Эта столь же неожиданная, сколь и неприятная констатация, что "город" не является предметом изучения социологии, что в самом понятийном ядре урбанистики зияет пустота и что теоретики не проявляют к этому практически никакого интереса, послужила мотивом для попытки набросать концепцию понятия "город". Если учесть, что социология сама является детищем большого города, то можно быть уверенным, что в унаследованном от нее багаже знания найдутся важные подсказки и точки опоры для "социологии города". Нет никакого сомнения в том, что в эпоху, когда закладывались основы социологической науки, большой город воспринимался как нечто революционно новое, и в таком качестве он становился темой для рефлексии. Вспомним сконструированную Максом Вебером на основе понятия "рынок" типологию "город производителей"/"город потребителей", которую он создал для описания западного города; вспомним работы Георга Зиммеля, прославляемые сегодня как манифест социологии города; вспомним также наблюдение Роберта Парка, что "поскольку у большого города есть совершенно своя жизнь, существуют границы осуществимости произвольных изменений 1) в его физической структуре и 2) в его моральном порядке" (Park 1967: 4, ориг. 1925). Город – феномен, который сам делает себя очевидным, "состояние ума, набор обычаев и традиций, а также организованных установок и чувств, которые заложены в эти обычаи и передаются посредством этих традиций" (Park 1967: 1), – в глазах своих наблюдателей и критиков являет собой, вне всякого сомнения, совершенно самостоятельную форму образования общества. При этом исторически сложившееся положение дел представляется абсолютно парадоксальным: как объект знания большой город отжил свое в тот момент, когда он сделался главным пространством опыта. Именно большой город репрезентирует "современное общество", а наука о современном обществе так и не включила город в набор своих основных понятий. Именно большой город поставляет эмпирический материал для построения теорий общества, а сам он при этом так и не получил теоретического осмысления. И именно о большом городе сегодня с раздражающей, отвергающей реальность уверенностью заявляют, будто он "уже не может рассматриваться как определяющий фактор модерности" (Stichweh 2000: 203). На этом фоне вопрос о городе как объекте социологического знания представляется нетривиальным. Какие общие утверждения можно сделать относительно "города" и, если удастся, свести в некое содержательное концептуальное понятие? Мы ищем такую теорию города, которая могла бы утвердить за собой самостоятельную позицию перед лицом логики родовидовой иерархии и сращения, а также сулила бы некоторую аналитическую "прибыль". На самом деле появляется все больше и эмпирических свидетельств, и теоретических возражений (сформулированных прежде всего в контексте социологического дискурса о глобализации) против концептуального понятия "общество" (cp. Giddens 1990; Beck 1997; Albrow 2002; Urry 2000), которое сегодня уже едва ли годится для анализа города. Вообразим шутки ради смену перспективы: что было бы, если бы не регистр "общество" представлял собой вышестоящую референтную инстанцию для города, а наоборот – если бы всякое общество было бы "городом", "городским обществом", т. е. если бы городу оказывали то теоретическое внимание, которого он и в прошлом, и в настоящем заслуживает?
Набросок для конституирования "города" как объекта социологического знания будет основан на теории пространства: речь идет об анализе того, что Эдвард Соджа назвал "пространственной спецификой урбанизма" (Soja 2000: 8). Здесь у нас тоже есть исторический запас знания, на который можно опереться. Первую и имевшую для социологии города огромное значение попытку концептуально описать "урбанизм" как специфическую пространственную форму образования общества предпринял Луис Вирт в 1938 г., используя такие критерии, как "размер", "плотность" и "гетерогенность". Правда, познавательный интерес Вирта был направлен на "урбанизм как характерную форму жизни", типичными признаками которой он назвал: 1) специфическую "физически-реальную структуру", 2) специфическую "систему социальной организации", 3) "определенный набор установок и идей" (Wirth 1974: 58).
Если преимущественным местом существования этой "формы жизни" является большой город, то сама собой напрашивается и кажется многообещающей попытка свести сильную концепцию "урбанизма как формы жизни" к концепции "большого города как пространственной формы". Ведь размер и плотность суть прежде всего пространственные маркеры, точнее говоря – пространственные принципы организации, которые в своем взаимодействии с гетерогенностью порождают некую систему пропорций. И только определенная (и определимая?) пропорция всех трех этих параметров "создает" большой город, причем всегда и везде. При таком прочтении "город" представляет собой не только контекст, фон, поле, среду, но и прежде всего "форму", пространственную форму, или, точнее, весьма специфический пространственный структурный принцип.
2. Плотность: город как пространственно-структурная форма уплотнения
Притязание на то, чтобы концептуализировать "город" как специфическую пространственную форму, предполагает логическое маркирование некой дистанции и некоего отличия от прочих пространственных форм. Герд Хельд предпринял амбициозную попытку аналитического освоения такой проблемы, как обретение современной эпохой специфического пространственного измерения (о нижеследующем см. Held 2005). Отталкиваясь от сделанного Фернаном Броделем наблюдения, что город и территориальное государство представляют собой конкурирующие в определенной исторической конъюнктуре формы организации пространственных единиц – два соревнующихся бегуна, которые держатся вровень на протяжении долгого времени, – Хельд выдвинул тезис о комплементарности города и государства как характерных пространственных форм современной эпохи. Не "город и деревня", а "территория и большой город" образуют систему координат для пространственно-структурной дифференциации совершенно особого рода: выделения пространственных логик включения и исключения. Базовой исторической предпосылкой для пространственной дифференциации современности является ликвидация такого фиктивного единства, как "пространство", слом старого порядка, базировавшегося на простой географии населенных пунктов и путей. Территория и большой город рассматриваются как пространственно-структурные формы, реальные абстракции, которые делают возможным образование структур в пространстве и усиливают друг друга. Территория как пространственный структурный принцип делает ставку на исключение, большой город – на включение. Первая нуждается в границе, с ее помощью она повышает гомогенность внутри себя, второй – отрицает границу и повышает плотность и гетерогенность. Эмпирически между ними существует определенная пропорциональность, которая реализуется в виде перепада плотности.
Если следовать этим идеям о территории и большом городе как двух главных пространственно-структурных принципах современной эпохи, то мы придем к интересным соображениям относительно вопроса о концептуализации города как пространственной формы.
1. Если большой город тематизируется как пространственно-структурный принцип включения и плотности, то оказывается невозможной "история города с древнейших времен до наших дней" как некая непрерывность. Ведь аргументация с позиций теории пространства предполагает, что, например, средневековый город существовал до пространственно-структурного разделения включения и исключения и – по крайней мере на этом уровне абстракции – не может рассматриваться как событие в области пространственно-структурной дифференциации. Модус образования общества в нем принципиально иной. Здесь, как и в других случаях, оппозиция "город – деревня" может претендовать на полноправное действие.
2. Если понимать город как пространственно-структурный принцип, как форму, организующую и регламентирующую феномены уплотнения, то отсюда вытекают далеко идущие последствия в том, что касается типовых стратегий конституирования предмета исследования. "Город" в таком случае – это не "коммуникация", не "интеракция", не "стиль жизни", не "социальная среда"; а также не "face to face", не "район", не идентичность, не экономический центр, не габитус и т. д. Все содержательные интерпретации неизбежно оказываются преждевременными. И сравнение городов тут тоже неуместно. Специфические локальные различия между, например, музыкальным городом и пивным городом – скажем, между Веной и Дортмундом – при подходе, опирающемся на теорию пространств, должны были бы сами описываться как всего лишь эффекты внутренних – и уже только в этом смысле локально специфических – процессов дифференциации и уплотнения.