К тому же 17–летний Петр никогда не высказывал своей приверженности к преобразованиям, не говорил о желании разрушить старину. Позже ему будут приписывать ненависть к боярству, к "византийщине", к старомосковской старине… Но все это чистой воды выдумки, потому что сам Петр никогда ничего подобного не говорил. По существу дела, он вообще ни о чем серьезном никогда не говорил, ничем определенным не интересовался, никаких проектов не строил. Василий Голицын мог кого–то пугать (или привлекать) своими масштабными программами, но вот у Петра–то их как раз нет и в помине.
В определенной степени для захвата власти это даже и хорошо… С одной стороны, не привлекает Петр активных людей, преобразователей, дельцов, а с другой - как раз не отпугнет людей пассивных, не склонных куда–то мчаться (а их–то всегда большинство). И судя по выбору, который делает Россия, большинство ее правящего слоя как раз важнее "не отпугивать" перспективой реформ.
Приходиться сделать вывод, что сторонников европеизации в России 1689 года немного. Причем "спокойный" вариант изменений, без "вскидывания на дыбы", возможен в основном тогда, когда у государственного кормила стоят люди, пришедшие к власти законным путем, но и без прямых выборов: например, те же законные наследники престола. И считаться с ними приходится, и в то же время как бы стоят они у власти помимо воли каждого отдельного человека… Если потребуют они, эти законные монархи, участия в реформах, изменения образа жизни - что ж, придется подчиниться! Но не выбирать же самому, по доброй воле то, что делать в любом случае будешь из–под палки, морщась и проклиная все на свете…
Как только Россия смогла выбрать - она выбрала лагерь, меньше связанный с преобразованиями страны.
В Лавре, когда в нее уже начали съезжаться бояре и дворяне, мать и патриарх специально уговаривали Петра вести себя так, как от него ждут: ходить тихими шагами, говорить скромно и кротко, побольше проводить времени в церкви, обо всем спрашивать мнения старших…
А с третьей стороны… Кто сказал, что, приезжая в Троице–Сергиеву лавру, россияне выбирали Петра?! Петра и видно не было, и слышно. Ну бегал такой по Преображенскому и Семеновскому, играл в войнушку, безобразничал в Кукуе… ну и что? Кто знал Петра? Кто с ним говорил, кто считал его серьезным фактором политики?
А никто. Знали не его, а мать, Наталью Кирилловну, Медведиху. Знали ее брата, Льва Кирилловича, их дальнего родственника Никиту Стрешнева. Знали патриарха, знали Федора Юрьевича Ромодановского, который хорошо относился к Петру. Вот эти люди были в политике важны, и именно они шли к власти. Они и вели переговоры, обещали места, расставляли альянсы, уговаривали и запугивали.
Эта коалиция, клан Нарышкиных, и получила власть в конечном счете.
До самой своей смерти 25 января 1694 года Наталья Кирилловна Нарышкина не то что не передала Петру всей полноты власти… Она и близко не подпускала его к принятию сколько–нибудь важных решений. Более того - есть серьезные основания полагать, что именно она развивала в Петре самые дурные наклонности - к пьянству, к разврату, к безумствам разного рода, - лишь бы он занимался потешными, войной, любовницами, приятелями, собутыльниками, флотом, женой… чем угодно. Впрочем, с женой она его тоже умело и целенаправленно ссорила, и тоже с понятной целью - чтобы сын не имел тыла в собственной семье, не мог бы начать с ней серьезную войну… Впрочем, куда уж ему!
Так что к власти шел никак не лично Петр, а позиция Натальи Кирилловны была хорошо известна в России - никаких перемен! Позиция странноватая для воспитанницы видного "западника" Матвеева, для дочери капитана в "полку иноземного строя", но что тут поделать?! Да, вот такая позиция. При ней… скажем так, в первые годы правления Петра, до смерти матери, никакие перемены в управлении страной и не происходили. Уж конечно, не были никак реализованы планы преобразований Василия Голицына. Даже то немногое, что успели сделать Федор и Софья, уничтожилось.
Фёдор и Софья с Голицыным придавали огромное значение справедливости правосудия, прекращению мздоимства и взяточничества чиновников. Они старались платить должностным лицам побольше, чтобы они были нечувствительны к предложениям хотя бы мелких взяток и обрели бы чувство собственного достоинства.
Теперь же установилось, по словам князя Бориса Куракина, "правление весьма непорядочное", "мздоимство великое и кража государственная", "судейские неправды" и прочие безобразия.
Все зависело от клана Нарышкиных, где заправляли несколько человек. Первой, разумеется, была Наталья Кирилловна, по словам все того же Куракина, "править была некапабель (от французского "ne capable" - "неспособна"), ума малого". Самый умный из ее "конфидентов", князь Борис Голицын, был человек неглупый и хорошо образованный, но "пил непрестанно" и, руководя Казанским Дворцом, совершенно разорил Поволжье.
Лев Кириллович Нарышкин, родной брат царицы, человеком оказался беззлобным, не подлым и даже не сводил счеты с Милославскими за прежние унижения. Человек "взбалмошный, недалекий и пьяный", он делал много добра самым случайным людям, "без ризону, по бизарии своего гумору". Никакими государственными делами он себя не прославил, никому не был особенно нужен, и кличку ему дали Кот Кириллович. Свойственник обоих царей по бабушке, Тихон Стрешнев тоже оценивается Куракиным как "человек недалекий", но лукавый и злой и "великий нежелатель добра кому угодно".
Клан Лопухиных так и не выдвинул ярких лидеров или представителей, так и остался в истории слепым пятном с надписью: "Лопухины". Было их человек до тридцати, "людей злых, скупых ябедников, умов самых низких".
Так что Нарышкины, "господа самого низкого и убогого шляхетства", самая жалкая клика… или, чтоб было приличнее, - эта компашка и пришла к власти. Она оттеснила даже Боярскую думу от принятия любых решений, и первые аристократы Московии "остались без всякого провоира и в консилии или в палате токмо были спектакулями".
Служилое и приказное общество было вполне под стать пришедшей к власти клике. Эту публику и "чистить" не пришлось, достаточно было снять внешнее давление, страх опалы, разжалования, наказания.
Судить об этом обществе можно хотя бы по запискам окольничьего Желябужского, наблюдателя и даже участника многих дел в те годы. В этих записках длинной вереницей проходят самые разные лица, от бояр и окольничьих до обычных приказных дьяков, судимых за самые разнообразные… скорее, пожалуй, за довольно однообразные преступления: женоубийство, оскорбление девичьей чести, подделку документов, "неистовые слова" про Государя, "непристойную брань" во дворце, за кражу золотых монет с помощью Тихона Стрешнева.
Самое яркое преступление совершил, пожалуй, князь Лобанов–Ростовский, который на Троицкой дороге разбоем отбил царскую казну. Зачем ему, владельцу нескольких сотен крестьянских дворов, было это нужно, история умалчивает. За разбойное нападение князя били кнутом, и тем не менее через шесть лет, в Кожуховском походе, он уже упомянут как капитан Преображенского полка.
По справедливому замечанию В.О. Ключевского,
"в этом придворном обществе напрасно искать деления на партию старую и новую, консервативную и прогрессивную: боролись дикие инстинкты и нравы, а не идеи и направления"
(Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций. Т. 2. Ростов–на–Дону, 2000. С. 476).
Возникает естественный вопрос: почему же все, что делали Федор, потом Софья и Голицын, так обрушилось?! Тем более - так легко и так мгновенно обрушилось?!
Что поделать! Московия оставалась очень молодым, примитивным государством, где все очень непрочно, неустойчиво уже из–за отсутствия устоявшихся традиций государственной жизни. Где все легко разрушить, потому что вся–то государственность держится на преданности буквально нескольким людям и на трудовых усилиях буквально нескольких человек.
Невероятно узок круг всех, кто может в Московии вообще принимать хоть какие–то решения. Несколько десятков, от силы сотен человек определяют жизнь десятков тысяч. Все лично знают всех, все отношения патриархальны и просты. Под этой пирамидой и вне её миллионы людей живут практически вне государства. То есть они помогают ему, участвуют в его делах, но не регулярно, и для них, может быть, важнее жизнь их семьи и общины, чем Московского государства.
Если устраняются "верхние" несколько человек, возглавлявших властную пирамиду, вполне могут пойти насмарку их усилия что–то перестроить, изменить или улучшить. Потому что остальные служилые десятки тысяч честно исполнят приказ - но сами они вовсе не несут в себе тех идей, которые вынашивают верхушечные несколько сотен.
Царь и его приближенные заставляют не брать взяток, не тянуть с делами и вообще вести себя прилично? Приказные и будут вяло, но старательно выполнять монаршую волю. Тем более что и честным приказным быть все же лучше, чем вылететь со службы, а то и угодить под следствие.
Нет усилий царя и приближенных? И их самих тоже нет? Тут же сто дьяков и тысяча подьячих начинают воровать вдвойне и втройне, вознаграждая самих себя за "воздержание" времен Софьи и Голицына. А это, в свою очередь, отражается на жизни уже десятков тысяч людей - почитай, всего служилого сословия.
Знала ли Россия обо всем этом, когда ехала не в Москву, к Софье, а в Троице–Сергиеву лавру, к Нарышкиным? Ну, конечно же, знала, а если и не могла выразить словами, то чувствовала, понимала не словесно, а на уровне эмоций. Да и как можно было всего этого не знать?!
Ну, вот он и сделанный выбор…