В обед выпила стакан противного компота и сжевала кусок черствого хлеба. Задремала ближе к вечеру. И снова блеск мишуры. Яркие, зеленые, красные, мелькающие огоньки гирлянды на душистых елочных ветках. Красавица замерла в углу возле старого телевизора, накрытого кружевной салфеткой. И родной мамин голос: "Оленька, ты вырезала снежинки?"
Проснулась со звучащими в голове словами:
"Оля, Оленька". Повернула счастливое, сырое под повязкой, лицо к соседке в смешном капоре:
- Меня Олей зовут.
Старуха сжала тонкие губы и отвернулась. Но Оля не обратила на вредную соседку никакого внимания. Она лихорадочно попыталась припомнить, что–нибудь еще. Увы.
Ночь прошла спокойно. Игла не вернулась. Помаячила где–то вдалеке, кольнула, предупреждая о себе, но не страшно, скорее тревожно.
Снов не было. А утром без стука, в небрежно накинутом на потертую меховую куртку халате, в палату зашел милиционер. Молниеносно ткнул воздух бордовой корочкой, достал бланк и принялся задавать ей стандартные вопросы установочной формы. Однако ответить смогла только на один.
Опер озадачено покрутил ручку: - Написано, что у вас на лице имеются множественные порезы. Вы можете пояснить их происхождение?
Дубовость канцелярского оборота вызвала слабую улыбку. Оля даже не сразу сообразила, что речь идет о ней.
- Не знаю. Я не помню. - Оля провела по бинтам рукой, - вы о чем?
- Так и запишем: "Причину пояснить отказалась". А не возникало у вас желания покончить с собой? - Причина дебильных, на первый взгляд, вопросов объяснялась просто:
Начальник розыскного отдела послал оперативника в больницу с категоричным приказом: получить от потерпевшей "отказную".
- Малолетка? Поди, из дома свинтила. "Момента" нанюхалась, об лед головой и долбанулась. А рожу сама порезала, в приходе. Следы насилия? Ну и что. Да мало ли чего они там под кайфом творят… Короче, Петров. Тебе "глухарей" мало? И так две "мокрухи" висят, по срокам вылетаем. Короче, или под конем, или на щите, - удачно, как ему показалось, сострил капитан.
Дураков в розыске, как правило, не держат. Лентяи, откровенные сволочи, да, встречаются. А вот дураки редко. Поэтому грамотно составленные оперативником вопросы незаметно, однако неумолимо подводили допрос к единственно приемлемому для милицейского начальства итогу. Отказу в возбуждении дела.
Оля вспомнила пронзившую висок иглу, нескончаемо долгую ночь, и задумчиво произнесла: - Да. Вы знаете, было так больно, что мелькнула даже такая мысль.
- Вот и хорошо, - застрочил ручкой оперативник. - Значит, суицидальные наклонности подтверждаете.
Кивнула, не слыша вопросов. Голова плыла. Начало действовать снотворное. Оля осторожно зевнула и рассеяно посмотрела на неопрятного посетителя.
- Вот и все. - Здесь, пожалуйста, поставьте подпись. - Оперативник, тонко чувствуя настроение потерпевшей торопливо заполнил форму опроса:
Оля занесла над исписанным листком ручку. Голова была занята решением непростой задачи: "Подпись? Что–то знакомое".
Наконец решилась. Вывела крупную "О", добавила завиток и закончила коротким "ля".
Старлей хмыкнул, однако бережно уложил листки в папку и куда доброжелательней глянул на безалаберную "малолетку".
"Надо же, и чего этим дурам не хватает? - вдруг отметил он блеснувшие в марлевом разрезе глаза и замер, разглядывая неровные кустики белоснежных волос торчащие из под повязки. - Симпатичная, наверно? Дура, одно слово". Однако долго забивать голову чужими делами затурканный текучкой сотрудник милиции себе позволить не мог. Дежурно посоветовал выздоравливать и удалился, оставив на полу куски серой грязи.
Отказ в возбуждении уголовного дела прокурор "заштамповал" в тот же день. А Олин паспорт, вместе с прочей, не заслуживающей внимания ерундой, предусмотрительно подобранный одним из "чернокурточников", навсегда сгинул в ближайшем мусорном баке.
Коллеги по театру, конечно же, волновались. Еще бы, вертихвостка едва не сорвала два спектакля. Однако администратора, отправленного на дом к прогульщице встретил ее супруг. Петька, третий день "идущий в пурге", решив вдруг, что жена в очередной раз устроила ему скандал и сбежала к подружке, матерно пояснил, что эта "шалава" наверняка, как обычно шляется по мужикам, а следить за ее легкомысленным поведением он не намерен.
Оформить прогул и вывесить на доске объявлений приказ - дело нехитрое.
"Хорошо, что сразу проявила сущность, - рассудил кадровик, внеся в Олину трудовую короткую запись. - Вернется, получит, а нет, так и суда нет. С нас и спрос небольшой".
Прошла неделя. Оля притерпелась к казенной похлебке, начала потихоньку вставать. Сначала от кровати к кровати, потом по стеночке, а потом и вовсе уверенно, пошла. Первый визит в туалет оставил неизгладимое впечатление. Она, почему-то была твердо уверена, что разбитому, заклеенному скотчем, унитазу в нейрохирургии не место. Про душевую, заглянув в покрытую толстым слоем плесени каморку, больше старалась не вспоминать.
Незаметно пришло время снимать швы. Оля конечно запомнила неосторожно вырвавшуюся фразу милицейского дознавателя, но почему–то совсем не беспокоилась: "Ну, порезалась? Подумаешь. Заживет".
Из разговоров с врачами поняла, что попала в больницу после неприятного инцидента. Было это насилием или все случилось почти по обоюдному согласию, врачи не выясняли. Общеизвестно, частичная амнезия, как правило, вышибает именно критические, травмирующие психику, воспоминания, цепляя по ходу и остальное. Тем более, что, как выяснилось, у девчонки, несмотря на малолетство, оказалась вполне активная взрослая жизнь.
"Ну, знать, сама выбрала. Дело хозяйское, - рассудили привычные ко всякому "аварийщики тысячекойки". - А раз уж менты криминала не нашли, то наше дело десятое. Меньше бумажек. Только заикнись, так потом адвокаты, следователи экспертизами и объяснительными замордуют".
Придя на процедуру Оля терпеливо дождалась своей очереди и вошла. Сестра глянула в книжку, умело срезала подсохшие бинты. Но кожа лица, стянутая, как думала Оля, марлей, почему–то не почувствовала облегчения. Нитки вынимала не так ловко, но тоже быстро. Несколько раз прилично дернуло болью, но Оля стерпела.
И как? - поинтересовалась у сестры пациентка.
- Нормально, - глядя в угол, отозвалась, сжав губы, медичка. - Все зажило, нагноений нет. Вы свободны.
Олю удивила сухостью ответа. Однако, решила не обращать внимания. Выйдя в коридор присела на стоящий рядом диванчик. И услышала, как за дверью прозвучал отчетливый голос медички. Видимо телефон в кабинете не отличался качеством, поэтому сказанное можно было расслышать даже не напрягаясь.
-… Каждое ночное дежурство пьяный. Только и называется, что хирург! Да козел он… Вечно, нажрется и под халат лезет. Отбиваться замучилась. Так он еще и девчонку изуродовал. К нам с "травмы" попала. Изнасиловали, и лицо бритвой порезали. Жаль девочку. Ей еще жить да жить, а этот коновал даже края заровнять поленился, сволочь очкастая. Кому она теперь такая…
Дальше Оля не слушала. Незряче натыкаясь на пациентов и врачей, побрела в палату.
Вошла, и тут же повисла тишина. Так же тихо было, когда умерла тетя Маша, та самая старуха, Олина соседка.
Охнула и мгновенно уставилась в окно поступившая с бытовухой, девчонка. Вильнув взглядом, уткнулась в кроссворд лежащая у окна толстуха.
Оля оглянулась. Наконец увидела маленькое, круглое, стоящее на непрочной проволочной ножке, зеркальце.
Петровна дернулась, чтобы перехватить, но не успела. Оля поднесла стеклянный кружок к глазам, и охнула. В потрескавшейся амальгаме отразилось не лицо. Изорванная рваными шрамами рожа не могла быть лицом. Одна губа, хищно разрезанная пополам, открывала ряд зубов, зато другой уголок, свернутый в узел, заставил содрогнуться в отвращении.
…Звякнуло, разлетаясь на куски, зеркало. Но и увиденного хватило.
Она лежала, уткнувшись лицом в подушку. Мыслей не было.
"Надеяться, что кто–то будет исправлять беспаспортной бродяжке врачебный брак было глупо?" А вот холодная решимость, впервые возникшая в ту ночь, теперь сложилась в твердую уверенность: "Это нетрудно. И это выход. Не страшно" …Ей, и правда, было совсем не страшно.
"Страшно, когда что–то теряешь. А когда нечего… Ничуть", - Оля выдохнула, и стало легче. - "Пусть отворачиваются, пусть хрюкают за спиной. Пусть шепчутся. Меня уже нет. "Мертвые сраму не имут", - выплыло воспоминание слышанной где–то истины. Но не обрадовало. Просто приняла к сведению.
То, что не выжгла ржавая игла, задавила сама. Чувства, опережая события, умерли. Она научилась не отводить глаза в ответ на испуганные, опасливые взгляды посетителей, не впускала в душу неумелые слова участия соседок по палате. - "Нет ничего, да теперь и не будет".
Вот только исполнять задуманное здесь ей не хотелось. Она представила вдруг, как будет лежать ее тело с обезображенным, страшным лицом, на мерзлом полу холодильника…(Оле пришлось однажды оказаться в местном пункте конечного назначения). Ну уж нет. Гораздо лучше сделать все так, чтобы никто и никогда больше не смог увидеть ее. И она знала как.
Точеная фигурка и платиновые волосы девчонки привлекали внимание, заставляли мужчин автоматически оборачиваться вслед, но стоило случайному гостю увидеть лицо обладательницы редкостной красоты шевелюры, как наваждение уступало место испуганному вздоху и гримасе, скрыть которую удавалось не всем.
Все когда–то заканчивается, подошла к концу и нудная больничная жизнь. В один из дней ноября заведующий отделением вызвал ее в ординаторскую.