В молитвенных зданиях и помещениях могли храниться только богослужебные книги. Не допускалось преподавание каких бы то ни было религиозных вероучений в государственных, общественных и частных учебных и воспитательных заведениях. Такое преподавание допускалось лишь на специальных богословских курсах, открываемых по особому разрешению НКВД, а на территории автономных республик - с разрешения центрального исполнительного комитета соответствующей автономной республики.
Религиозным обществам и группам верующих иногда позволялось организовывать местные, всероссийские и всесоюзные религиозные съезды и совещания на основании особых в каждом отдельном случае разрешений НКВД.
Русская Церковь выстояла. Митрополиту Сергию "удалось, несмотря на сатанинскую ненависть большевиков к религии, сохранить громадную церковную организацию и, следовательно, предохранить Русский народ от двух тяжких бедствий - от полного безверия и от патологических форм сектантского мистицизма... Сохранение церковной организации в России достигается путем мученического пожертвования своим добрым именем вследствие компромиссов с советской властью".
"Стяжание Духа Святаго" на путях Святой Руси не прекращалось даже в самые тяжелые годы существования России. Однако проявлялось оно трагически. Убийство Царя, осквернение и преследования Церкви нарушили дивную симфонию русской жизни. Дух Святой стал проявляться не в гармоничной радости, а в бесконечном страдании миллионов мучеников за веру. Пока жизнь русского человека была пронизана оцерковлением под покровительством Царя, Россия крепла и благоденствовала. А когда замолк на Руси голос церковной правды, страна "подлинно во мгновение ока" пала в страшную бездну.
Чувство тоски по утраченной Родине - Святой Руси - обуревает миллионы русских людей. Богатая, безыскусная, глубокая, многообразная жизнь дореволюционной России особенно ярко выразилась в творчестве выдающегося русского писателя И.С. Шмелева. Писатель раскрывает Святую Русь в конкретных образах - "красочно благочестивый, православный, русский народный быт". Причем он дает "быт ради веры", но не "веру ради быта". Шмелев прекрасно понимал, что если "Пасха для нас не великое торжество Воскресения Христова и милости Божьей, дарующей нам и обновление, и спасение, а только пасхальный стол, христосование и веселие, не предваренное подвигом воздержания и покаяния, то тогда быт становится для нас религией, но религией не духа - а чувства, не жизни - а смерти". Шмелев рисует необыкновенно притягательный образ простого русского человека, живущего ценностями Святой Руси, по фамилии Горкин, в котором живая вера в Бога сочеталась с житейской мудростью. Он, как и Святая Церковь, распределяет время года по праздникам и постам, сопрягая это исчисление народными приметами и знамениями. В Боге он находил ответы на все житейские вопросы и трудности, в Боге он видел радость и красоту Вселенной.
Вот несколько образцов описания "быта ради веры": "Мы идем от всенощной, и Горкин все напевает любимую молитвочку - "Благодатная Мария, Господь с Тобою...". Светло у меня на душе, покойно. Завтра праздник такой великий, что никто ничего не должен делать, а только радоваться, потому что если бы не было Благовещенья, никаких праздников не было Христовых, а как у турок. Завтра и поста нет: у нас был "перелом поста - щука ходит без хвоста". Спрашиваю у Горкина: "А почему без хвоста?"
- А лед хвостом разбивала - и поломала, теперь без хвоста ходит. Воды на Москва-реке на два аршина прибыло, вот-вот ледоход пойдет. А денек завтра ясный будет! Это ты не гляди, что замолаживает... это снега дышут-тают, а ветерок-то на ясную погоду...
Завтра с тобой и голубков, может, погоняем... первый им выгон сделаем. Завтра и голубиный праздничек, Дух-Свят в голубке сошел. То на Крещенье, а то на Благовещенье. Богородица голубков в церковь носила, по Ее так и повелось...
Я просыпаюсь рано, а солнце уже гуляет в комнате. Благовещенье сегодня! В передней, рядом, гремит ведерко, и слышится плеск воды. "Погоди... держи его так, еще убьется..." - слышу я, говорит отец. "Носик-то ему прижмите, не захлебнулся бы..." - слышится голос Горкина. А, соловьев купают - и я торопливо одеваюсь.
Пришла весна, и соловьев купают, а то и не будут петь..
Засучив рукава на белых руках с синеватыми жилками, отец берет соловья в ладонь, зажимает соловью носик и окунает три раза в ведро с водой. Потом осторожно встряхивает и ловко пускает в клетку. Соловей очень смешно топорщится, садится на крылышки и смотрит как огорошенный. Мы смеемся. Потом отец запускает руку в стеклянную банку от варенья, где шустро бегают черные тараканы и со стенок срываются на спинки, вылавливает - не боится, и всовывает в прутья клетки. Соловей будто и не видит, таракан водит усиками, и... тюк! - таракана нет... У нас их много, к прибыли - говорят... Ловят их в таз на хлеб, а старая Домнушка жалеет. Увидит - и скажет ласково, как цыпляткам: "Ну, ну... шши!" И они тихо уползают..."
Старая Домнушка жалеет тараканов. Плотник Горкин жалеет голубей. Кучер Антип ("Постный рынок") жалеет древнюю кобылу Кривую, на которой езживала еще прабабушка Устинья. Хозяин - отец мальчика жалеет кучера Антипа, "которого тоже уважают и который теперь живет" у купца - "только для хлебушка" - на покое. Весь дом и все служащие уважают и по-своему любят и хозяина, и хозяйского сына. Все кругом проникнуто жалостью и уважением. По уверению старого кучера Антипа, даже лошади на конюшне уважают древнюю кобылу Кривую: "Ведешь мимо ее денника, всегда посуются-фыркнут! Поклончик скажут... а расшумятся если, она стукнет ногой - тише, мол! - и все и затихнут". Антип все знает. У него борода, как у святого, а на глазу бельмо: смотрит все на кого-то, а никого не видно..."
Добрый, душевный народ жил на Москве кругом Ивана Шмелева. Старая Кривая, на которой Горкин вез хозяйского сыночка на постный рынок, остановилась на мосту и решила основательно передохнуть... "Буточник кричит - "чего заснули?" - знакомый Горкину. Он старый, добрый. Спрашивает-шутит:
- Годков сто будет? Где вы такую раскопали, старей Москва-реки?
Горкин просит:
- И не маши лучше, а то и до вечера не стронет!"... Да и с чего было злиться русскому человеку, когда
всего было изобилье, на все нужное дешевка.
" - Вот он, горох, гляди... хороший горох, мытый.
Розовый, желтый, в санях, мешками. Горошники - народ веселый, свои, ростовцы. У Горкина тут знакомцы. "А, наше вашим... за пуколкой?" - "Пост, надоть повеселить робят-то... Серячок почем положишь?" - "Почем почемкую - потом и потомкаешь!"... Горкин прикидывает в горсти, кидает в рот. - "Ссыпай три меры".
- Редька-то, гляди, Панкратыч... чисто боровки! Хлебца с такой умнешь!
- И две умнешь, - смеется Горкин, забирая редьки...
- А сбитню хочешь? А, пропьем с тобой семитку. Ну-ка нацеди.
Пьем сбитень, обжигает...
"Противни киселей - ломоть копейка". Трещат баранки. Сайки, баранки, сушки... калужские, боровские, жиздринские, - сахарные, розовые, горчичные, с анисом - с тмином, с сольцой и маком... переславские бублики, витушки, подковки, жавороночки... хлеб лимонный, маковый, с шафраном, ситный весовой, с узюмцем, пеклеванный...
- Во пост-то!.. - весело кричит Мураша, - пошла бараночка, семой возок гоню!
- Ешь, Москва, не жалко!..
А вот и медовый ряд. Пахнет церковно, воском. "Малиновый, золотистый, - показывает Горкин, - этот называется печатный, энтот - стеклый, спускной... а который темный - с гречишки, а то господский светлый, липнячок-подсед". Липовки, корыта, кадки. Мы пробуем от всех сортов. На бороде у Антона липко, с усов стекает, губы у меня залипли. Буточник гребет баранкой, диакон - сайкой. Пробуй, не жалко!..
- А вот, лесная наша говядинка, грыб пошел!
- Лопасинские, белей снегу, чище хрусталю! Грыбной елараш, винегретные... Похлебный грыб сборный, ест протопоп соборный! Рыжики соленые-смоленые, монастырские, закусочные... Боровички можайские! Архиерейские грузди, нет сопливей!..
Горы гриба сушеного, всех сортов. Стоят водопойные корыта, плавает белый гриб, темный и красно-шляпный, в пятак и в блюдечко. Висят на жердях стенами.. Завалены грибами сани, кули, корзины...
- Теперь до Устьинского пойдет, - грыб и грыб. Грыбами весь свет завалим. Домой пора!"
- Ох, как пора домой! - отзывается благодарный Ивану Шмелеву русский читатель и не отрываясь всматривается вместе с гениальным изобразителем истинной России в этот чудный образ того, что было и что будет снова. "Весь Кремль - золотисто-розовый, над снежной Москвой-рекой. Кажется мне, что там - Святое, и нет никого людей. Стены с башнями - чтобы не смели войти враги. Святые сидят в соборах. И спят Цари. И потому так тихо.
Окна розового Дворца сияют. Белый собор сияет. Золотые кресты сияют - священным светом. Все - в золотистом воздухе, в дымном голубоватом свете: будто кадят там ладаном.