И понятий тождественных траурный ряд, –
Я сощурюсь слегка, к говорящим приблизясь,
И ехидно скажу: говорят, говорят!
Пусть вселенная спит под метелью, в пороше,
Пусть мучительный мир в бесконечность влеком, –
На десяток плохих есть десяток хороших,
На десяток разутых – десяток в галошах,
На десяток больных – десять "кровь с молоком"!
1930
Я близок к устью
Больших дорог…
Я с той же грустью,
Я столь же строг,
Я так же занят
Одним, одним –
Ловлю глазами
Белесый дым…
Туман и сырость
Три дня подряд…
Таким я вырос,
И – что ж! – я рад
Нести всё время,
Всю жизнь мою
Себя, как бремя,
В разлад со всеми
И даже с теми,
Кого люблю.
И – через много
Шумящих лет
Я столь же строго
Взгляну на свет, –
Да, он мне ближе!
Но – что скрывать? –
Ведь я увижу,
Что я опять
Всё так же занят
Одним – одним… –
Мильон терзаний…
Белесый дым…
1930
Гонг
Стараюсь жить попроще, без утонков, –
Сплошная трезвость, здравый смысл во всем…
Вдруг – странный, тяжкий звук, как будто гонга
Удар!.. И всё меняется кругом.
Знакомый звук, как мир, больной и старый,
Пронзительный, надрывный и лихой…
Чайковский ждал такого же удара,
Бетховен, будучи уже глухой.
Толстой, насупленный, косматобровый,
В биеньи жизни звук тот различал,
И вздрагивал, и вслушивался снова,
И вышла "Смерть Ивана Ильича"…
У Чехова – "Вишневый сад"… У Блока
Расцвел над бездной "Соловьиный сад"…
Везде – куда ни глянь! – над одинокой
Душой мечи дамокловы висят…
И я, пигмей, живу и не горюю…
Вдруг грянет гонг, и станет жизнь тесна,
И хочется проклясть ее, пустую,
Проклясть ее и прыгнуть из окна.
До вечера влачится тупо время,
Живешь в каком-то гулком колесе,
Ругаешься и плачешься со всеми, –
Другой и все-таки такой, как все.
Как все, как все!.. Нет певческого дара.
Я – пустоцвет… Ну что ж! напьюсь тайком
И буду до надсады "Две гитары" –
Мотив давнишний, затхлый, стертый, старый,
Мне в уши занесенный ветерком,
Себе под нос мурлыкать тенорком…
1930
Ровно в восемь
Ровно в восемь меня ты встречала.
Я бежал и не мог продохнуть,
Наступая на цепи причалов,
Изъязвивших песчаную грудь.
Впрочем, "грудь" – устарело, избито
Для земли, для воды, для песка…
Я на прежних поэтов в обиде,
Что посмели они истаскать
Всё дотла, и всё выпить до краю,
И беспечно мотать до меня
То, что ныне во мне закипает,
Улыбаясь, дразня и маня.
Но и хуже мы муки выносим, –
В зное лета и в вое зимы
Мне осталось одно: ровно в восемь, –
Точка в точку, – встречаемся мы.
А в дурную погоду заочно
Для тебя составляю я речь,
Где любовно приветствую точность
И рассчитанность времени встреч.
<1931>
Покушавшемуся
Неделя протекала хлопотно.
К субботе ты совсем раздряб.
Пришел к реке, нырнул и – хлоп о дно! –
Оставив пузыри и рябь.
Но на мостках матрос внимательный
Не потерял момента, и, –
Стругая гладь, спешит спасательный
Мотор, надежду затаив.
Прыжок. И вынут утопающий –
Свободе личности назло.
Ах, вымокшая шантрапа! Еще
Печалится: не повезло.
Беда! становишься ехидою,
Беседуя с тобой. Ты – тот,
Кто жизнь считает панихидою,
Тогда как жизнь – переворот.
Тогда как жизнь – великий заговор
Громов и ловля на лету
Клинков, взлетающих зигзагово
В нетронутую темноту.
<1931>
За городом
Лихие цирковые Арабеллы,
Театры, мостовые мне нужны…
Полмесяца живу как оробелый, –
Не сладить с новизною тишины.
Открыты окна. Легкие удары
Калиткою. А в воздухе сквозят
Шесты шаланд, сверканье самоваров
И бочек, за которые – нельзя…
И надо мной поблескивают щели
На потолке; и небо надо мной;
И – если дождь, то летние капели
Обрызгивают музыкой земной.
Лиризм растет… Но перееду в город,
Обогатив словарь своих стихов, –
И снова стану петь, что я расколот
И устаю от всяких пустяков.
Как девочка, душа наденет капор…
Но будет верить в свежесть ветерка
И будет ждать, чтоб чудом дождь закапал
С непроницаемого потолка.
<1931>
Серебряные дни
Летом – мрачная закабаленность
И девиз: "от всего отрешись!"
А зимой, как ни странно, – влюбленность
И в тебя, и в работу, и в жизнь.
Дни серебряные, словно проседь.
Век писал бы, но твой бубикопф,
В сочетаньи с улыбкою, просит
Прекратить сочиненье стихов.
Над душой моей сложной и хрупкой
Ты смеешься чуть-чуть, – почему
И зову я тебя "острозубкой"
И не сразу, не сразу пойму.
Но у родственников – вечеринка,
Где – веселье: ты в самый разгар
Нарисуешь "поэта на ринге", –
Так, для смеха вертящихся пар.
И, следя за пунктиром рисунка,
Очаруюсь тобою я сам.
Я – мальчишка, держащийся в струнку,
Как бы наперекор небесам.
А когда под влияньем момента
Все хохочут, виктролу скрутив,
Ты велишь мне идти к инструменту
И сыграть наимодный мотив.
И в биеньи нерусского вальса,
Сонни-бой и танго "Аргентин"
Ты вселяешься вся в мои пальцы
Над просторами клавишных льдин!
<1931>
Отупение
Слов уж не было…
Я
Поникал,
Как под градом доносов,
И в пространство
Ронял, –
Клеветнической тучей гоним, –
Так тягуче слова,
Что казалось, –
Н а в у х о д о н о с о р
Слишком краткое слово
В сравнении
С каждым
Моим.
<1931>
От самого страшного
Я стою у забора. Сквозь воздух вечерний
Долетает из дальнего сада симфония,
Вероятно, продукт математики Черни,
Виртуозности Листа, – Сальери агония.
И какие созвучия! Чем обогреешь
Их полет? Прикасаясь к ушам, холодят они
До мурашек, до дрожи. И тянет скорее
В освещенную комнату. Там благодатнее.
Там и легче. А утром, когда, обозленный,
Выбегаешь и щуришься, сутки прободрствовав, –
Воспаленные веки на вязах зеленых
Отдыхают от самого страшного, черствого.
<1931>
Друзьям
Для них, нелепо запоздавших,
Создавших смуту вкруг меня,
Я нахожу слова постарше,
Чем те, которыми звенят,
Чем те, которыми пророчат,
Чем те, которыми клеймят,
Чем даже те, что счастье прочат
И затуманивают взгляд.
Друзья, вонзившиеся в сутки,
Как нить закатного луча, –
Они живут в моем рассудке
Разоблачителями чар.
И, растворяясь в их советах
Так, как в стакане – сулема,
От бьющихся в окошке веток,
От ветра – я схожу с ума!
Чтоб стать впоследствии к ним ближе,
Чем в эти снеговые дни,
Я обнимаю груды книжек,
Которые прочли они; –
Чтоб им, которые мутили
Во мне спокойствия струю,
Излить в незыблемом мотиве
Колеблемую жизнь мою!
<1931>
"Устаю ненавидеть…"
Устаю ненавидеть.
Тихо хожу по проспектам.
"Некто в сером" меня
В чьи-то тяжкие веки влюбил.
Устаю говорить.
Пресловутый и призрачный "некто" –
Надо мной и во мне,
И рога – наподобие вил.
Впрочем, это гротеск.
"Некто" выглядит благообразней, –
Только рот как-то странно растянут
При сжатых губах:
Таковы и лица людей в торжественный праздник,
Если отдыха нет, –
Борьба,
Борьба,
Борьба!
Я себе говорю:
Мы сумеем еще побороться,
А пока
Стану петь,
Стану сетовать,
Стихослагать!
И пишу,
И пою,
И горюю, –
Откуда берется
Лихорадочность музыки,
Бьющейся в берега?
Непонятно!
Ведь я потерял беспорядочность мнений.
Я увесист, как полностью собранный
Рокамболь.
Я лиризм превозмог.
Но достаточно книжных сравнений,
Как прочитанное
Обернется в знакомую боль.
Через двадцать пять лет
Ты увидишь, что мир одинаков,
Как всегда,
И что "некуда больше (как в песне) спешить".
И, вздохнув, захлебнешься
В обилии букв и знаков,