– Ты… ты… ты бывшая заключённая, живёшь на поселении, на химии… У вас банда, вы воруете, обманываете государство, ты у банды шестеришь, возишь лес и продаёшь в Японию, куда сейчас и едешь. И я с тобой поеду, потому что я в Японии никогда не был.
– Ты сейчас это сам всё придумал? – В её голосе явно сквозило восхищение мной. – Или из какой пьесы отрывок зачитал?
– Ты – ведьма, а я – ясновидящий. И как советский журналист обязан написать о тебе правду. Но если ты меня поцелуешь, то обещаю: никому ничего не расскажу, и тебя не посадят во второй раз.
– Ну, ты точно, юморист! Хотя… кое-что… в яблочко. Государство мы точно малёхо того… Про бригаду тоже где-то рядом… Почти ясновидящий! Вот только не шестёрка я, а бригадир лесорубов!
– Ты бригадир? Не смеши меня, мне двенадцать лет назад аппендицит вырезали, могут швы разойтись.
– А чё, не похоже? – Конечно же она почувствовала, что понравилась мне с первого взгляда, и не только потому, что наша встреча произошла в глухомани, где хорошеньких женщин не должно водиться.
– Знаешь, вот так бы встретил тебя в городе, только разок взглянул и сразу бы сказал: эта деваха – точно бригадир лесорубов! Ты себя в зеркало когда-нибудь видела?
– А чего, нравлюсь, да?
– Да, нравишься.
– И ты тоже очень даже ничего. Смышлёный, смазливый, я бы даже сказала, какой-то задорный.
У меня аж мурашки по телу побежали, она что, ещё и фамилию мою угадала?
– Ты чё побледнел, журналист? Хотя сдаётся мне, не очень ты на журналиста смахиваешь. По образованию-то кто?
– Инженер двигателей космических аппаратов! – Я должен, должен был её чем-то поразить. В то время те, кто работал на космос, вызывали в народе уважение больше, чем секретари ЦК КПСС и звёзды эстрады, вместе взятые.
– Ой-ой-ой, какие мы! А чё не по специальности? Чё сюда забрёл? Халтуришь?
– Журналистом интереснее. Путешествовать люблю.
Ведьма-шофёрка серьёзно и внимательно на меня посмотрела:
– Не будешь ты журналистом.
– В инженеры вернусь, думаешь?
– Тоже не то.
– Ведьму из себя корчишь?
– Я так чувствую… А то, что я чувствую, всегда сбывается. Думай что хочешь, а время пройдёт, сам увидишь.
– В этот раз ты ошибаешься.
* * *
Я рассказал ей, как мне нравится работать в журнале "Юность". А сюда приехал потому, что меня как молодого, но уже подающего надежды писателя попросили написать очерк о староверах. Если же я в своём будущем очерке опишу ещё и красивую таёжную девушку – бригадира лесорубов, то наверняка получу за него Ленинскую премию.
– Это ты чё, у меня сейчас интервью брать будешь?
– А ты чё, не хочешь о себе прочитать? Кстати, в одном из самых популярнейших журналов в стране.
– Ну почему же? Мне, между прочим, ударника соцтруда хотели дать, но потом отказали. Я одного из вожаков бамовских травками вылечила, он такой благодарный был, талон выдал… На покупку хрустальной вазы в ихней комсомольской лавке! Распределитель называется. Туда только своих пускают. А звание не подписал. Сказал, знахарям не положено: не партийное у них мышление. То есть понял? Распределитель для своих, а звание можно и не своим. Но я не обижаюсь… Зачем мне звание, когда у меня есть хрустальная ваза?
Ну как, подойдёт для твоей "Юности"? Цензура пропустит? – Её глаза так озорно на меня глядели, что я никак не мог понять, она сейчас ко мне задирается или к советской власти.
Я попытался ей рассказать о самых модных и нашумевших, почти антисоветских публикациях в нашем журнале, о таких передовых писателях советской оттепели, как Аксёнов, Гладилин, Анчаров, о скандалах вокруг Евтушенко, Вознесенского, о придуманном персонаже Галке Галкиной, хозяйке юмористического отдела. О том, что до меня Галкиной был Славкин. А теперь Галкиной работал я. Это её насмешило больше всего. Чтобы окончательно возвыситься в глазах ведьмы – бригадира лесорубов, поведал о том, что знаком с Окуджавой, – он часто у нас в журнале выступал. Евтушенко приезжал, читал стихи. Рождественский – друг редакции. Соврал, что шапочно знаком с Высоцким.
Настоящий мужик, если не наврёт с три короба девушке, которая ему нравится, не будет чувствовать себя достаточно уверенно.
– И что, ты со всеми знаком?
В её голосе сквозануло настолько неподдельное ко мне уважение, что я почувствовал себя законченным Хлестаковым.
– Я Софи Лорен живую видел!
– И что, ваши девки материковые на эти басни ведутся?
– Девки всегда на басни ведутся.
– Это верно. Так вот слушай ещё одну басню… Меня бригадиром лесорубов мой дед определил.
– Почему дед? Кто он?
– Он колдун.
– А, ну да, как я сразу не догадался… И вокруг нас не лес, а зазеркалье.
– Вот ты не веришь, а его все в округе колдуном кличут. Хотя он просто лесник. Тайгу знает, как отличник первые восемь строчек "У лукоморья дуб зелёный…". Он деревья слышит, птиц… Нас с братом на заимке вырастил. У него здесь авторитет не меньший, чем у твоего Евтушенко на вашем материке. Его все малёхово побаиваются – а вдруг порчу наведёт? Он не противится – ну чтобы… боялись. А теперь главное… Ты давай, журналист, запоминай, запоминай… Так вот… Он меня в бригадиры пристроил не просто так… Об этом и напиши… Пока вы там стихи и шуточки сочиняете, у нас… тайгу вырубают! Совсем человеки сдурели. Знаешь, когда конец света наступит? Когда тайгу вырубят. Пойми ты, наша планета, она живая, у неё тоже есть органы. Сибирская тайга и канадская – это лёгкие Земли-матушки. Она ими дышит. Видишь вон то могучее древо, чуть в глубине, ветками к небу тянется, словно ладони развернуло к солнцу, – это кедр. Наш лесной богатырь – он лесу силу даёт. Если его вырубить, тайга завянет, кислорода на Земле будет нехватка, человеки вымрут. Конечно, с одним канадским лёгким планета наша чуток протянет, но недолго. Нельзя кедр вырубать. Вот о чём писать надо! Только вы там, которые всем заправляете, ничего не понимаете. Правители тоже безграмотные – леса под корень… В Японию, в Китай… И в первую очередь кедр – он самый дорогой. Японцы же не умеют отличить кедр от очень похожей на него сосны. Для того я и бригадирю: вместо кедра лесорубам подсовываю похожую на него сосну. Большинство рабочих из "химиков", бывшие зэки, тоже мало чего смыслят в породах… Продавцы на материке вообще не разбираются: по учебникам учены. Понимаешь, да, журналист? Мы с дедом и братом моим силу нашей тайги сохраняем. Лёгкие Земли бережём!
Я даже записывать за ней перестал. Ничего подобного в своей жизни я раньше не слыхал и в романах не читал. Совсем другая жизнь, параллельная той, к которой я привык. И эти параллельные, судя по всему, не пересекаются ни в настоящем, ни в прошлом, ни в будущем. На какой-то момент мне даже стало стыдно, что она тут спасает лёгкие Земли, а я горжусь тем, что я – Галка Галкина. Неужели отец прав? Не тем я занимаюсь, чем надо.
– Я могу написать о том, что ты мне рассказала?
– Пиши… Всё равно не напечатают!
– Откуда знаешь?
– Ну, я ж тебе говорю, ведьма, по-вашему – экстрасенс.
– И что, премию мне тоже не дадут?
– А зачем тебе премия?
– Смокинг хочу купить.
– Ну, ты юморист! Хотя тебе подойдёт – ты чистюля.
Мы подползали к окраинам города, вернее, городского посёлка. А ещё правильнее сказать, к деревне, которую, следуя ленинской философии "срастания города и деревни", назвали городом. Осталось только большак переименовать в Бродвей. Мне стало очень-очень грустно оттого, что наше путешествие заканчивалось. Так бы и ехал с ней… до Японии!
– В этом городе-деревне ресторан есть?
– Скажи честно, ты сейчас насмехаешься?
– Ну хорошо, а кафе?
– Ну, ты, паря, даёшь! – Ведьма посмотрела на меня с удивлением обывательницы, а не предсказательницы. – У нас тут только несколько пивных, самая-самая из них на окраине. Называется знаешь как? "Пни"!
На этот раз пришла очередь мне засмеяться. Когда я был студентом, мы ходили в пивную напротив института, сокращённо называли её "Пни". Но это была шутка, а тут кафе называлось всерьёз.
И снова она ответила на не заданный мной вопрос:
– Удивляешься? Мог бы и сообразить – в этой пивной вместо стульев пни, понимаешь? На пнях все сидят и пьют пиво. Кстати, "Жигулёвское". Специально для бамовских завозят. Ну как? Не побрезгуешь с бригадиром лесорубов? Ты ж всё-таки Софи Лорен живую видел.
– А как тебе, понравится такое название моего очерка – "Пни"? Причём с восклицательным знаком, а? "Пни!" Вроде как пришла пора наших "рулевых" пнуть, чтобы наконец протрезвели.
Мы договорились встретиться, как пишут в сказках, "после захода солнца". Правда, в далеко не сказочных "Пнях". Вылезая из кабины, я вспомнил, что мы с ведьмой даже не познакомились. Надо же – забыл спросить, как её звать. Тем лучше, будет с чего начать разговор и завязать беседу в "Пнях", сидя на пнях.
Высадив меня из кабины, она высунулась из окошка и крикнула вдогонку:
– У тебя накомарник-то есть?
– Откуда он у меня? У нас в "Юности" их не выдают.
– Так и быть, два захвачу. Ты когда-нибудь целовался в накомарнике?
В ожидании самого необычного в моей жизни свидания я поспешил в снятую три дня назад по приезде из Комсомольска комнату в избе у того самого старикана, который назвал староверов добродельцами. По дороге заглянул в местный ларёк, где купил бутылку любимого в то время советскими людьми портвейна "Три семёрки" – чтобы хоть как-то отблагодарить своего хозяина-правдолюбца за добродельцев.