Показательно то, что и Всеволод Миллер, и Буслаев, будучи яркими представителями школы заимствований и солнечно-погодной мифологической школы, в конце концов склоняются к исторической школе. Это может объясняться и внешними причинами. В 1871 году - год, в котором Тэйлор и Буслаев подвергли суровой критике мифологическую школу, - Генрих Шлиман открыл на Гиссарлыкском холме развалины Трои, воспетой Гомером. Романтик, дилетант, слепо веривший в реальность описанных в эпических поэмах Гомера событий, оказался триумфатором - и учёные, смеявшиеся над его наивностью, вынуждены были признать его победу. Затем на Крите Эванс, сподвижник Шлимана, открывает описанную в греческих мифах цивилизацию Древнего Крита, Лабиринт, бычьи маски Минотавра. Раскопки - по крайней мере, так казалось тогда - подтвердили историческую подоплёку греческих преданий. А если так было у греков, то и в других странах начали задумываться над своими эпическими сказаниями - а вдруг?
Но не в меньшей степени отход исследователей от солнечно-погодной школы и школы заимствований объяснялся причиной внутреннею - глубоким кризисом обеих школ, который хорошо осознавали их лучшие представители.
Конец XIX века стал временем триумфа исторической школы.
Собственно, какая-то историческая составляющая в былинах была очевидна с самого начала. Те же мифологисты выделяли в эпосе "младших" богатырей - исторических героев, сражавшихся с историческими врагами земным оружием, за земной, исторический Киев.
Первой специальной работой о былинах, ставившей во главу угла их историческую основу, стало исследование Льва Майкова "О былинах Владимирова цикла". Именно в ней впервые было введено понятие "киевского" (богатырские былины, объединённые вокруг Киева и фигуры Владимира Всеславича) и "новгородского" (былины про Садко и Буслая) циклов. В ней же было окончательно закреплено роковое для русского былиноведения отождествление Владимира Красно Солнышко с Владимиром Крестителем. Отождествление это Майков дополнил мыслью о том, что былинный князь - некое "слияние" Крестителя Руси и жившего двумя веками позже Владимира Мономаха. Такую мысль иначе как странной назвать трудно - кажется, никто ещё не видел, скажем, в "седобородом вожде Карле" из "Песни о Роланде" какое-то "совмещение" Карла Великого с его предком Карлом Мартеллом или его потомком Карлом Лысым. Следует также отметить, что былинный историзм Л. Н. Майков принимал широко: содержание былин - "вымышленное, но представляется в обстановке, заимствованной из положительной истории". Именно "обстановка" - двор князя, его отношения с дружиной, пиры и пр. составляют основной предмет внимания и исторического изучения для Майкова.
В следующей ранней работе исторического направления, "Русские былины в историко-географическом отношении" Н. Д. Квашнина-Самарина, былины также относятся ко временам Крестителя. В этой работе впервые появляется метод, которому предстоит стать господствующим в исторической школе - поиск летописных прототипов былинным героям с опорой в основном на имена последних.
Им же пользовались Н. П. Дашкевич, С. М. Соловьёв, Н. И. Костомаров (его работы стоит отметить особо, так как он не только поддержал мысль Буслаева о тождестве Волха былин и Волха новгородских преданий, но и постарался найти в этих преданиях историческое зерно), М. Халанский и другие.
Так закладывались начала и основы исторической школы русского былиноведения. Но детальная разработка способов исторического толкования русского эпоса принадлежит уже знакомому нам Всеволоду Миллеру (брату мифологиста Ореста Миллера). Именно он стал общепризнанным главой исторической школы и определил её лицо почти на сто лет вперёд.
Именно ему принадлежит заслуга постановки вопроса о месте и общественной среде складывания былин. Он впервые обратил внимание на то, что былины почти отсутствуют на землях собственно Киевской Руси, в особенности на Украине. Существуют же они почти исключительно на Русском Севере.
К сожалению, на это наблюдение не обратили должного внимания. Твёрдая убеждённость в "общерусском" происхождении былин и их некогда якобы широкой распространённости помешала исследователям в полной мере оценить наблюдение Миллера. В основном исходя из того, что былины-де некогда существовали по всей Руси, пытались понять, отчего они так "сузили" свой ареал. М. Халанский и С. Шамбинаго высказали идею о московском происхождении былин, что вызвало возражения со стороны самого Всеволода Миллера. Он напомнил, что нравы, изображённые в былинах - с достаточно свободным отношением к князю, независимостью женщин, - далеки от "отатарившейся" Москвы.
Но исследователи ещё долго - до второй половины XX столетия - и вполне безуспешно искали "следы" былинного эпоса в Белоруссии и на Украине.
Несколько лучше была судьба так называемой "аристократической теории происхождения эпоса", созданной Всеволодом Миллером. Учёный резко выступил против романтического представления о сотворении эпоса неким безликим "народом", все составляющие которого "принимали равное участие в подвигах", "каждый испытывал возбужденное и одинаково направленное духовное настроение". "Окажется, что такого народа этнография, а тем более история не может указать, что такой народ - создание теории", - писал Миллер. "Казалось вероятным и правдоподобным, что русский крестьянин в прежние века мог создать богатырскую песнь, воспевающую подвиги национальных героев. А между тем, как были бы удивлены те же исследователи, если бы современный крестьянин, не научившийся грамоте, откликнулся бы эпической песнью на подвиг какого-нибудь современного русского полководца. Такое же преувеличенное понятие существует о памятливости народа. Житейский опыт показывает, что в неграмотной крестьянской среде события, случившиеся сто лет или полтораста тому назад, спутываются и основательно забываются".
Здесь я прерву цитату, читатель, чтобы проиллюстрировать суждение Миллера наглядным примером. Очень показательна судьба преданий о Полтавской битве, записанных в XIX веке, то есть как раз полтораста лет спустя. В одном из них судьба "Платавской" баталии решается поединком казака Рыжечки со шведским поединщиком-великаном, закованным вместе с конём в железные латы. Это предание записано от грамотного и даже начитанного, судя по всему, казака; в другом, записанном от крестьянина, Пётр просит дозволения пойти под "Платаву" шведов бить, у… "дедушки Суворова" (!!!). Тот не даёт дозволения, покуда, по приглашению царя, не встаёт ему на правую ногу и не видит с этой наблюдательной позиции "весь ангельский чин" в небесах.
От события до его, с позволения сказать, отображения, прошло менее двухсот лет.
"Случайная передача былин от поколения к поколению, - пишет В. Ф. Миллер, - если б она всегда была только такова, не могла бы донести до нас старинного былевого репертуара не только отдалённых времён, но даже XVI или XVIII веков". Исследователь приходит к выводу, что былины "разносили в народе" профессиональные сказители.
Но это - пути распространения былин в народе, возникновение же их связано с совсем другой средой, где, соответственно, и выучивали их певцы-профессионалы. По мнению Всеволода Миллера, былинная "поэзия всегда носила аристократический характер, была, так сказать, изящной литературой высшего, наиболее просвещённого класса, более других слоёв населения проникнувшегося национальным сознанием… Если эти эпические песни, княжеские и дружинные, и доходили до низшего слоя народа, то могли только искажаться в этой тёмной среде".
Слышали бы напудренные снобы начала XIX века, что именно мужики, эти презренные "Кирши Даниловы", хранили аристократическую культуру Древней Руси!
Это суждение, однако, хотя и стало общепринятым в исторической школе былиноведения, шло настолько вразрез с истерическим народопоклонством русской интеллигенции - от славянофила Хомякова с его "Семирамидой" до радикала Некрасова с его "Железной дорогой", - что ему была уготована участь вопиющего в пустыне. А по захвату власти упомянутой интеллигенцией - "идейный и организационный разгром", завершившийся унизительным публичным покаянием одного из лучших учеников Всеволода Миллера, Ю. М. Соколова, в 1937 (!) году.
Впрочем, об этом и об исследованиях второй половины XX века, окончательно подтвердивших правоту В. Ф. Миллера, будет подробно сказано ниже.
Что идея о "крестьянском", "народном" происхождении эпоса целиком и полностью родилась в буйных головушках нашей интеллигенции, видно из того, что в отношении, скажем, скандинавского эпоса никакого спора не возникает. Его уверенно относят к творчеству дружинников, причём по тем самым признакам, которые ещё Фёдор Буслаев отмечал в былинах - буйный, агрессивный нрав всегда ищущих поединка, боя богатырей и смакование жестоких воинских обычаев, вроде игры насаженной на копьё головою врага или любовно выписанной ужасной раны:
Он стрелял в того-то Соловья-разбойника,
Ему выбил право око со косицею (косица - висок).