По коридору конвоир ведет Михаила Ивановича Терещенко и Николая Михайловича Кишкина. Оба выглядят непрезентабельно – с неопрятными бородами, в грязных свитерах, исхудавшие. В руках простыни серого цвета, сырые и застиранные, в которых завязаны личные вещи и, если судить по форме, несколько книг.
В каземате холодно, камеры давно не отапливаются. На обоих надето все, что возможно надеть, но чувствуется, что это особо не помогает.
– Куда это нас? – спрашивает Кишкин у Терещенко.
– Молчать! – лениво огрызается конвоир.
Кишкин не обращает внимания на окрик.
– Как вы думаете, Михаил Иванович? Это на расстрел?
– Молчать! Прямо шагай!
– Не знаю, Николай Михайлович, – отзывается Терещенко. – Одно из двух: или расстреляют, или не расстреляют. Что-то да будет…
Коридор длинный, с круглым сводом. Справа двери камер, слева зарешеченные окна. За окнами все та же метель.
Петропавловская крепость. Трубецкой бастион.
Караульное помещение
Бубенцов и двое конвоиров ждут заключенных в караулке. Когда их заводят, чекист ухмыляется краем рта.
Кишкин, увидев чекиста с маузером на боку и двух конвойных, бледнеет. Терещенко тоже становится не по себе.
– Ваши вещи, граждане, – говорит Бубенцов, указывая на стоящие перед ним два небольших чемодана. – Одевайтесь и следуйте за мной. Вы поступили в мое распоряжение.
Набережная Невы. Ночь. Февраль 1918 года
Грузовик подъезжает к "Крестам", тормозит у ворот. Сигналит. В кузове – конвоиры и Кишкин с Терещенко. За боковым стеклом кабины виден профиль Бубенцова.
Ворота открываются. Автомобиль заезжает во внутренний двор тюрьмы.
Внутренний двор "Крестов"
Задний борт грузовика откидывается.
– Выходите!
У машины стоит Бубенцов. Рядом с ним солдаты из тюремного гарнизона – шинели, ружья, красные от сырого ледяного ветра лица.
Терещенко и Кишкин спрыгивают с кузова на заснеженный двор.
– Вещи поставить. Три шага назад. Кругом. – командует чекист. – Смирно стоять.
Машина, воя двигателем, отъезжает в сторону.
– Ну что, господа министры, – говорит Бубенцов. – Настало время прогуляться. Шагом…. марш!
Они идут рядом, прямо к серой стене с оббитой штукатуркой, возле которой лежит небольшая поленница дров.
– Не может быть, – негромко говорит Терещенко товарищу. – Она обо всем договорилась! Должна была договориться!
Кишкин шагает вперед как сомнамбула. Он парализован страхом, предчувствием близкой смерти.
– Вперед, не останавливаться! – покрикивает на них специальный уполномоченный.
Вблизи видно, что стена вся в отметинах от пуль – их тут сотни. А поленница возле нее – вовсе не поленница.
Под стеною лежат несколько десятков трупов – закоченевших, присыпанных снегом.
– Кругом! – командует чекист.
Терещенко и Кишкин медленно поворачиваются.
– Это ошибка! – кричит Терещенко. – Он смертельно напуган и изо всех сил старается этого не показать.
Министры стоят у стены среди мертвых тел, в десятке метров от них Бубенцов и пятеро солдат из комендантского взвода.
Расстрельная команда.
– Уверяю вас, Михаил Иванович! – отзывается специальный уполномоченный равнодушно. Голос у него плоский, лишенный интонаций. – Никакой ошибки нет.
Двор освещен прожекторами. Несколько из них бьют арестантам прямо в лицо, мешая рассмотреть лица палачей.
– Взвод! Товсь!
Солдаты снимают с плеч винтовки. Лязгают затворы.
– Цельсь!
Терещенко закрывает глаза.
Прожектора светят и через закрытые веки.
И от этого света все белым-бело. А потом белый цвет тускнеет и превращается в серый.
И вот уже летит под колеса асфальт…
31 марта 1956 года.
Монако. Прибрежное шоссе. Утро
По Прибрежному шоссе несется "Мерседес"-купе 1955 года – самая дорогая и престижная машина тех лет. Ревет мотор. Авто легко вписывается в повороты, изредка повизгивая шинами. На одном из виражей купе замедляет ход.
В сторону от шоссе убегает тенистая дорожка, возле нее виден указатель с надписью "Villa Mariposa". Указатель старый, облупившийся, блеклый.
"Мерседес" медленно катится, пожилой человек, сидящий за рулем, разглядывает проржавевшую, обвитую диким виноградом табличку, но разглядывает недолго. Рука его уверенно переключает передачу и авто сразу набирает ход.
Мгновение – и от него остается только поднятая колесами пыль да затихающий рык мотора.
Монако. Отель "Де Пари Монте-Карло". Тем же утром
Мерседес тормозит возле подъезда. Из авто выходит высокий подтянутый мужчина лет семидесяти, а может, и меньше. Крупная голова, лысина, лишь на затылке и висках коротко подстриженные седые волосы.
Он в белом дорогом костюме, в круглых очках от Картье – элегантно и безупречно одет.
Старик отдает ключи кар-бою и входит в отель. Швейцар распахивает перед ним дверь.
– С приездом, месье Терещенко.
– Спасибо, Поль…
Старик идет через вестибюль к стойке рецепции.
– Рад видеть вас, месье Терещенко, – приветствует его портье. – Ваш номер готов!
– Спасибо, Жерар, – говорит приезжий, забирая со стойки ключи. – Багаж в машине…
– Все будет сделано, месье Терещенко. Спуститесь к завтраку?
– Пожалуй, нет. Подайте в номер.
– Как всегда? – улыбается портье.
– Как всегда.
Утро раннее, людей в ресторане почти нет. За Терещенко внимательно наблюдает человек, пьющий утренний кофе на веранде. Он черняв, неширок в плечах, одет неброско, и на его столике, помимо чашки с кофе и стакана с водой, легкая шляпа и газеты. Когда Терещенко садится в лифт, человек встает со своего места и спускается в туалет. Там он заходит в телефонную будку, набирает номер, ждет, пока на той стороне снимут трубку, и говорит невидимому собеседнику по-русски два слова:
– Он здесь.
Номер люкс отеля "Де Пари Монте-Карло"
Старик без пиджака стоит на балконе и смотрит на марину, полную яхт.
Видно, что он находится в прекрасной физической форме. Мощные покатые плечи, широкая грудь, крепкие руки. Тонкие пальцы пианиста или карточного игрока играют брелоком – фишкой из "Гранд Казино" в золотой оправе на тонкой, искусного плетения, цепи.
В дверь номера стучат.
Входит официант, толкая впереди себя тележку с завтраком.
Терещенко завтракает, сидя на балконе.
Шампанское, яйца пашот, паштет, черная икра на сверкающей ледяной подушке…
В номере трезвонит телефон, но старик не обращает на него внимания – пусть себе звонит.
Он полулежит в кресле, покуривая сигару, и продолжает глядеть на море, летающих чаек и замершие у пирсов яхты.
Телефон замолкает, но спустя секунду снова разражается трелью.
Февраль 1918 года. Петроград. Смольный. Кабинет Троцкого
Звонит телефон, но это уже другой телефон. Старый, деревянный, с массивной бронзовой подставкой под слуховую трубку и отдельным микрофоном.
Аппарат стоит на большом письменном столе, крытом зеленым сукном. Рядом электрическая лампа со стеклянным абажуром, красивый чернильный набор со стальными перьями, пресс-папье, стопка исписанных листов.
За столом человек. Он худ. На плечах его кожанка. У него широко расставленные глаза, кудрявящиеся волосы, металлические очочки на тонком хрящеватом носу. Рука человека зависла над документом, перо в чернилах – он готов подписать документ.
Вот человек поднимает голову и теперь очевидно, что это Лев Давидович Троцкий.
– Господин Терещенко… – говорит он. – Вернее, теперь уже товарищ бывший министр… Не буду говорить, что рад вас видеть.
– Аналогично, – говорит Михаил.
Он продрог, губы синие, на пальто замерз подтаявший снег. Иней даже на волосах. Его бьет крупная дрожь, и он старается ее сдержать, но получается плохо.
– Вы знаете, кто я?
– Да. Вы – Лев Троцкий.
Троцкий откладывает перо на край прибора и садится ровно.
Его и Терещенко разделяет только стол и свет лампы.
– Замерзли, Михаил Иванович? – спрашивает Троцкий с неожиданным участием в голосе.
– Глупый вопрос… Меня везли сюда в кузове грузовика.
– Да? Как по мне, так весьма гуманно. Не в катафалке, не волоком, привязав к рессоре. Михаил Иванович, я бы на вашем месте был счастлив тому, что жив. Поверьте, это вполне достаточный повод для счастья. Чай будете?
– Буду.
– Весьма разумно. Принесите чаю, – приказывает Троцкий кому-то, стоящему за спиной Терещенко. – Вы с лимоном пьете? Как ваша супруга? Или с молоком? Как англичане? Или любите варенье, как ваш друг Дарси?
– Просто чаю, – говорит Михаил глухо. – Погорячее.
Сзади почти неслышно закрывается дверь.
Троцкий и Терещенко молча смотрят друг на друга.
Троцкий с интересом. Терещенко с нескрываемой неприязнью.
– Что ж… – выдавливает из себя Михаил. – Вы меня совершенно не боитесь, Лев Давидович? А ежели я на вас брошусь?
– Не броситесь, – спокойно парирует Троцкий. – А броситесь, я вас застрелю. Мне это не сложно, Михаил Иванович. Я убивать могу. Проверено. А вы, Михаил Иванович?
Терещенко пожимает плечами.
– По обстоятельствам.
– А надо безо всяких обстоятельств, – смеется Троцкий. – Вы, мил человек, убивать толком не научились, а попытались этой страной править. Забавно.
– Что – забавно?