* * *
Слово "рабочий" так часто произносилось в то время с экранов телевизора и в газетах, что у меня ассоциировалось лишь со словом "пролетарий". А слово "пролетарий" мне активно не нравилось. Для меня пролетариями были те, кто всегда пролетал мимо. Или ещё страшнее – чудились какие-то "летарии": нечто вроде помеси пресмыкающихся с неудавшимися млекопитающими. От них явно веяло ответвлением от эволюционной ветви развития человечества. К ним же я относил и доярок, и свинарок, и шахтёров, и сталеваров… В общем, всех, о ком кричали советские дикторы добрыми, хорошо поставленными голосами и кого показывали в "Голубых огоньках" вперемежку с комсомольскими и партийными запевалами.
– Эх, тебе бы журналистом поработать. По стране поездить. Чтобы людей порядочных поглядеть. А то так и зависнешь между спекулянтами и диссидентами, – любил повторять отец.
Для молодых, рождённых уже в наше время, уточню: "журналист" когда-то – в это нынче трудно поверить – было словом не просто хорошим, а похвальным. За ним виделся прежде всего человек талантливый. Журналистов уважали! Не было таких образных словечек, как "журналюга" или "журнашлюшка". Да, многие слова изменили свой смысл на нашем веку. Например, "трахнуть" в моей молодости означало "ударить", "разборка" было термином конструкторов и инженеров, "тёрка" – приспособление на кухне для натирания овощей… Я уж не говорю про "голубой". В советское время ни у кого бы не вызвало улыбки название мультфильма "Голубой щенок". Никому бы на ум не пришло, что щенок может быть извращенцем, особенно когда он поёт песню: "Хорошо быть голубым, если всеми ты любим".
Совсем недавно молодой редактор вычитывал мою повесть, написанную аж в семьдесят шестом году. В ней я описывал, как во время работы в стройотряде мы, будучи студентами, вечером собрались у костра. Нашу стройотрядовскую форму мы называли сокращённо "стройотрядовка". У меня в повести была такая фраза: "Я лёг у костра на стройотрядовку". Молодой редактор сделал мне замечание: мол, как не стыдно описывать такие пошлости? Я не сразу сообразил, что он под "стройотрядовкой" имел в виду не мою курточку, а студентку из стройотряда.
Продвинутые учёные с Запада сегодня утверждают, что мысль материальна. Тончайшими современными опытами её можно засечь. Недаром те философы, которых в истории считали сумасшедшими, убеждали человекомассу, что, если мыслить о чём-то настойчиво и мощно, мечта может материализоваться. Видимо, отец втихомолку так напористо мечтал о моём будущем журналиста, что я вдруг действительно стал журналистом!
Казалось бы, это произошло случайно. Но ещё древние философы пытались объяснить людям, что случайностей в мире не бывает: любая случайность есть результат закономерности.
Конечно, до того, как стать журналистом, я много путешествовал по нашей стране и с отцом, и со студенческим театром МАИ. Уже в первых дальних поездках начал замечать, как много всегда вокруг меня появляется интереснейших людей, за многими из них хотелось записывать, когда они рассказывали о своих судьбах или просто делились интересными наблюдениями.
Отец был прав – даже среди комсомольских и партийных работников попадались очень приличные люди. Вдали от столицы они не были такими плакатными и не заходились от лозунговых речей. У моряков, рыбаков, лесорубов, коих я тоже причислял к "летариям", лица явно были радостнее, нежели у московских "нелетариев". Да и в жизни они были веселее. Не грустнячили, не кислячили и не жаловались на всё и вся, как это любит постоянно делать наша умничающая интеллигенция.
Я завёл записную книжку. Она до сих пор хранится у меня. Её и сейчас интересно перечитывать. В ней записаны слова и выражения, слышанные от самых разных "овощей-витаминов", которые я бы сам, сидя за столом в Москве, никогда не придумал: "Таким лицом, как у неё, только волков на Саянах пугать", "Я боюсь комсомола, как заяц бубна", "Это не ребёнок, это когтёнок", "Клянусь, чтоб мне век с нашим председателем в лодке не кататься"…
Наверное, люди-овощи и впрямь подействовали на меня как витамины. Много где мы побывали с театром. На трясущемся, как телега, автобусе проехали почти весь Уссурийский край, на агиттеплоходе болтались в морях за Камчаткой. На различных сухогрузах и ледоколах, как на перекладных, по северным морям добрались почти что до Северного полюса. Несколько раз были на БАМе и потом, вернувшись в Москву, щеголяли знанием таких непонятных для столичной тусовки слов, как Чегдомын, Могоча, Тында… Об этих поездках я написал несколько очерков. Они были опубликованы в тогдашних миллионнотиражных журналах. Если сейчас напечатать хоть один отрывок из этого очерка в какой-нибудь газете, никто не угадает в его авторе сегодняшнего злокачественного сатирика.
А потом наш театр, как и любой самодеятельный коллектив, распался. Все разъехались, разбежались по распределениям. Мне предложили работу в модном, передовом, живомыслящем журнале "Юность". Я, конечно, обрадовался – шутка ли, у меня даже появился свой кабинет! Только ради этого можно было согласиться на престижную работу. Причём в самом центре Москвы. Я редактировал и печатал юмористические рассказы лучших писателей-юмористов того времени, вычитывал письма с произведениями молодых сатириков, а также плодящихся графоманов. Но уже через полгода начал чувствовать, что жизнь моя хоть и несётся на всех парах в будущее, но по узкоколейке! Мне явно не хватало витаминов.
Отец говорил:
– Есть мышление островное, а есть – континентальное. Общество, которое тебя окружает, с островным мышлением. У писателя должно быть континентальное. Он должен как будто сверху видеть континенты, народы, страны…
Я уже не так часто ссорился с ним. Во-первых, понимал, что каждая наша ссора его старит, во-вторых, как показала жизнь, он во многом оказывался прав. И хотя недопонимание между нами ещё оставалось, я всё чаще с ужасом думал, что когда-нибудь его не будет в моей жизни. Однажды я увидел, как в Риге он медленно переходил улицу перед нашим домом, и понял, что он сильно состарился. Тогда я дал себе обещание, пока он жив, успеть сделать как можно больше в жизни того, о чём он мечтал.
В один из приездов в Ригу, во время прогулки по пляжу Юрмалы, пересилив свою гордыню, я спросил его:
– Папа, если ехать на БАМ писать роман или очерк о первопроходцах, как ты считаешь, куда именно?
Отец ответил не сразу. Он не ожидал, что я смогу пересилить свою гордыню, – расчувствовался.
– Пожалуй, в тебе больше заложено, чем я думал, – сказал он, – может, и хорошо, что ты ушёл из инженеров!
Он обещал мне подумать над моим вопросом. Позвонил посоветоваться одному из своих лучших друзей – охотнику, таёжнику, директору Хабаровского краеведческого музея Всеволоду Петровичу Сысоеву.
Как и отец, Сысоев был далёк от столичных взглядов. Как бы теперь сказали, "не входил в писательскую тусовку". Кстати, в то время слово "тусовка" не существовало. Говорили "интеллигенция". Как же быстро меняется язык!
Сысоев сразу обо всём догадался – надо спасать сына своего старшего друга?
– А что, если Миша съездит к настоящим таёжникам-староверам на реке Амгунь? И напишет о них очерк! Вот бы славно было.
Эта идея даже мне понравилась. Хотя в те годы я уже стал полновесным членом столичной журналистско-актёрской тусовки.
Зачем, спрашивается, молодому, подающему надежды тусовщику понадобилось ломануться за тридевять земель в заамурскую тайгу? Да просто захотелось побывать в невиданно-неведомых краях. Увидеть свежие лица. Вокруг меня в нашей тусне они были все сплошь какие-то несвежие.
Теперь такие желания, которые возникают без всякого расчёта на прибыль, я называю "тяга сердца".
Сердце чувствует будущее! Мозг вычисляет настоящее!
Сердце обладает даром ясновидения. Выражаясь шахматным языком, оно может подсказать очень верный ход, который неожиданно сработает в будущем, и партия будет выиграна.
Конечно, в то время я так не рассуждал. Я просто впервые почувствовал страстное желание забуриться куда-нибудь подальше: туда, где нет лозунгов, пафосных речей и псевдоинтеллигентских антисоветских перешёптываний в малогабаритных кухнях под музыку Вивальди, чтобы крамолу не услышали соседи.
Вот так, послушавшись тяги сердца и родительского совета, я сделал ход, который через двадцать с лишним лет помог мне выиграть очень нужную "партию". Впрочем, не буду забегать вперёд…
Помню, как я пришёл к ответственному секретарю журнала "Юность" и попросил его послать меня на Амгунь.
– Куда тебя послать?! – Он не сразу сообразил, что такое Амгунь: дом отдыха, военная база, колхоз или новая дискотека? Дискотеки в то время, кстати, только что появились и вызывали живейший интерес не только у молодёжи.
Я объяснил, что Амгунь – это река, приток Амура, туда трудно добраться, но там есть место, где сохранились настоящие сибирские староверы.
Говорил я задорно и убедительно, будто сам бывал в тех местах. Ответственный секретарь подумал сначала, что я его разыгрываю.
– Ты что, с юмором о них писать задумал?
– Нет, я хочу написать очерк в отдел публицистики!
Надо сказать, что ответственный секретарь был человеком азартным и свежая тема его, похоже, зацепила. Он, раздумывая, походил по комнате – моё предложение явно показалось ему интересным, но, как человек партийный, за такой "почин" ответственности на себя брать не хотел, хотя и считался ответственным секретарём.
– Я один такие вопросы не решаю! Пойдём к главному. Пускай ему потом за это взыскание выносят.