В письмах Юнга к Фрейду совершенно очевидно, что сексуальное насилие оставило в нем такой след, который было необходимо сильно вытеснять. Видимо, он также страдал от чувства вины, потому что в следующем письме он выражает опасения и озабоченность "возможными последствиями своей исповеди". Исповеданы бывают грехи и нарушения заповедей. С исповедью связано отпущение грехов, избавление от вины, спасение от стыда. Семейная среда, в которой вырос Юнг, не давала ему возможности открыть тайну сексуального насилия. Мальчик оставался один на один со всем этим, прежде всего, с неопределенностью своей мужской идентичности и раненым чувством собственного достоинства. В связи с этим он отстранился от жизни и в своих воспоминаниях рассказывает: "Вся моя юность может быть понята через идею тайны – из-за этого я оказался в почти невыносимом одиночестве". Юнг очень трогательно описывает двойственность своих детских чувств: "Изгнан или избран, проклят или благословен". О своих ранних переживаниях Юнг вряд ли где-то говорит. "С детства в течение десятилетий на это было наложено строгое табу".
Исследования отсроченных последствий сексуального насилия подтверждают, что обычно происходит эмоциональное отстранение и уход в одиночество, онемение из-за стыда и вины. Все симптомы, которые Юнг описывает в связи с двенадцатым годом своей жизни, называя его подлинно "судьбоносным", также могут быть увязаны с пережитым сексуальным соблазнением: диссоциация, отщепление или расщепление на две разные личности, обмороки, эпилептоподобные припадки, самообвинения и идентификация с агрессором, провалы в памяти, бессонница, мучительные мысли и т. д. – все это часто описывают как последствия насилия. "С того времени у меня появились обмороки", врачи "считают, что может быть эпилепсия", "я живу в двух мирах, во мне два разных человека". Многие из его высказываний, соотнесенных с тем, что по дороге из школы его толкнул приятель, читаются совсем иначе с учетом нынешних знаний и результатов исследований. Эти описания выглядят смещением, покровом для совсем другой травмы. "Невроз тоже стал моей тайной, но это была гнусная тайна и поражение", "у меня было чувство гнева на себя самого, я стыдился самого себя". Юнг списывает "примечательную" потерю памяти в то время на свой невроз после несчастного случая. Он не считает своего товарища плохим за его выходку, а берет вину на себя. "Никто другой не виноват", но "с моей стороны все складывалось дьявольски".
Из нашего психотерапевтического опыта мы знаем, что люди пытаются утаить нарциссическую или сексуальную эксплуатацию в детстве и обвинять себя в том, что произошло. Также и тут складывается впечатление, что Юнг очень боялся встретиться лицом к лицу с этой детской травмой. Однако заблокированные чувства неизбежно должны были найти себе какой-то выход, раз их невозможно было интегрировать. У Юнга не было "адвоката" или "свидетеля", как называет Алиса Миллер людей, которые могут помочь в детстве в переработке травмы. Он вырос в семье, которая не могла поддерживать ощущение эмоциональной защищенности. В своих воспоминаниях он пишет, что уже ребенком бывал настороже, когда звучало слово "любовь".
Возможно, фантазия, которая появилась у Юнга после того "несчастного случая", является бессознательной попыткой понять, что с ним произошло, и переработать это. Он пишет: в последующие бессонные ночи чувствовал, что должен "думать о чем-то, чего я не знаю и не хочу знать, к чему мне вообще нельзя подойти". Юнг ссылается здесь на фантазию, в которой из-под Бога, сидящего на золотом троне, валятся отвратительные какашки на яркий купол собора в Мюнстере и разрушают его так, что падают стены. Духовный мир церкви, представляющей собой образец морали, благочестия и веры был потрясен и уничтожен. Юнг также рассказывает, что в то время был охвачен глубокими сомнениями во всем, что говорил его отец. Многие высказывания в связи с этим "судьбоносным" годом приобретают другую окраску, если мы видим их на фоне сексуального "посягательства". Насколько далеко зашло влияние отрицания детской травмы на последующие теории Юнга, еще предстоит отдельно исследовать. Также еще нужно изучить, соотносится ли то, что Урсула Баумгардт назвала в своей критике юнговской концепции анимуса "циничным обесцениванием того, что мы обычно понимаем под духом или духовностью", с его переживанием, когда он был оскорблен как раз представителем "собрания отцов и иных авторитетов".
Из сновидений Юнга становится ясно, что переживание раннего сексуального злоупотребления отбросило длинные тени, которыми он был немало озабочен, но в действительности их было как бы запрещено понимать. В своем письме Фрейду после той "исповеди" он пишет, что только сейчас ему стал понятен сон, в котором он видел Фрейда как "древнего, очень дряхлого старца", идущего с ним рядом. "Мой сон успокаивает меня насчет опасности, исходящей от Вас! Как вообще это могло прийти мне в голову, конечно, нет! Надеюсь, теперь подземные боги со своими выходками оставят меня в покое". В своих воспоминаниях Юнг описывает очень похожее сновидение одного человека, чей дух не мог упокоиться. Здесь не место для более подробного толкования этих сновидений и сексуальных переживаний мальчика. Я лишь хочу подчеркнуть, что окружение Юнга состояло в основном из женщин. Видимо, подземные боги не перестали его беспокоить, потому что его отношения с мужчинами навсегда остались проблематичными.
Я думаю, что из этих разрозненных цитат стало ясно, что, пережив опыт сексуальной эксплуатации, Юнг пострадал намного больше, чем мог себе представить. Не удивительно, что такая травмированность отразилась на юнговском мышлении и его отношении к сексуальности. Юнг описывает в своих воспоминаниях, что главной его целью было "исследовать и объяснить нуминозный смысл" сексуальности, опираясь на ее "персональное значение и биологическую функцию". Может быть, вытеснение реального уровня сексуального насилия, пережитого в связи с собственным телом, внесло свой вклад в расстановку именно таких акцентов. В кратком тексте Марвина Голдверта из Нью-Йорка одухотворенность юнговского учения и его уклон в религиозно-духовную сферу увязаны с сексуальным соблазнением.
Он указывает на то, что одиннадцатилетний Юнг "предположительно в возрасте обольщения" начал молиться Богу. В своих воспоминаниях Юнг объясняет это тем, что "это казалось мне несомненным. Бог не был омрачен моим недоверием". По мнению Голдверта, такое обращение к религиозно-духовной сфере могло быть отчасти спровоцировано сексуальной травмой. "В своем бегстве от животной жизни у же в очень раннем возрасте Юнг оказался в объятиях архетипического образа Бога и под влиянием духовного мистицизма".
Голдверт ссылается также на Отто Ранка, который был соблазнен в возрасте семи лет и назвал этот опыт "плитой на могиле его радости" и причиной его последующих страданий. Из-за потребности в социализации для него было невозможно говорить об этом переживании. Он отстранился и ушел в одиночество. Важно, что и для Ранка инцест был сильно заряженной темой, которой он посвятил свое творчество. С 1912 г. у Юнга была книга Ранка "Мотив инцеста в поэзии и сказаниях" и он отправил Фрейду свой комментарий для "Ежегодника", но он так и не был опубликован. Он считал эту книгу очень достойной, но не был согласен с теоретической позицией Ранка по теме инцеста.
Юнг также возражал против позиции Фрейда по проблеме инцеста, так как она была слишком регрессивной и редуктивной. Он противопоставил ей свою позицию – прогрессивную и синтезирующую. Для Юнга мотив инцеста – это образ целостности. Он связан с вечным стремлением человека стать целым и вернуться в исходное состояние единства. Насколько это трудно – перерезать пуповину не только физиологически, но и психологически – хорошо известно любому человеку. Зафиксироваться на инцесте означает для Юнга инфантильно застрять в глубинной человеческой тоске, в желании оставаться ребенком. Такое стойкое зависание либидо на первом детском объекте Ницше назвал "кощунственной тягой назад". Удовлетворение такой тоски означало бы конец индивидуальности человека. Вот почему инцест – это преступление, смерть духа в человеке. Функцией табу на инцест является предотвращение такой регрессии.