Заметным явлением в развитии российской военной историографии стали работы Н. С. Голицына. Особый интерес представляет его фундаментальный труд "Русская военная история", вторая часть которого ("От Иоанна III до Петра I", Ч. 2. СПб., 1878) касается проблематики настоящего исследования. Автор широко использовал летописи, мемуары и дневники иностранцев, записи Авраамия Палицына и С. И. Шаховского. Впервые при изучении русской военной истории он попытался привлечь сведения о состоянии вооруженных сил соседних стран и народов, находившихся во враждебных отношениях с Московским государством. В отечественной историографии Голицына справедливо упрекали в преувеличении роли заимствований в развитии русского военного искусства, однако, ему удалось дать достаточно полное описание русской армии и многих "замечательнейших" войн и походов, в которых она участвовала.
Слабейшим элементом военной организации Московской Руси Голицын считал сформированное при Иване III дворянское ополчение, действия которого влекли "больше недостатков и невыгод, нежели достоинств и выгод". В качестве главного аргумента отсталости существовавшей в стране в XVI–XVII вв. военно-поместной службы историк использовал опыт развития вооруженных сил европейских государств, где "ленная служба уже оказала полную несостоятельность и была заменена содержанием постоянных войск на жалованье". Временем создания поместного войска автор определил 1500 г., когда была проведена раздача земельных владений в условное держание детям боярским. По мнению Голицына, военные возможности Московского государства ослабляло и "вредное местничество между боярами и воеводами", являвшееся следствием монголо-татарского ига, благодаря которому русское военное дело приобрело "характер более азиатский и, уступая западноевропейскому, находилось, в сравнении с ним, на низкой степени совершенства".
Важнейшей ошибкой Голицына, воспринятой многими русскими историками, было утверждение о существовании в русской поместной коннице подразделений, называвшихся "десятнями", которые включали всех служилых людей, причисленных к городу. "Десятни", по мнению автора, во время похода вливались в состав собравшейся рати и состояли "под начальством дворянина, а иногда и стольника". Следует отметить, что в документах XVI–XVII вв. упоминание о "десятнях" как боевых частях не встречается. Крупные отряды, высылавшиеся против врага и не входившие в состав полевой армии ("полков"), именовались "сотнями".
Описывая вооружение русских воинов, имевшиеся у них подвижные укрепления типа "гуляй-города", засечные сооружения Голицын, как правило, точен в деталях. Однако несколько ошибок он допустил. Так, название "затинной пищали", историк производит от слова "затин" - "заряд" (на самом деле - от слова "тын" - "стена"). Более существенной является ошибка автора при определении начала засечного строительства на юге России. Он полагал, что оборонительные сооружения появляются здесь при Иване Калите, который, по словам Голицына, "укрепил засекой границы от Оки до Дона и от Дона до Волги". Более того, именно эту линию автор считал Белгородской чертой, в действительности построенной лишь в 30–50-х гг. XVII в.
Рассмотрев ход русских войн XV–XVII вв., Голицын пытался обосновать ряд тезисов, с которыми историку трудно согласиться. К их числу относится заявление о том, что победа русского оружия в Ведрошской битве "не имела никаких последствий". Вряд ли можно считать безрезультатным разгром лучшей литовской армии и пленение ее командного состава во главе с князем К. И. Острожским. Достаточно полно освещая военную историю Московского государства, описывая крупнейшие сражения XVI–XVII вв. (помимо Ведрошской битвы 1500 г., автор подробно рассказывает о сражениях под Оршей в 1514 г., при Молодях в 1572 г., близ урочища Узруй в 1604 г., под Добрыничами в 1605 г., об осадах Смоленска (1514), Казани (1552), Нарвы (1558), Полоцка (1563), об обороне Пскова и Псково-Печерского монастыря (1581), Троице-Сергиева монастыря (1608–1610) и др.), все же ряд битв того времени Голицыным не указан. К их числу относятся бой с литовцами у деревни Овлялицы на р. Уле, где в январе 1564 г. потерпело поражение войско кн. П. И. Шуйского, многие другие сражения Ливонской войны, Русско-шведской войны 1554–1557 гг., Смутного времени, особенно периода восстания И. И. Болотникова и Лжепетра.
На рубеже XIX–XX вв. фактором, предопределившим дальнейшее развитие русской военной истории, стало появление двух научных школ, представители которых придерживались противоположных взглядов на закономерности развития военного дела и, доказывая свою правоту, развернули ожесточенную полемику между собой. Направление, объединившее последователей Г. А. Леера, получило название академической школы, создателем другого (русской школы) стал Д. Ф. Масловский.
В науке не сложилось единой точки зрения на причины, породившие размежевание российских военных историков на "академистов" и "русское" направление. Попытка объявить последователей Леера реакционерами, сторонниками царизма, а их оппонентов - представителями передовой и демократической военной мысли, была убедительно опровергнута В. О. Дьяковым. Проанализировав концептуальные работы деятелей обеих школ, он показал, что все видные историки последней четверти XIX в. принадлежали к официальному направлению русской военной историографии, считая, сильную монархию лучшей формой правления для развития отечественных вооруженных сил. Не совсем точным является утверждение Л. Г Бескровного о том, что одно из главных отличий "академистов" от сторонников Масловского кроется в их убеждении о зависимости русского военного искусства от опыта, привнесенного варягами, византийцами, монголами, немцами, французами и др. иноземцами. "Академисты" действительно являлись приверженцами теории "единой столбовой дороги в военном искусстве", но не отвергали своеобразия военной организации России допетровского времени. Об этом свидетельствуют высказывания виднейшего представителя "академической школы" П. О. Бобровского. Он признавал русскую поместную конницу "главным родом национальных войск", подчеркивал, что до конца XVII столетия "в государстве существовали две системы вооруженных сил, старая поместная или русская <…> и новая - иноземная". Тем не менее возникновение первой исследователь связывал с влиянием "начал византийских и монголо-татарских", а второй - с влиянием западноевропейских новаций. С другой стороны, хорошо известно резкое выступление примыкавшего к "русской школе" А. К. Пузыревского, протестовавшего против доводов Н. П. Михневича, первым заговорившего о существовании самостоятельного русского военного искусства. Возражая ему, Пузыревский задает риторический вопрос: неужели "удалось розыскать какие-то особые основы русского военного искусства, чуждые всякому другому, не русскому военному искусству?" Далее он делает вывод о невозможности такого разделения, приводя не совсем удачный пример с математикой, где не существует национального элемента. Ниже Пузыревский говорит о формах проявления военного искусства, которые "могут носить, и в большинстве носят национальный характер". Окончательно запутывает дело воспроизведение им тезиса Михневича о "превосходстве нашего (т. е. русского. - В. В.) военного искусства над европейским в разные эпохи".