То ночью бездомной,
То дома и днем, –
А Лермонтов темный
Поет о своем !
1932-1933
"От замыслов моих, не подкрепленных…"
От замыслов моих, не подкрепленных
Ни силою, ни верой, ни трудом,
От слов моих всегда полувлюбленных,
Полупрохладных, как забытый дом,
От вечно спутанных и сыроватых
Туч, копошащихся над головой,
И даже от просветов синеватых…
От всей земли, скользящей по кривой,
Бежать, бежать, бежать… – в какое царство?
О ложь!.. О бесполезное бунтарство!
<1933>
"Слова, сорваться с уст готовые…"
Слова, сорваться с уст готовые
Недели, месяцы, года;
Ошибки старые и новые,
Непоправимые всегда.
И лес из дымных труб над городом,
И круг луны над головой,
И я – с несвойственным мне холодом –
Какой-то странный, сам не свой,
Изогнутыми переулками,
Шагами тяжкими и гулкими,
Вступаю в городскую ночь
Асфальты черные толочь.
<1933>
Сирена
Сидит – поджатые колена,
Большие лунные глаза, –
Оцепенелая сирена,
Как затаенная гроза…
Как много, как ужасно много
Людей – в былом, теперь – калек
Толчется у ее порога!
Один красивый человек
Теперь в нее влюблен. Печально
Он с ней до сумерек сидит.
Она не гонит, но глядит
С холодностью необычайной…
А по ночам – она – сирена –
Она – сирена – по ночам
Крадется в парк: дрожат колена,
И косы бьются по плечам,
Как перегрызенные цепи…
Стоят беседки. Месяц строг.
И – ждущий фавн табачный пепел
С козлиных стряхивает ног.
<1933>
Осенняя улыбка
Ноябрьский, прозрачный, кидаемый ветром в стекло,
На серые зданья слетает снежок неуемный.
Последние листья с деревьев еще не смело,
Над серой землею склоняется купол огромный.
Немного белей, но не ярче… лишь тусклых тонов
Мельканье, да красок – лишь выцветших – чередованье,
Скелеты деревьев качаются, ветер готов
Снести мою крышу, – я слышу его завыванье.
Там настланы мертвые листья в пустынном саду, –
Порывами ветра на землю безжалостно сбиты…
Мы плохо расстались. Теперь я к тебе не приду,
И ты задохнешься от гордости и от обиды.
А завтра, при встрече, случайной, как свет или тьма,
Как солнце, как звезды, как месяц, как всё во вселенной, –
Лучи желтоватого солнца сойдут на дома,
Ты мне улыбнешься улыбкою слабой и бренной.
Но в этой улыбке, как в странной заморской стране,
Какие-то птицы поют и цветы зацветают,
И солнце не меркнет, и часто мерещится мне,
Что в ней всё, что было, что есть и что будет, – растает.
<1933>
"Розовело небо, задыхался колокол…"
Розовело небо, задыхался колокол,
Искры разлетались.
Мокрый падал снег и стлался, стлался пологом,
И глаза слипались.
Старичок скользил, покашливал и щурился,
Переносье сморщив.
Яркие рекламы плавали над улицей,
До костей промерзшей.
Улыбались люди и друг друга под руку
Брали, кляли стужу.
Мчался сбор пожарных. Старичок шел бодренько,
Хоть и был простужен.
Но не грипп свалил его – цистерной медною
В перекрестке сбили.
И опять помчались с ветром люди бледные
В рев автомобилей.
И опять на сердце знак багровый чертится,
И опять я занят
Мыслями о смерти, о своем бессмертьице
И – самотерзаньем.
<1933>
"Ты помогала мне в успехе…"
Ты помогала мне в успехе
На утомительной земле,
Ты создала мои доспехи,
Ты сделала меня смелей,
Неуязвимей и злорадней…
И всё, что мне тобой дано,
Я взял, но твой покой украден,
Я не люблю тебя давно.
В твоих ресницах звезды виснут,
Ты часто плачешь и не спишь…
А я, в квадрат кирпичный втиснут, -
Я снова впитываю тишь!
1933
"На сердце пусто и мертво…"
На сердце пусто и мертво:
Напрасно притворяюсь кротким…
Властительнейший профиль твой,
Веселую твою походку,
Твоих движений злую власть,
Уверенность твою в победах
Как часто я готов проклясть!..
А под конец, а напоследок,
Поднявши воротник пальто,
Поглядывая одичало,
Проклясть проспект с его авто,
Уйти в пустынные кварталы.
1933
"Я грею ледяную руку…"
Я грею ледяную руку
У сердца, бьющегося громко, –
Я тщательно скрываю муку…
Но вот подходит незнакомка
И спрашивает, вздернув плечи:
"Зачем вы злой и непонятный?"
И что я, что я ей отвечу, –
В себя ушедший безвозвратно?
1933
Русский художник
Кидающий небрежно красок сгустки
На полотно, вкрепленное в мольберт,
Художник я и, несомненно, русский,
Но не лишенный иностранных черт.
Люблю рассвет холодный и линялый –
Нежнейших красок ласковый разлад.
Мечта о власти и меня пленяла,
Меня пленяла и меня трясла.
На всякий звук теперь кричу я: – занят.
Но этим жизнь исчерпана не вся.
Вокруг враги галдят и партизанят,
Царапины нередко нанося.
Мне кажется, что я на возвышеньи.
Вот почему и самый дух мне люб
Французской плавности телодвижений,
Англо-немецкой тонкой складки губ.
Но иногда я погружен по плечи
В тоску и внутреннюю водоверть.
И эту суть во мне не онемечит,
Не офранцузит никакая смерть.
1933
Отказ
Попытки зачернить твою
Прозрачную живую душу
Я проклинаю, я стою –
Весь окровавленный, потухший,
Оставленный на самом дне
Пустого черного колодца.
Расколотое сердце мне
Пощады не дает, всё бьется.
Вчера в последний раз во тьму
Ты сверху протянула руку,
Я стиснул зубы: не приму.
Я вновь обрек себя на муку -
О камни биться, говорить
Кощунства, задыхаться дымом
И смрадом дна, и снова жить
Нелюбящим и нелюбимым.
1933
На балу
Вот девичье тело
(Мне душу любить дано), –
И всё взлетело,
Всё временно сметено,
Ты ждешь, не глядя, –
Как жжется твоя ладонь!..
В моем же взгляде –
Жестокий желтый огонь.
Мы едем вместе
Холодной ночью на бал.
Тебе, как невесте,
Я с твердостью руку дал
В подъезде… Недаром
Тяжелый мой жаден взгляд.
Два толстых швейцара
У вешалок, стоя, спят.
И странное чувство
Мне душу объемлет вновь, –
Мне жаль, мне грустно,
Что и это моя любовь,
Что это не только
Небесный ангельский свет,
Но – пусть мне больно! –
Иного выхода нет.
О, милое тело,
Простит ли твоя душа
Мне темное дело!?
Прерывно, злобно дыша,
Над нею в танце
Ползучем склоняюсь я:
– Моя, моя, несмотря ни на что, – моя!
1933
Маскарад
Однажды средь ночи привиделся мне маскарад.
Он с жизнью моею был плотно, как карты, стасован…
Какая-то комната. Люди все враз говорят.
А в комнате тесно. А двери в латунных засовах.
В очках а ля Ибсен возник предо мною старик.
Надулись – вот лопнут от смеха – патлатые щеки…
И все засмеялись. И смех этот вылился в крик.
Гремели ладони и дробно трещали трещотки.
В железном оконце всплывала большая луна –
Бессмысленный лик, рябоватый, больной, бледно-желтый.
И все неестественно пели: "как весело нам",
А я им кричал обличительно: – лжете вы, лжете!
Тут всё завертелось… И кто-то ударил меня
Большой колбасой из узорной и вздутой резины.
И кто-то грозил мне. И кто-то меня догонял, –
Запомнились злобные глазки и лоб шимпанзиный…
Всё было как в жизни… Не верилось, право, что сплю…
Всем вдруг захотелось казаться умней и красивей…
Один бормотал: "я с пеленок искусство люблю…"
Другой тараторил: "структура грядущей России…"
И мне показалось – я сам лицемерю и лгу,
Когда я прижался к стене и с лицом неподкупным
Сказал: "о, какое проклятье быть в вашем кругу…
– Россия ж как боль мне близка, но как даль недоступна!"
1933
Хотелось бы
Хотелось бы вырвать из памяти
Страницу нелепейших встреч
С тобой в январе, когда замети
Захлебывавшаяся речь
Мешала нам мирно беседовать…
И мы до озноба вдвоем
Стояли у дома соседова –
Не в силах унять водоем