Княжеская чета покинула библиотеку, продолжая обход владений. Владения, кстати, оказались вовсе немалыми, во всяком случае, не меньше, чем у родного отца Марии, князя Михаила Черниговского. Вот только у батюшки дом был тяжеловат - низкие двери, сбитые из толстенных дубовых плах, да ещё и густо окованных железными полосами крест-накрест, узкие непролазные окошки с железными прутьями, продетыми в неохватные брёвна… Ровно крепость. Здесь же всё было каким-то весенне-лёгким, дышало яркими красками, отчего весь терем приобретал будто сказочный облик.
Ключники распахивали перед Марией двери многочисленных кладовых и чуланов, перебирали серебряную посуду, трясли мехами. Но Мария уже не особо обращала внимание на эти сокровища. Перед глазами у неё стояли стопки пергаментных листов, чуть припорошённые сверху пылью…
- Чего? - очнулась Мария, прослушав какой-то вопрос, обращённый к ней.
- Всё ясно с тобой, лада моя, - засмеялся князь Василько. - Ладно, Вышата, - обратился он к ключнику, - после доглядим сокровища сии. Не последний день живём! Пойдём-ка, Мариша, покажу чего.
Они вышли из кладовой, направились к крытому двускатной крышей переходу, соединявшему старую и новую половины княжьего терема. Мария глянула налево и вдруг остановилась, замерев от восторга.
- Ух ты-ы-ы!
Каменный собор возвышался над городом, строгий и вместе с тем изящный, словно плыл над заснеженными крышами.
- Нравится? - с улыбкой спросил Василько.
- Это же… Это… - Мария не могла подобрать слов. - Прямо как киевская лавра, честное слово!
- Ну уж так тут и лавра! - засмеялся явно польщённый князь. - Собор пресвятого Успения это, так батюшка назвать завещал. Он заложил храм сей, да вот не успел…
Василько разом погрустнел, и Мария прижалась к мужу, пытаясь утешить, погладила по руке, заглядывая в глаза. Василько, встретив ласковый взгляд жены, встряхнул густыми кудрями, отгоняя нахлынувшую грусть, рассмеялся.
- Ладно, Мариша, что отцы не достроили - мы достроим. Вот чуть погодя сходим с тобой, посмотрим, как оно там внутри… Кровлю вот доделаем нынче, и хочу я живописцев зазвать, для росписи храма сего.
- Греческих?
- М-м… Нет, Мариша. Задумка у меня есть - набрать наших живописцев, русских. Пусть-ка отточат искусство своё.
- Греки-то много опытней в деле сём, - усомнилась Мария.
- Вот именно, опытней. Вот ежели кузнеца, скажем, до серьёзной работы не допускать - скоро ли станет он настоящим умельцем? Никогда не станет. Так что надобно нам у себя наших мастеров привечать, а то всё греки да греки…
- Ой, Василько, какой же ты умный у меня! - в восхищении прижалась к мужу Мария.
- А то! - гордо задрал нос Василько, и они разом расхохотались. - Пойдём-ка, ещё чего покажу…
- Ещё? Что именно?
- А опочивальню, - князь глядел на жену весёлыми глазами.
- Так я вчера уж всё там видела, - искоса блестя глазами, отвечала Мария.
- Видеть оно, может, и видела, да не запомнила, - возразил князь, чуть прищурясь.
- Запомнила, запомнила! - отмела его сомнения Мария, и они расхохотались.
- Ну тогда ты мне покажешь…
- Что? - чуть покраснела Мария.
- Всё, - таинственно понизив голос, ответил Василько.
- Слушаю и повинуюсь, о мой господин! - чуть присела Мария. И они опять расхохотались.
…
Толстые восковые свечи, вставленные в кованые железные светильники, установленные по обеим концам стола, чуть потрескивали, оплывая, озаряли стол ровным светом. За окном выла вьюга, одна из последних запоздалых вьюг на самом излёте зимы, упустившая своё время и от того, должно быть, особенно свирепая. Но здесь, в библиотеке, было тепло и уютно - по приказу князя для книгохранилища не жалели дров, потому как от холодной сырости пергаменты быстро портятся.
За столом сидели трое - летописец-библиотекарь отче Савватий, молодая княгиня и кошка Ирина Львовна (последняя, впрочем, прямо на столе). Несмотря на недолгое время знакомства, все трое уже успели крепко подружиться. Савватий от всей души полюбил живую умом, весёлую и любознательную госпожу, проявившую столь неподдельный интерес к книгам, делу всей его жизни. Мария, в свою очередь, прониклась уважением к смешному маленькому человечку с пегой бородой и детски-наивными голубыми глазами, за его недюжинные познания в самых разных предметах. Что касается Ирины Львовны, то она вполне резонно считала - люди, не жалеющие для кошки сметаны, жирной сомины, а иной раз и свежего мяса, плохими быть не могут по определению.
Перед отцом Савватием была раскрыта толстая книга в мягком переплёте из воловьей кожи, изрядно потемневшая от времени. Отче Савватий читал вслух, и кошка пристально вглядывалась в строки, должно быть, контролируя правильность прочтения и перевода текста, написанного на древнегреческом языке, теперь уже мало кому понятном и в самой Греции-Византии. Более того, очевидно превосходя библиотекаря в скорости чтения, Ирина Львовна то и дело порывалась перевернуть страницу лапой, чтобы узнать, что же там было дальше, и Савватию приходилось придерживать пергамент пальцем.
- … "И было их у царя Леонида триста человек, а у царя персидского Дария пятьсот тысяч с лишним, так что лагерь персидский казался ночью подобием звёздного неба из-за неисчислимого множества огней. Но когда послал Дарий послов к Леониду, и велел им сдать оружие, Леонид ответил просто: "Приди и возьми""
Отче Савватий перелистнул пергамент, чуть опередив кошку. Мария смотрела на него со смешанным чувством, в котором смешались изумление, восхищение и недоверие.
- Погоди, отче. Неужто столько дней столь малый отряд держал такое огромное войско?
- Истинно так, госпожа моя, - подтвердил Савватий. - В том нет ни малейших сомнений, потому как имеются многочисленные подтверждения разных авторов. Благодаря героизму трёхсот спартанских воинов было выиграно время, необходимое для подготовки к обороне городов эллинских. О сём подвиге, истинно бессмертном, сложены легенды, и будет этих героев чтить народ греческий, покуда не исчезнет во тьме веков.
- Но всё равно… - продолжала сомневаться Мария. - Триста человек против полумиллиона! Как они держались-то?
- Фермопильский проход, госпожа моя, очень узок. За одну ночь подошедшие спартанцы скрытно возвели невысокую стену из близлежащих камней - по пояс, не больше. Так что ни колесницы, ни конница персидская не могли их достать. Да и пехота персов не могла давить тучей, потому как стенку эту смехотворную надобно было преодолеть, а как? Перелезть не дают, вишь. Раз - и нету головы! - Савватий засмеялся.
- Всё равно… - не сдавалась Мария - Неужто луков у царя Дария вовсе не было, в таком-то войске?
- Были луки, госпожа моя, и в преогромном количестве, - отче Савватий перелистнул ещё страницу. - Вот тут сказано, что от стрел персидских солнца не видно было, как разом они все стреляли. Да только впустую всё. Спартанцы, вишь, все как на подбор были витязи хоть куда, ни единого слабого звена в строю. Так что фаланга ихняя неуязвима была. Сто лет спустя таким же строем великий Александр Македонский сокрушил бессчётные полчища царя Дария, и ничего они не могли поделать.
Кошка, наскучив рассуждениями отца Савватия, на её взгляд, очевидно, весьма элементарными, мяукнула и перевернула очередную страницу. Мария фыркнула, рассмеялась.
Летописец захлопнул книгу, к явному неудовольствию Ирины Львовны.
- Сокрушить витязей, сражающихся в плотном строю, да в броне, для стрел неуязвимой, госпожа моя, можно лишь выставив против них ещё более могучих и умелых бойцов. А коли нет таких, то число воинов вражеских значения не имеет. Вот так-то.
- И как же дальше было, отче Савватий? - не утерпела княгиня. - Ведь погибли же они?
- Погибли, госпожа моя, - вздохнул Савватий. - Всё просто. Нашёлся один предатель, гад ползучий, за мзду невеликую провёл персов по тайной тропе через горы. И ударили они в спину героям, тут им и конец пришёл.
Летописец встал, пристраивая книгу на стеллаже, на всегдашнем месте.
- Так было с незапамятных времён, госпожа моя. Один предатель среди своих обычно страшнее целого вражеского войска. Именно они открывали тайные калитки в неприступных стенах городов, именно они подсыпали яд героям, способным вести войско и отразить врага. Да что там - ведь сам Иисус Христос погиб не иначе, как из-за предателя Иуды. Страшнее предателей, госпожа моя, нет вообще ничего. Бойся предателей.
…
Тёплый мартовский ветер доносил снаружи запах хвои, влажную весеннюю свежесть, которую не мог перебить запах конского пота и навоза из многочисленных денников.
- Вот, это тебе мой подарок, Мариша, - князь Василько похлопал по крупу молоденькую, явно хороших кровей кобылку, серую в яблоках. - Звать Ласка, прошу любить и жаловать. Добрая кобылка, не кусается сроду, и не лягнёт. Но на ходу вполне резва, не всякий конь угонится.
- Спасибо, любимый мой, - поблагодарила Мария мужа, погладила кобылу по морде, угостила хлебной коркой, поданной ей конюхом. Кобыла, фыркнув, мягко взяла корку, зажевала.
- Лесина, оседлай кобылу-то, - распорядился князь. - И мне Буй-тура!
- Сейчас сделаю, княже, - радостно осклабился конюх. Мария уже заметила, что все уже виденные ею дворовые люди искренне любят своего князя - именно любят, а не повинуются из страха. Смешно сказать, у князя Ростовского на конюшне никого не били кнутом да батогами, и только для отдельных случаев, в основном для буйных мальцов да особо ленивых девок в сенях, близ людской, стояла одна-единственная кадка, в которой вымачивались гибкие ивовые розги.