1972 год! Теперь двухтысячный. Двойка и три ноля. Три ноля бывают раз в тысячу лет!.. Кто из сверстников Трофимыча думал дожить до такого года? Помнил он, как офицеры в перерыве между боями, радуясь, что после жаркой схватки уцелели, сидели на бруствере окопа и кто–то сказал: "Интересно будет: если кто–то из нас уцелеет на войне и будет потом жить этак лет до пятидесяти?.." Дальше такого срока не шли и самые смелые мечтания. А тут - 2000‑й!.. Где–то они теперь, его однополчане? Ведь не один же он дожил до этих трагических в истории русского народа трех нолей?..
Нина не дожила. Умерла в декабре 1997‑го. Верочка с Ахметом живут в мире и согласии. У них, как и ожидал Трофимыч, родился мальчик. Они назвали его не по–русски и не по–судански - Артуром. Он, как и его отец, закончил аспирантуру и два года работал в Химической лаборатории, но ее закрыли и Артур очутился без работы. Сейчас он в спальне, прилегающей к кабинету Трофимыча, и вот уже трое суток из нее не выходит. Пережил жесточайший стресс и теперь никак не может оправиться. Вместе с одним бедствующим поэтом, живущим неподалеку, они подрядились отделать под европейский стиль три комнаты в трехэтажном особняке, приобретенном недавно армянами. Трудились два месяца, а когда пришло время сдавать работу и получать деньги, хозяин с холеной и наглой физиономией стал кричать:
- Это работа - да? Вы называете это работой?.. Я прикажу все переделать! А вы скажите спасибо, что я не беру с вас штраф!.. Убирайтесь отсюда!
- Но вы же ничего нам не говорили, - возразил поэт. - Видели, как мы отделали одну комнату, другую и - молчали.
- Убирайтесь! - заорал хозяин. И толкнул поэта.
Но поэт размахнулся и ударил его по уху, - да так, что тот свалился. Набежала охрана, русские здоровенные парни, и стали избивать своих собратьев. Двое били Артура, а толстая как бочка хозяйка кричала:
- Бейте, бейте их, но не до смерти! - отвечать придется.
Из других комнат выбежала старуха, и тоже толстая. Эта вопила:
- Турка бейте, турка. Такой меня в Армении ножом резал!
Поэту сломали ключицу, ударили ботинком в низ живота. Артур оттащил его на дорогу, и железная калитка усадьбы, щелкнув замками, захлопнулась. Артур отвез товарища в больницу. Вернувшись домой, поднялся в кабинет деда, сказал:
- Позволь мне полежать у тебя в спальне. И никому не говори, что я тут.
- Пожалуйста, но что с тобой? Ты весь в синяках.
- Ничего, протру лицо спиртом - пройдет.
- Ты с кем–то подрался?
Артур опустил глаза и долго сидел молча.
- Армяне так заплатили за работу. Должны нам по пять тысяч долларов, а мы получили - вот…
Артур тронул лицо рукой.
- Поэта в больницу отвез.
Трофимыч поднялся из–за стола:
- Это никуда не годится. Надо принять меры!
Артур согласился:
- Надо, конечно, но какие? У них деньги, охрана, милиция и прокурор… - все куплены. Ты же знаешь: они рынки контролируют. Мафия!
Трофимыч вернулся на место, задумался. А внук спокойно проговорил:
- Скверная история, ну, зато я урок получил. Ты знаешь, как я страдал и возмущался, когда милиция, принимая меня за кавказца, по десять раз на день проверяла документы. Я из–за этого в Судан собирался ехать или в Америку, а теперь… вдруг понял, как права милиция. И вовсе не осуждаю русских. Грузин этих, армян и прочих азиков не только проверять, а и гнать из Москвы в шею надо. А что милиция под горячую руку меня с ними путает - что же делать, если на них похожим уродился; готов и пострадать, но только чтоб их не было в нашей столице. Я‑то москвич и у меня кроме Москвы другого города нет, а у них Ереван есть, и Баку, Тбилиси. Пускай дома живут.
Артур говорил тихо, но душа его чуть не плакала от обиды. И дед услышал боль его сердца. Тихо заговорил:
- Ладно, сынок. Из–за денег не убивайся. Такой вот они народец. Впредь умнее будешь, деньги с них вперед надо брать и работу по частям сдавать, и под расписку. А сейчас ты иди и отсыпайся. И не рви душу. В жизни бывает всякое. Я на войне пять раз был ранен, а видишь: живу и тружусь до сих пор. И денег за свои книги совсем не получаю. Демократы голодом решили извести русских писателей, а мы не сдаемся. Надо учиться держать удары судьбы. И из каждой свары выходить повзрослевшим и сильным. Иди, сынок, отдыхай.
Трофимыч любил внука, видел в нем осуществленную мечту иметь сына, и Артур платил ему нежным сыновним чувством. Подошел к деду, обнял его и, прижав к себе седую голову, долго стоял так. Потом отправился в спальню.
Была средина мая, яблони накрыли сад белым облаком, в рост пошел картофель, вокруг бассейна и у бани сочно зеленели молодые побеги крапивы. Трофимыч работал, Артур лежал у него в спальне. К отцу зашла Верочка. Одета во все самое лучшее, глаза блестели каким–то внутренним возбуждением, на щеках румянец.
- Через два часа к нам приедут гости!
Отец поднял на нее усталые глаза:
- Я никого не звал; видно, приедут твои гости?
- Да, будет брат Ахмета и с ним еще какой–то олигарх.
Вера пошла вниз, а Трофимыч вспомнил вчерашний разговор с внуком. Артур сказал:
- Я все время думаю, как им отомстить.
Трофимыч посоветовал:
- Я тоже думал об этом, но потом решил подождать немного. Время действий не пришло; народ оболванен и усыплен телевизионным вороньем. В этом сатанинском ящике сидят те же инородцы, но только злее и коварнее. Простой русский человек их еще не знает. Не видит он даже и того, что Москву у него отнимают. Где–то я читал: в Москве и Подмосковье одних только кавказцев полтора миллиона живет. Питер тоже наполовину заселили, а теперь и на всю нашу землю замахнулись. Людям все чаще является мысль о войне. Без войны нам не очиститься, не прозреть. И войн, как я думаю, будет много. В том числе и с американцами. Они точат нож и скоро на нас полезут. Им неймется учинить на русской земле Большую Югославию. И, видит Бог, многое у нас им удастся порушить. Может случиться такой армагеддон, какого свет не видел. Но ум американцев слаб, они не могут просчитывать дальние результаты. А там, вдалеке, за пожарами войн и разрушений, виден зверь, который им сломает шею. Зверь этот: дух славян! Бомбы, падавшие на Югославию, не разбудили этот дух, но первая ракета, запущенная на города Белоруссии или России, вздыбит славянскую ненависть; русич заревет, как раненый медведь, и почнет крушить все на своем пути. Вот тогда твои обидчики и все торгашеское комарье, вьющееся на рынках и сдирающее с нас кожу, не успеют добежать до вокзалов и аэропортов. Вместе с ними пойдут на распыл и все те, кто ныне, словно жадные крысы, ползают по кабинетам и залам Кремля. В одночасье нам ответят все, кто разрушал Россию. И, как сказал один их же человек, возмездие настигнет и в туалете. Вот к такому времени и копи силы.
Артур задумался. Потом сказал:
- Ты, дедушка, говоришь как русский. А во мне течет кровь и арабская; они, арабы, устроены иначе. У нас месть на первом месте. Если ты меня обидел, да еще до крови, я должен тоже пролить кровь. До тех пор мне жизни спокойной не будет.
С минуту молчали. Паузу прервал Артур:
- Но скажи мне, дедушка: так ли уж сильно я похож на кавказца? Ведь если я на них похож, как жить мне в России?
- Кавказцы разные бывают - есть и рыжие, и курносые, но что цветом они, как ты, немножко шоколадные - это уж точно. И кудряшки у них, как у тебя, часто встречаются. Но, конечно, ты русский и по внешнему виду. А если у тебя есть что–то и от араба, то их, арабов, у нас уважают. Русский человек и вообще–то уважает всех, кто ему не вредит. А ваш брат, арабы, народ честный, смирный и покладистый. С вами легко жить. Мы потому все время к арабам тянемся, да и арабы нас за друзей признают. Так что тебе, вроде, беспокоиться не о чем. И обидчикам своим мстить погоди. Мать тебе славянскую кровь дала. Душа у тебя русская. И талантом Бог не обидел. Не случись в России этой проклятой перестройки, быть бы тебе большим ученым, наследником Павлова. Но так уж у нас, русских, на роду написано: то песнями звенит наша жизнь, а то вот как теперь: черти в Кремле поселились и радость у нас отняли. Я иногда думаю: может, Бог наказывает нас, русских, как нашкодивших мальчишек за то, что род свой забывать начинаем?
Артур присел к углу стола, в раздумье заговорил:
- Я, дедушка, сильно страдал, когда милиция в городе останавливала меня. Иногда готов был расплакаться от обиды. Я ведь русский, чувствую себя глубоко русским, - оттого и с отцом в Судане не захотел жить. Но теперь я словно заново на свет родился. Думаю: пусть проверяют! Пусть они чаще проверяют. Не буду обижаться.
- Так ты не поедешь с отцом в Судан? А я, грешным делом, подумал, что после этого случая…
- Нет, дедушка! Россия - моя Родина. Я, как и ты, русский и останусь им навсегда.
- Но если так - я вот чего тебе скажу: не впускай в душу слишком много ненависти. Кавказцы не всегда такими были, да и не все они в торговлю к нам ударились. Большинство–то живут у себя дома, и, как я вон, в огороде копаются. А во время войны у меня на батарее были они, кавказцы, и как все воевали. Это теперь демократы в них беса разбудили, зверем смотрят на нас, русских, а чего воззрились, непонятно. Ведь все они в разное время Христом Богом просились к нам, в Россию, на коленях перед русским царем стояли. И будет еще время, когда вновь запросятся. Сами–то они все время чего–то делят, друг на друга нож точат. Они только с нами, русскими, и уживаться могут, а потому что русский человек великую душу имеет. Достоевский эту душу мировой назвал.
Верочка стояла у стола, ждала, что же скажет отец. Трофимыч показал на кресло.
- Садись и успокойся. У тебя такой вид, будто ты готовишься побить мировой рекорд.