Всегда он так. Твердит, что он сейчас, поскольку председатель сельсовета в отпуске, один как есть в Курбатовке представляет советскую власть. И что с нами он отдыха не ведает. Я считаю - только горло у него должно уставать. Дела настоящего мы от него не видим пока что, а суеты-колготы - сверх всякой меры.
Однако постой, сегодня он мне как раз нужен. Спрошу-ка у него насчет Григория Казимировича, моего квартиранта.
- Лицо из областного центра, - сказал Афонин важно, - проверять нас.
- Что же проверять?
- Мало ли, вообще. Как мы тут дышим.
Сам приосанился и грудь свою куриную выпятил. И от этого не добьешься толку! Словно сговорился с Мелешко.
- Обыкновенно дышим, воздухом, - сказал я и отвернулся.
А он опять заорал:
- Шевелись, девчата! Ну, красавицы, ходу! Не допускайте простоя транспорта. Раз, два, взяли!
- Потаскал бы сам, - ответили ему с карбаса.
- Да он, Лиза, слабосильный.
- Сохнет! Через тебя, Дуська!
Лиза Гуляева оттолкнулась веслом от сваи, и карбас отплыл.
Вот она, наша гребная команда! Восемь на веслах, девятая на руле. Девки, женки молодые, - одна к одной, загляденье! Недаром пассажиры с парохода глаз не спускают с них, любуются нашей молодежной бригадой. А что, пожалуй, по всему побережью поискать таких! Да и в Чернолесске вряд ли отыщутся под стать. Другой бы на месте Алешки, поумнее, разве отстал бы от Лизы или от Шуры, заведующей нашей! Да ни за что!
Гляди в оба! Вот катится с моря вал. Тут он еще выше вздымает свой гребень, а под ним мелко. Тут пути для нас нет… Где крупнее волна, где меньше пены и брызг - туда и держит наш карбас.
Вал позади. Теперь море качает нас, одна волна передает другой. Вон и пароход обозначается в тумане. Уже можно прочитать надпись на борту: "Колгуев".
Посудина старая, ветеран прибрежья. Это его я высматривал, будучи мальчишкой, с крыши. Бывало, посинеешь от холода, а сидишь, хочется ведь первому крикнуть на всю улицу: ""Колгуев"! "Колгуев"!". Сколько раз я на нем был - не сосчитать. Был и пассажиром, был гостем в буфете. В Курбатовке ведь нет ни чайной, ни столовой, так как же не съездить на "Колгуев", коли есть лишние деньги. Во время войны "Колгуев" вез меня раненого, и фашистская бомба чуть не добила меня тут, не знаю, каким чудом я спасся. Всё, всё на пароходе знакомо, как в своем доме: вмятина на борту, заплатка на палубе, где осколок ударил, медная дощечка, приделанная к надстройке. На дощечке написано, что судно построено в 1898 году в Гамбурге. И вместо буквы "б" - мягкий знак. Видно, в те времена за границей никто не знал по-русски.
Только я взобрался по штормтрапу на борт, как передо мной, нежданно-негаданно, сам товарищ Гуляев, собственной персоной.
Вот так раз! Значит, он здесь! И не мог сойти с карбаса на берег навестить мать!
Да тот ли это Васька Гуляев, который, бывало, рядом со мной торчал на крыше, встречал "Колгуева"? С которым мы вместе ловили камбалу на ярус? Которого я в школе отстегал ремнем? Васька Гуляев, что, бывало, ходил за мной по пятам и слушал как старшего?
Тот самый. Ничуть не изменился за последние два года. Такой же плотный, щекастый и одет так же - во всё серое. И на голове серая шляпа. Облокотившись на поручни, держит у глаз фотоаппарат, хочет, по всей видимости, заснять нашу деревню.
- Данная деревня, Вась… Василий Поликарпович, - сказал я подходя, - есть Курбатовка.
- Ничего не выйдет. Туман проклятый, - отозвался он и опустил аппарат. - А, Пропеллер! Здоро́во!
В школе меня так прозвали - Пропеллер. Васька и пустил кличку, даром что меньше меня. Он, между прочим, любил про самолеты читать, всех знаменитых летчиков наизусть знал.
- Здравствуй и ты, - говорю, и подал ему сверток.
- Что это? - спрашивает.
- Ознакомься.
- В чем дело? - воскликнул он, развернув. - Я же просил…
- Возвращает она, - сказал я. - Требует, чтобы ты пожаловал лично.
Тем временем нас обступили пассажиры. Ваське, должно быть, сделалось неловко. Он стоял, перекладывая коробку из одной руки в другую, и конфеты внутри гремели.
- Ох, мамаша! - усмехнулся он. - Курьез, ей-богу! Непременно сейчас я ей нужен! А я не в состоянии.
- Отлично можно успеть, - сказал я. - Выгрузки тут до обеда хватит.
Он поглядел на меня, потом на море, как будто готов был согласиться. Но вдруг мотнул головой вбок, как прежде, в детстве, когда он не хотел слушать и напрашивался на ремень.
- Нет, тут со мной люди, понятно? Едем в Ненецкое устье, знамя вручать. Мамаше скажи - я к ней обратным рейсом. Как она, здорова?
- Здорова, - говорю. - Спасибо.
- Дом-то держится? Ремонтировать пора, наверное.
- Дом еще хороший. Счастливо доехать, - сказал я и повернулся.
- Постой! А коробку?
- Нет, - ответил я. - Не возьму. Ты уж сам отдашь ей, когда приедешь.
И с этими словами я ушел.
3
Дома поел ухи и отправился с почтой на выселки. Они от деревни километров шесть, на той стороне реки. Оттуда, налегке, с пустой сумкой завернул в правление.
Тут у нас по вечерам вроде клуба. Савва, председатель наш, сидит в своем кресле и чистит трубку, а на лавках, на сундуке с деньгами располагаются старики.
Разговор шел о Гуляеве. Ведь вот досадно: новость-то моя, а всё-таки кто-то уже принес ее сюда. Всегда так! Обгоняют меня мои новости, я шагом иду с сумкой, а они по деревне бегом несутся. Правда, я, пожалуй, сам виноват. Мне бы донести новость до правления, не рассыпав, а я не вытерплю, да нет-нет кому-нибудь и расскажу по пути.
В клубе у Саввы все уже знали - Гуляев скоро приедет к нам, на свидание с мамашей. Сошлись все на одном - надо его пристыдить. Я вызвался это сделать. Савва поцарапал гвоздем в трубке, подумал и сказал:
- А бабка Парасковья на что? Она сама возьмет его в оборот.
- Ухватом огреет, - захихикал Кузьмич - маленький, румяный, с бородкой на́косо.
Затем оказалось - Мелешко прислал не кто иной, как Гуляев, обследовать нас.
- Ну вот, наконец-то ясно! - не вытерпел я. - А то я, работник связи, и не имею представления, что за человек у меня на квартире встал.
- Тебе известия не на язык класть полагается, а в сумку, - ехидно вставил Кузьмич.
- Отцепись, - отвечаю. - Обследование, значит?
- А ты думал? - отозвался Савва. - Потому и не хотел Гуляев к нам ехать.
Правда, слыхал я, - в области нами недовольны. Началось из-за молочной фермы. Спустили нам план на восемьдесят коров, а где же нам этакое стадо содержать! Рук же не хватает! Основное наше орудие - не подойник, а сеть рыбацкая, верно? Прежде чем планы составлять, надо было с нами посоветоваться. Ну, мы и остались при пятидесяти коровах. Кланяться каждой бумажке мы не намерены.
Нет!
А Мелешко, стало быть, погнушался мной. Ниже себя считает довериться мне, почтальону простому, - бумажная душа!
Велик ли толк от его обследования, коли он от народа прячется!
Так я и сказал старикам, но Савва остановил меня:
- Погоди, Евграф, больно ты ершист. Эх, старцы! Тяжело нам оправдываться!
И он поднял со стола синий пакет со штемпелем Москвы.
Знакомый пакет. Я заметил его еще утром, когда принимал почту.
- Опять из треста абразивов, - сказал Савва. - А мы ни мычим, ни телимся. Из Москвы запросы, из области…
- Насчет пещуры? - спросил я.
Все только поглядели на меня, но ничего не ответили, как будто должно быть понятно само собой.
- Эх! - сказал я. - Дернуло кого-то в газету бухнуть.
- Тем лучше, печать подтянуться заставит, - молвил Кузьмич со своей всегдашней усмешкой. - И рыбу давай, и камень давай! Поворачивайся!
- Это еще не большая беда, старцы, что бухнули, - сказал Савва. - Думайте, думайте, как с пещурой быть. Миллионное дело! Миллионное, старцы. Сами не возьмем, соседи примутся.
- Нет, нет, ишь чего! - загалдели старики. - Самим надо, Савва.
- Думайте, думайте, старцы, - повторил Савва.
Да, задача не простая. Действительно, точильный камень в нашей местности имеется. Это испокон веков известно. В Зимних горах, километрах в пятидесяти от нас, его сколько угодно. Еще деды наши подбирали обломки у моря да в ущелье у Гагачьей реки и точили топоры, косы, долота. В большом масштабе пещура - так у нас называется этот камень - не добывалась. А теперь ее нужно много. Мы хоть и на краю России живем, а из газет и через радио знаем, какое строительство идет на Севере. Топоров немало звенит в лесу! Сейчас еще тот звон до нас не доносится, но скоро, надо полагать, просеки проложат и к нам. Конечно, чтобы точить такое множество топоров да пилы на лесопилках и прочий инструмент - пещуры требуется тонны и тонны.
Это всё понятно. Наш колхоз с великой радостью взялся бы ломать камень и поставлять его в город - были бы люди.
- Не знаю, старцы, не знаю, - сказал Савва, положил трубку и сплел свои длинные пальцы, - где народу взять на такое дело? Худо, старцы.
- Саввушка, - подал я голос. - Отыскать бы место, где Куликов камень брал.
- О чем и забота, - кивнул Савва.
- Ищи, - ехидно вставил Кузьмич. - Ты с сумкой ходишь, вот по дороге и поискал бы.