущения бесконечной и вечной. Смерть здесь не является прекращением бытия, это продолжение движения к вечности. Прошлое обладает статусом единственного, безальтернативного пути, настоящее – это движение по дороге жизни; будущее видится бесконечным.
Описание смерти как формы пространственного передвижения можно найти уже в фольклоре (Пропп, 1929). Но сохранение такого восприятия в наше время трудно объяснить только фольклорными традициями. Видимо, есть какие-то психологические предпосылки такого мироощущения, диктующие именно такое завершение текста.
Возможно, это покажется несколько парадоксальным, но наиболее ярко подобного рода мироощущение представлено в таком жанре, как газетный некролог советской прессы 80-х годов.
Советский некролог разворачивался на трех уровнях. Первый уровень чисто биографический. Тут описывается фактологическая сторона дела, реальные жизненные события. В нем преобладает денотативная основа, которая формирует его логико-фактологическую цепочку. Второй уровень – и по стилю, и по содержанию – максимально публицистичен. Он описывает политическую деятельность человека, которому посвящен текст. Третий уровень – мировоззренческий, который включает в себя оценку всей жизни умершего человека. Это уровень оценочный – он формирует коннотацию текста, которая сопряжена с эмоциональной моделью его порождения. На этом уровне текста-некролога дается оценка всей жизни человека, оценка смысла жизни вообще и говорится о том, что его дело будет жить в веках. Именно на этом уровне представлены соображения обобщенного характера, которые напрямую связаны с эмоционально-смысловой доминантой "светлого" текста.