На роль комиссара Наваро рассматривался Олег Вакуловский, но он после первых двух-трех эфиров исчез.
По замыслу этот квартет должен был принимать своих гостей в этой квартире-студии, комментировать репортажи и в прямом эфире транслировать новости с телетайпов. То, что они раньше работали на радиовещании была, считаю, их главная ценность: они были свободны от стереотипов телеведущих. Даже их ляпы в эфире выглядели очень симпатично. Ну и манера ведения была совершенно необычной для советских ТВ-канонов, притом что работать они могли сутками.
Для меня до сих пор остается загадкой, как эти симпатичные мальчики из обеспеченных семей сумели найти ту верную ноту, которая привлекла к ним простых людей. При этом никто из них не корректировал стиль поведения или язык общения. Саша Любимов сохранял образ этакого диск-жокея с молодежной дискотеки, а Влад Листьев, со своими пышными усами, сводившими с ума женщин…
По "Взгляду" написаны десятки научных работ и защищены диссертации. Но я не знаю до сих пор, какие в них озвучены причины столь высокой и продолжительной ее популярности. Но полагаю, что главная заключалась в освещении самых острых и злободневных проблем того времени и откровенной искренности, с которой о них рассказывалось. Только сегодня мы поняли по-настоящему, что в то время для нас не было закрытых тем. Как это ни странно, мы почти всегда выходили из любых конфликтов победителями, во всяком случае – непобежденными. Складывалось ощущение, что мы лидировали, опережали время, бежали даже впереди паровоза; ведь сперва подразумевалось, что в студию будут приходить журналисты-международники, опытные "мастодонты": Фарид Сейфуль-Мулюков, Игорь Фесуненко, Владимир Цветов. Так и было. Но они "давили" и авторитетом, и "советским" своим багажом. То есть роль "мальчиков" поначалу сводилась к банальному задаванию почтительных вопросов, а политобозреватели величественно вещали.
Налет наивного школярства надо было решительно убирать. Это понимали и Эдик Сагалаев, и Толя Лысенко. А может, кто-то и сверху понимал. Поэтому в начале 1988 года решили разбавить тройку ведущих и, главное, кардинально политизировать контент. Сагалаев сказал: "Давайте пахать, вглубь". То есть, например, не просто декларировать, что у нас, мол, негожая армия, а объяснять зрителям – почему она такая. Задача ставилась конкретно – сделать передачу резче и серьезней.
И тогда я сел в эфир, в кресло ведущего. Так же, как и выпускающий программы Володя Мукусев. Кстати, у Мукусева тоже был образ – образ бескомпромиссного революционера.
А наш репортер Александр Политковский стал не просто еще одним ведущим, но и "нашим человеком на улице" – специализировался на экстриме и журналистских расследованиях а-ля Гиляровский. И Саша, я считаю, отчасти потерял свой имидж, став ведущим, потому что он был совершенно великолепен именно как репортер. Работающий "в поле".
– Он в одном из интервью говорил: "На последнем съезде комсомола была демонстрация мод, а мы как раз только что с женой с Аней купили очень модный финский плащ, с поясом, и вот мы сделали такую картинку – дефилирует на подиуме, вихляя задом человек в плаще, вдруг вылетает микрофон, человек его ловит, а это оказываюсь я. И Лысенко говорит: вот этот человек и будет у нас репортером-пронырой, народной совестью. Я вместе с кооператорами шил из индийского нижнего белья женские платья, спортивные шапочки, "варил" джинсы: пытался способствовать развитию кооперативного движения. С "молодежки" за мной закрепился образ борца за правду, я каждый год ездил в Чернобыль, залезал в четвертый реактор и рассказывал правду, я ездил на Камчатку и рассказывал правду. Что касается журналистики, то здесь было много побед, и был огромный простор для профессионального полета, которого сейчас нет. Когда я начинал свой репортаж, стоя на голове, это позволяло мне искать новую точку акцептуации (так это называлось), открывало передо мной новые возможности в телевизионной журналистике. Мы переворачивали камеру и получалось, что я, стоя на голове, вел свой репортаж".
– И вот, стало быть, мы все дружно рубили с плеча: направо и налево. Рубили, иной раз не замечая, что порой совершаем рейд по собственным тылам. И все же даже сегодня я убежден, что многое из того, что делалось на телевидении в тот золотой век, было абсолютно оправдано. Именно "Взгляд" первым заговорил о безопасности атомных станций, о страшной дедовщине в армии, о пропадающих в афганском плену солдатах, о многих других запретных темах. Я помню, какой шум вызвало предложение Марка Захарова захоронить тело Ленина. А потом, вспомни, некоторые политики сделали себе на этом политический капитал. Кстати, многие из них получили известность именно благодаря участию во "Взгляде": Михаил Бочаров, Павел Бунич, Аркадий Вольский, Гавриил Попов, Галина Старовойтова, Борис Немцов, Анатолий Собчак, Сергей Станкевич, Юрий Афанасьев, Тельман Гдлян, Владимир Лукин и многие другие.
Согласись, "Взгляд" воспитал целую плеяду звезд. Эта программа стала школой для Александра Бархатова, Ивана Демидова, Валерия Комиссарова. Именно из "молодежки" вышли Андрей Кнышев, Александр Масляков, Игорь Угольников, Константин Эрнст.
И вот тогда, после перестановок в линейке ведущих рейтинг "Взгляда" взметнулся вверх, как пионерские костры. Пожар мы раздули основательный. И ребята это почувствовали. А публика восхищалась нами: вот они, оракулы, смельчаки, революционеры. Что творят! О чем рассуждают! Значит, можно об этом не только на кухнях говорить? Значит, что-то действительно в стране меняется?
N.B. Считаю необходимым заметить, что с этой трактовкой не все согласны. Многие полагали, что новых ведущих ввели в проект, чтобы сбить накал передачи, а не из-за того, что якобы рейтинг падал. Саша Любимов в документальном телефильме "ТВ – времена перемен" говорил:
"Итак, "Взгляд" начинался осенью 1987-го как молодежная программа, а уже к февралю 1988-го стал программой настолько неудобной, что пришлось поменять ведущих (мы с Владиком Листьевым и Димой Захаровым оказались не у дел) и снизить остроту политических высказываний в программе. Когда нас вернули в эфир в июне 1988-го, "Взгляд", по сути, бросил открытый вызов коммунистической системе. Программу неоднократно закрывали, в эфир не выходило бесчисленное количество сюжетов, но мы продолжали бороться по принципу "вода камень точит". Каждую пятницу "Взгляд" был в эфире, а по характеру сюжетов, попавших в эфир, и тональности ведущих можно было измерять температуру "свободы" в дискуссиях, которые, очевидно, шли на самом верху партийной номенклатуры. Каждый раз мы пытались поставить в эфир что-то, чего было нельзя неделей ранее. И таким образом условный уровень свободы и откровенности высказываний неуклонно рос от пятницы к пятнице. И каждый раз тактика борьбы менялась. Я помню острый момент, когда приехал из Тбилиси в апреле 1989-го года после разгона там демонстрации. В столкновениях с военными погибли люди. Показ моего репортажа запретили. И потому, что он был слишком острый, и потому, что неделей ранее в программе был поставлен рекорд свободомыслия – впервые публично обсуждалась возможность перезахоронения Ленина. Мы собрались и с руководством редакции прикидывали варианты сценария, чтобы все-таки выдать в эфир сюжет про то, что в тот момент волновало всю страну, но при этом не дать закрыть "Взгляд". Потому что решительно можно топнуть ногой один раз, и тебя закроют. Но в тот момент было какое-то интуитивное ощущение, что можно блефовать. Шел Пленум ЦК КПСС, в многочисленных выступлениях партийных руководителей нас упоминали прямо и косвенно, но всегда в негативном ключе, а Михаил Горбачев молчал, он не комментировал эти прямые атаки на нас. И Эдуард Сагалаев принял отчаянный, но решительный шаг. Сюжет о столкновениях в Тбилиси вышел в эфир. Это было очень дерзко, но, видимо, именно поэтому создало ощущение у многих наших критиков, что "Взгляд" пользуется политической поддержкой на самом верху. И никаких последствий не было. Михаил Горбачев пытался балансировать между консервативным крылом Политбюро во главе с Егором Лигачевым и либеральным во главе с Александром Яковлевым. Ситуация менялась постоянно, но инструкций о "количестве свободы" партийным функционерам никто сверху не давал. Политическая борьба внизу шла по своим законам – в ход шли любые средства: подлоги, аресты, статьи в газете "Правда", приезды руководителей Политбюро в Останкино, вызовы "на ковер" на Старую площадь… Однажды на меня даже сфабриковали уголовное дело об изнасиловании двух несовершеннолетних девушек.
Нас запрещали много раз, окончательно запретили в декабре 1990-го года, когда вице-президентом страны был избран Г.Янаев. Министр иностранных дел Э.Шеварднадзе сделал заявление, что в стране грядет военный переворот и подал в отставку. Я был тогда руководителем программы, и мы решили, что не можем выйти в эфир без разговора об этом заявлении. Леонид Кравченко – руководитель телевидения в те годы – совершенно определенно мне сказал, что в таком случае программу закроют. Так и получилось, но не стало для нас неожиданностью. Тогда была очень холодная зима, и, несмотря на мороз, собрался митинг в нашу поддержку – где-то шестьсот тысяч человек на Манежной площади. Сейчас такое даже представить невозможно. Потом мы делали программу "Взгляд из подполья", которую показывали уже тогда существовавшие небольшие кабельные студии, телевидение Прибалтийских республик, один раз наша программа даже была в эфире Ленинградского телевидения. Ну а в августе 1991-го мы вышли из Белого дома после его трехдневной осады, торжественно закрыли Радиостанцию Белого Дома, которая работала в круглосуточном режиме во время путча, и вернулись на телевидение".
Возвращаюсь к нашей беседе с Ломакиным, с вопросом о руководстве проектом. Сергей рассказывает: