Деникин, конечно, не был достаточно родовит и наряден для той придворной, военной и гражданской знати, которая стекалась на юг. Вокруг Деникина все же кое-кто "болтал" о демократии, народоправстве и других "несуразных" предметах, но это терпелось ради страстно ожидаемого реванша. Во всяком случае, основной лозунг юга – единоличная военная диктатура как промежуточный этап к конституционной "монархии волею народа" – не казался особенно страшным и был, во всяком случае, приемлемым.
"Монархия волею народа", правда, выдвигала досадную мысль об Учредительном собрании, но с этой стороны позаботились большевики, разогнав таковое 5 января 1918 года, а созыв нового Учредительного собрания оставался вопросом далекого будущего.
В "Союзе", где весьма сильно было представлено народническое течение, во главе со старым народовольцем Н.В. Чайковским, основным лозунгом было Учредительное собрание. Союз поддерживал также идею восстановления Восточного фронта в тесном сотрудничестве с союзниками. В этом направлении были сделаны уже кое-какие шаги.
Лозунг "борьба за Учредительное собрание" в то время был весьма популярен. Только этот лозунг мог быть еще в известной степени противопоставлен тем угадавшим настроение широких масс лозунгам, которые смело, не пугаясь их разрушающего значения, кинули вожди пришедшей к власти партии в изнуренные войной массы.
Лозунги, выдвинутые большевиками, имели огромное преимущество. Они были не только мало осязаемой абстрактной идеей, но имели и практический смысл. Эти лозунги были четко формулированы и вели к определенным осязаемым результатам. "Грабь награбленное!", "Не хочешь войны – уходи с фронта!", "Власть твоя – ты хозяин положения!" и т. д. Ясно, кратко и вразумительно.
Это не то что "единая, неделимая", "война до победного конца" и даже "вся власть Учредительному собранию".
К этому необходимо добавить, что и в наиболее популярном и понятном лозунге об Учредительном собрании было значительное "но". Дело в том, что престиж Учредительного собрания 1917 года был весьма сильно подорван разгоном его, произведенным большевиками 5 января. Защитниками этого именно Учредительного собрания были, главным образом, эсеры, имевшие в нем преобладающее большинство и только что довольно бесславно утратившие власть.
Со стороны же других группировок, всецело поддерживавших вообще идею Учредительного собрания, отношение к Учре дительному собранию созыва 1917 года было не только сдержанным, но скорее даже отрицательным. Такое отношение было, между прочим, и со стороны многих членов "Союза возрождения России".
Непосредственной тесной работы между "Национальным центром" и "Союзом", в сущности, не было. Все ограничивалось взаимной информацией через лиц наиболее приемлемых в той и другой организациях. Дороги были разные. Казалось, что представители "Центра" поддерживают связь с "возрожденцами" больше по политическим соображениям и то до поры до времени. Все же в "Союзе" были социалисты, с которыми им было не по пути.
Взаимная отчужденность все усиливалась. "Центр" находился под большим влиянием В.В. Савинкова, нетерпеливо требовавшего выхода для "накопленной им энергии", которая, к слову сказать, так неудачно разрядилась потом в Ярославле. Уже в июле связь "Центра" с "Союзом" почти разорвалась. "Националисты" определенно потянулись к югу, "возрожденцы" – на восток и в Сибирь.
Внимание "Союза возрождения России" к востоку основывалось на следующих соображениях: на Волге, после чешского выступления в июне 1917 года, образовалось правительство в составе комитета членов бывшего Учредительного собрания. Организовалась так называемая Народная армия, овладевшая линией средней Волги, то есть до известной степени как бы образовалось уже ядро будущего Восточного фронта. Это – с одной стороны.
С другой – у многих членов "Союза" были большие связи в Сибири, через которые надеялись распространить там влияние Союза.
Наконец, Сибирь была еще богата жизненными продуктами, в которых уже ощущался крайне острый недостаток в губерниях Европейской России, и, кроме того, с открытием выхода к обильно снабженному за время войны Владивостоку устанавливалась прочная связь с союзниками и широкая возможность их поддержки.
Я был в составе "Союза" и являлся до известной степени его инициатором. С югом у меня не было никаких сношений. В основе южного движения было исключительно офицерское ядро. Я относился отрицательно к чисто военным (офицерским) организациям, преследующим политические цели. Они никогда не имели ярко выраженной политической, а тем более социальной идеи, не увлекали за собой широких масс и действовали успешно – так, по крайней мере, свидетельствует история – только при дворцовых переворотах. Гражданское мужество и решительность военных вождей всегда оказывались ниже их профессионального боевого мужества на внешнем фронте. Этот недостаток проявили в свое время и декабристы в бою на Сенатской площади. Они охотно переменили бы императора, но не решались стрелять в стоявших против них своих же солдат.
Существовавший при Ставке, так называемый "Союз офицеров" не был в этом отношении исключением. Он быстро оторвался даже от солдатских масс и безнадежно пытался "делать" политику. "Союз георгиевских кавалеров", в который входили и солдаты, попытался было выступить в защиту монархии, но он бесславно сошел со сцены еще в начале Февральской революции. Предводимый генерал-адъютантом Ивановым батальон георгиевских кавалеров, не дойдя до Петрограда, после переговоров с представителями Комитета Государственной думы и Совдепа отказался от своей попытки и рассеялся как боевая единица.
Карьера Наполеона и его появление на исторической сцене были гораздо сложнее, чем это казалось кандидатам в русские Наполеоны и их горячим сторонникам.
Заблуждение это особенно сильно укоренилось на юге, где поголовно грезили диктатором. Как зараза, это заблуждение проникло затем и в Сибирь. Там, правда, из уважения к демократизму, готовы были помириться на Вашингтоне (обращение А.В. Сазонова, известного сибирского кооператора, к Колчаку).
Действительность, как известно, рассеяла эти мечтания. Окончательно похоронил их приморский "воевода" генерал Дитерихс.
За внешним либерализмом южных группировок всегда чувствовалась атмосфера скрытой реакции. Симпатии мои определенно были на стороне Волги и Сибири, куда в июле 1918 года я и отправился как делегат "Союза возрождения России" для участия в Государственном совещании по созданию единой объединяющей центральной власти.
Обстановка к тому времени на Волге и в Сибири была такова.
Июньское восстание чехословаков явилось толчком к образованию двух новых мощных очагов борьбы против большевиков: на Волге в районе Самары и в Западной Сибири.
Объединившиеся вокруг чехов русские военные организации послужили зародышами Народной и Сибирской армий, на которые, в свою очередь, опирались вновь организовавшиеся правительства: Самарское, из членов Учредительного собрания созыва 1917 года – Комуч, и Сибирское – из местных общественных и политических деятелей.
Попутно объединялось для борьбы уральское и оренбургское казачество, создавшее свои войсковые правительства.
Успешный пока ход борьбы повышал энтузиазм антибольшевистски настроенной части населения, вселял веру в быстрое развитие этой борьбы во всероссийском масштабе.
Приволжье, Урал и Сибирь рисовались как база будущего строительства новой, единой, демократической России.
От внимательного наблюдателя не ускользали, конечно, и другие настроения. Вернувшиеся домой фронтовики, даже в условиях патриархальности уклада семейного быта казачества, довольно ярко выражали оппозицию "детей отцам". Это не было явлением общим, но уже тогда, в начале гражданской борьбы, Уральский фронт, как и другие фронты, имел "детей", дерущихся против "отцов".
За длинный путь к Самаре у меня имелась возможность для всесторонних и интересных наблюдений. В частности, на территории Уральского казачьего войска, дававшего лучшие по стойкости и дисциплине полки на русско-германский фронт мировой войны, мне пришлось наблюдать другую особенность – ярко выраженный местный казачий патриотизм.
Мой возница, старик под шестьдесят лет, с великим воодушевлением рассказывал о недавней схватке с красными: "Надо было отогнать его от нашей грани. У нас, у стариков, и ружей-то не было, дрались чем попало – простыми палками".
Пожелания рассказчика не шли дальше "граней" войсковой земли. Ясно было, что дальше, за эти грани, он драться не пойдет.
С его точки зрения, это было понятно – чего ему искать, важно было лишь, чтобы не трогали его добро: кругом зрел изумительный в том году урожай пшеницы, проса и других злаков, на безбрежных степных лугах паслись огромные табуны коней… Около его станицы протекал родной, богатый чудесной рыбой Урал.
Старик не скрывал своего негодования против части молодежи, особенно против вернувшихся с фронта более молодых казаков. Они не только будировали в станицах, но частенько перебирались в противоположный лагерь. Среди них уже были герои красного фронта.
Среди казачества были слухи об обязательной помощи союзников. "Нейдут что-то, хоть шапку их показали бы нам", – недоумевали и сердились старики в станицах.