Московский упырь - Посняков Андрей

Зима 1605 года. Москва замерла в страхе – все чаще находят на улицах истерзанные трупы. На поиски загадочного убийцы брошены лучшие силы Земского двора – "отряд тайных дел". Иван, Митрий и Прохор уже совсем было напали на след, но внезапно все осложнили интриги при дворе Бориса Годунова и происки самозваного царевича Дмитрия, которого многие, слишком многие считают истинным государем…

Содержание:

• Андрей Посняков - Московский упырь 1

• Пролог Гулянье 1

• Глава 1 Правое ухо царево 3

• Глава 2 Ошкуй 7

• Глава 3 Марья 11

• Глава 4 Прочь! 13

• Глава 5 Монахи 16

• Глава 6 Самозванец 18

• Глава 7 Мятеж 21

• Глава 8 Вас-то я и ищу! 25

• Глава 9 Земский двор 27

• Глава 10 Добрый царь 31

• Глава 11 Путь 35

• Глава 12 Князь 37

• Глава 13 Парсуна 42

• Глава 14 Дознание Галдяя Сукина 46

• Глава 15 Свадьба 53

• Глава 16 По следу 54

• Эпилог Вот он! 56

Андрей Посняков
Московский упырь

Пролог Гулянье

Иногда они устраивают себе… развлечения, например, качаясь на качелях…

Адам Олеарий. Описание путешествия в Московию

Сентябрь 1604 г. Москва

Ах как взлетали качели! Высоко-высоко, казалось, в самое небо. Замирая на миг в вышине, обваливались вниз так, что сердце сладко замирало в груди, а душа уходила в пятки.

– Сильней, сильней! – кричали толпившиеся внизу девушки и парни, ожидая, когда придет и их черед рвануться в поднебесье.

– Сильней!

Марья скосила глаза и натужно улыбнулась, покрепче ухватившись за прочные, украшенные разноцветными атласными ленточками и осенними цветами веревки.

– Не бойся, Марьюшка! – улыбаясь, закричал Федотка, парнишка лет пятнадцати, с силой раскачивая качель. – Не бойся, дальше неба не улетим!

А Марья и не боялась… то есть, конечно, побаивалась грохнуться с размаху на землю, но вот перспектива оказаться высоко в небе ее почему-то отнюдь не пугала. Наоборот, вот здорово бы было! Оторвавшись от качелей, вознестись, воспарив под облака белокрылой голубкою, оглядеть с высоты всю московскую красотищу – Китай-город, Москву-реку, Кремль с пряничными красавцами соборами и Грановитой палатой. Ну и, конечно, ярмарку, устроенную на берегу реки у самых кремлевских стен. Многочисленные рядки – с яблоками, пирогами, пряниками и прочей вкусной снедью. На торговцев глиняными свистульками, расписными игрушками, бусами, недорогими браслетиками из цветного стекла, на квасников, сбитенщиков, скоморохов – те даже медведя привели, любо-дорого посмотреть!

Везде народ – экое многолюдство – приоделся к празднику, кто побогаче – в кафтанах аксамитовых да парчовых, в бархатных, прошитых золотом ферязях, в алых, зеленых, черевчатых сапогах. Бедный люд тоже старался не отставать – праздник же! – не кафтан, так чистую рубаху с вышивкой надеть, новым цветным кушаком подпоясаться, причесать кудри костяным гребнем, купить на медное пуло пряников да стеклянных бус, да каленых орешков – эх, налетай, девки!

По всему берегу праздник: тут – хоровод, тут – скоморохи с медведями, а там, за пригорком, и вообще костры жгут да в реку сигают – вот непотребство-то! Монаси мимо шли, крестилися да плевались, – язычники, мол, поганые. Однако хоть и злобились, да поделать ничего не могли, сам царь-государь праздник повелел устроить, отвлечь народец московский от совсем уж жутких последних лет, когда жита досыта не было, а в деревнях – да что там в деревнях, в самой Москве-матушке! – на людей охотились, ели. Вот на этом самом торжище, сказывают, и продавали пироги с человечьим мясом! Жуть-то какая, прости, Господи.

Эх! Ухнули качели вниз, ветер всколыхнул, задрал юбку. Девушка зарделась, оглянулась украдкою, – где-то там батюшка, Тимофей Акундинович, кузнец на Москве не из последних? Пять кузниц у батюшки, чего уж, у иного боярина богатств куда меньше, не говоря уж о дворянах да детях боярских. Вот и Марьюшка одета – саян алый на широких лентах, до самого низа мелкими золочеными пуговицами украшенный, рубаха из-под саяна белая, глазам смотреть больно, поверх всего летник шелковый, разноцветными цветами вышитый, на голове шапочка с бисером, в косах русых ленты лазоревые, в цвет глазам. Ничего не скажешь, красива девка – невестушка!

Да и дружок, Федотка, под стать – тоже синеглазый, с кудрями русыми, жаль, молод еще – шестнадцати нету, а так чем не жених? И не из простых, семейство – дворяне московские, правда, вот беда, родней они Марьюшке приходились, и не такой уж дальней. Выходило – Федотка ей троюродный братец. Но вот – ухаживал, браслетец серебряный подарил. Ну и пусть его ухаживает, все одно пока на примете женихов нет. А жаль, пора ведь и замуж, чай, не юница уже Марья – недавно шестнадцать минуло. Пора, пора и семейством обзаводиться, малых детушек заводить – батюшке с матушкой внуков. Ну, уж конечно, родители давненько присматривали женихов, да только так присматривали, как между всеми родителями водится – не столь женихов, сколь их семейство – с голью-шмолью родниться кому ж охота? Дураков нет. Марьюшка тоже не дура, все хорошо понимала и батюшке в таком вопросе не перечила – всех ее подружек так вот замуж повыдавали, по родительскому велению, и ничего уж тут не поделаешь. Да и нужно ли? Родители то, чай, собственной кровиночке не враги, кого попало не посоветуют. А жить в богатстве, в холе да в неге – чего уж лучше? Что же до жениха – да лишь бы не урод страшенный был и не очень старый, а там – стерпится-слюбится, все так живут, из приличных людей, разумеется. Так и Марьюшке жить предстояло – выйти замуж неведомо за кого да затвориться в хоромах, в тереме… Эх, были бы они еще, эти хоромы. Ну, да батюшка сыщет, как не сыскать младшенькой? Уж двух сестриц замуж пристроил, все за хороших людей – один зять разрядного приказу дьяк, второй – скотом да кожами торгует. Вот и для младшей дочки, уж верно, держал батюшка на примете какого-нибудь человечка, а то и не одного. Но пока ничего не говорил, видать, выбирал, думал.

А Федотка… Что Федотка? Тот свободно на усадьбу в гости захаживал, как-никак – родственник. Вообще-то, ничего себе парнишка, только уж больно юн, Марья к нему так и относилась, как к младшему братцу. А уж тот та-ак иногда поглядывал глазищами синими, что – стыдно признаться – в смущенье великом заходилось у девушки сердце. Ну, и подарки вот дарил да на поцелуи напрашивался. Подарки Марьюшка принимала с благосклонностью, а вот целовать себя не дозволяла – девичью честь блюла. Хотя, если подумать, надоело все это – честь там и прочее… Федотка, конечно, не богатырь-красавец, но все же… Правда, уж больно привычен – с издетства на усадьбу к Марье таскается. А может, за него и выйти? Намекнуть батюшке – и что из того, что троюродный братец? Эко дело – седьмая вода на киселе. Зато не противен, наоборот даже…

Марьюшка улыбнулась, и Федотка воссиял, словно новенький ефимок на солнышке. Ка-ак качнул качель от радости – девушка едва удержалась, вскрикнула:

– Ну, потише ж, скаженный! Да и вообще, слезать пора, – чай, и другим покачаться хочется.

Правду молвила девица – другим тоже хотелось, да еще как, вкруг качелей народец молодой так и вился. Едва слезли с Федоткой, тут же качель и заняли, с прибаутками, с посвистом молодецким.

– Ну, куда пойдем? – Раскрасневшийся юноша потуже затянул пояс.

Марья задумалась, порыскала глазами в толпе – сперва бы хорошо отпроситься у батюшки… Где-то он тут должон быть… А вона! У серебряных рядков прохаживается, верно, матушке подарочек выбирает.

– Батюшка, Тимофей Акундинович!

Кузнец – точнее, владелец кузниц – обернулся, одернул немецкого сукна однорядку, пригладил черную с проседью бороду, приосанился, улыбнулся ласково:

– А, это ты, Марьюшка. Как на качелях, не испужалась ли?

– Да нет, батюшка. Наоборот, вовсе там и не страшно, наоборот, весело! Тем более с Федоткой.

Федотка выступил вперед, поклонился:

– Здрав будь, милостивец Тимофей Акундинович.

– Здоровались уже с утра, вьюнош. – Тимофей хохотнул, подозвал сбитенщика: – А ну, налей-ко на всех сбитню!

Напились, вернули сбитенщику стаканы.

– Батюшка, можно мы с Федоткой вдоль реки по бережку прогуляемся?

– Вдоль реки? – Кузнец призадумался, сдвинул на затылок шапку, потом махнул рукой. – А, идите. Только к вечерне не опоздайте. И это… через кострища не прыгайте.

– Да уж не будем!

Схватив замешкавшегося юношу за руку, Марья живо утянула его в толпу – батюшка-то ведь мог и передумать, сказать – иди-ко, дщерь, в терем. А что в тереме-то делать в этакий погожий денек?! Сентябрь месяц уже, а солнышко все по-летнему светит, и трава зелена, и небо сине, а на березках, что росли вдоль реки, лишь кое-где блестели золотистые пряди. Славный денек. И в самом деле, славный.