Или, того лучше, попадает под машину и погибает вместе с зубами, не успев ими воспользоваться. Я согласен, это красиво, поучительно и художественно, я бы такой финал и придумал, благо что Селиверстова мне не жалко, он мне — никто.
Но я не придумываю, а пишу по фактам жизни.
А в жизни Селиверстов пришел домой, подошел к зеркалу, открыл рот и сказал себе:
— Давно бы так.
Пра-а-айдет!..
Долго ли, коротко, а оказались Андрей и Анна, должен выразиться со всей прямотой, окончательно близки.
— Нравишься ты мне, — говорила Анна, трогая плечо Андрея, а тот протяжно и ласково отвечал словом, которое очень часто употреблял в своей жизни, высказываясь и о дожде, и о политике, и о какой-нибудь болезни своей или другого человека.
— Пра-а-айдет! — ласково выпевал он, и Анна, понимая шутливость его голоса, прижималась к нему еще крепче; она знала, что он умен и всегда прав, да и без его ума понимала, что пройдет, но не хотела думать об этом.
А было это, как вы, конечно, догадываетесь, в городе Саратове.
Шло время, Анна говорила уже не так, как раньше. Она говорила прямо:
— Влюблюсь я в тебя, не дай Бог. А зачем мне это?
— Пра-а-айдет! — успокаивал ее Андрей.
Но вскоре и он стал поговаривать, глядя с укоризной в ее серо-голубые, да еще с карими, да еще с зелеными оттенками глаза:
— Что-то нравишься ты мне.
— Пра-а-айдет! — отвечала Анна со смехом.
А пройти обязательно было должно, потому что у Андрея была жена и он не собирался от нее уходить, а у Анны был муж, и тоже хороший человек.
Однако не проходило.
— Бросил бы ты меня, что ли, — говорила Анна. — Это ведь уже невозможно так. Больно это уже.
— Пра-а-айдет! — по привычке говорил Андрей, но голос его звучал как-то неинтеллектуально, даже как-то глуповато и растерянно, чего с ним раньше никогда не случалось.
Однажды они находились вместе и до такой тоски ощутили счастье жизни, что, казалось, дальше жить уже некуда. Но оба промолчали.
Вечером они были опять вдали друг от друга, и Анна подумала, что она умирает. Ей хотелось пожаловаться мужу, чтобы он ее понял и посочувствовал ей, но она не могла. Только ласкова к нему была.
— Когда же это кончится? — сказали они одновременно при очередной встрече. — Нельзя же уже так!
И оба потом молчали, не знали ответа.
Но Андрей был мужчина. Он приходил в себя, распрямлял красивые плечи, встряхивал кудрями волос и, открывая чистые белые зубы, смеялся:
— Пра-а-айдет!
Анна, благодарная ему за его легкость, откликалась:
— Пра-а-йдет!
Была осень.
Лили дожди.
Улицу имени Сакко и Ванцетти опять перекопали, троллейбус номер два перестал ходить своим маршрутом.
Саратов, одно слово. Несерьезный город.
Праздник
Потапов нашел ящик водки.
Он шел после работы к дому, как обычно сокращая путь — через пустырь, заросший густой травой.
В этой-то траве, чуть в стороне от протоптанной тропки, он и увидел ящик водки.
Не веря своим глазам, приблизился.
Точно: ящик водки.
Потапов не вор, не любитель чужого, поэтому он стоял возле ящика не меньше четверти часа и только после этого взвалил его на плечо, поняв, что ящик ничейный, взвалил — и понес. Он понес его, конечно, не домой, а к другу, кочегару Алексею, в котельную.
По пути ему встретился Антипов, актер драматического театра, который шел в театр играть драматическую роль в вечернем спектакле, но подумал, что еще сто раз успеет, и пошел с Потаповым, восхищаясь чудом такой находки.
Потом встретился хулиган и рэкетир Василевский, который направлялся на свидание с девушкой, но не с хулиганскими намерениями, а с любовью, с цветами. И он тоже пошел с Потаповым.