- Коли на то пошло, - сказал капитан!, - я не намерен оттягивать капитуляцию лицемерными переговорами (как это отлично проделал сэр Джеймс Рэмзи при осаде Ганнау в лето от рождества Христова тысяча шестьсот тридцать шестое) и откровенно признаюсь, что если ваше жалованье придется мне так же по душе, как ваш провиант и ваше общество, то я готов тотчас же присягнуть вашему знамени.
- Жалованье мы теперь можем назначить очень небольшое, - отвечал лорд Ментейт, - ибо выплачивается оно из общей казны, которая пополняется теми из нас, у кого есть кое-какие средства. Я не имею права обещать капитану Дальгетти больше полталера в сутки.
- К черту все половинки и четвертушки! - воскликнул капитан. - Будь на то моя воля, я не позволил бы делить пополам этот талер, так же как женщина на суде Соломона не позволила разрубить пополам свое собственное дитя.
- Это сравнение едва ли уместно, капитан Дальгетти, ибо я уверен, что вы скорее бы согласились разделить талер пополам, нежели отдать его целиком вашему сопернику. Впрочем, я могу обещать вам целый талер, с тем что задолженность будет покрыта по окончании похода.
- Ох, уж эта задолженность! - заметил капитан Дальгетти. - Вечно обещают покрыть ее и никогда не держат слова. Что Испания, что Австрия, что Швеция - все поют одну и ту же песню! Вот уж дай бог здоровья голландцам: хоть они никуда не годные солдаты и офицеры, но зато платить - мастера! И, однако, милорд, если бы я мог удостовериться в том, что мое родовое поместье Драмсуэкит попало в руки какого-нибудь негодяя из числа пресвитериан, которого в случае нашего успеха можно было бы признать изменником и отобрать у него землю, то я, пожалуй, согласился бы воевать заодно с вами, так сильно я дорожу этим плодородным и красивым уголком.
- Я могу ответить на вопрос капитана Дальтетти, - сказал Сибболд, второй слуга графа Ментейта, - ибо если его родовое поместье Драмсуэкит не что иное, как пустынное болото, лежащее в пяти милях к югу от Эбердина, то я могу ему сообщить, что его недавно купил Элиас Стрэкен, отъявленный мятежник, сторонник парламента.
- Ах, он, лопоухий пес! - воскликнул капитан Дальгетти в бешенстве. - Кто дал ему право покупать наследственное имение, принадлежавшее нашему роду в течение четырех столетий! Cynthius aurem vellet, как говорили у нас в духовном училище; это означает, что я за уши вытащу его из дома моего отца! Итак, милорд, отныне моя рука и мой меч принадлежат вам; я весь ваш, телом и душой, пока смерть нас не разлучит, - или до конца ближайшего похода: смотря по тому, что наступит раньше.
- А я, - сказал молодой граф, - скреплю наш договор, выдав вам жалованье за месяц вперед.
- Это даже лишнее, - заявил Дальгетти, торопясь, однако, припрятать деньги в карман. - А теперь я должен спуститься вниз, осмотреть свое боевое седло и амуницию, позаботиться, чтобы Густаву дали корму, и сообщить ему, что мы с ним снова поступаем на службу…
- Хорош наш новый союзник! - обратился лорд Ментейт к Андерсону, как только капитан вышел. - Боюсь, что нам от него будет мало чести.
- Зато он умеет воевать по-новому, - заметил Андерсон, - а без таких офицеров нам едва ли удастся достигнуть успеха в нашем предприятие.
- Сойдем-ка и мы вниз, - отвечал лорд Ментейт, - посмотрим, как идет сбор, ибо я слышу шум и суету в замке.
Когда они вошли в зал, где слуги почтительно стояли у стен, лорд Ментейт обменялся приветствием с хозяином и его английскими гостями; Аллан, сидевший у очага на той же скамье, что и накануне вечером, не обратил на вошедших ни малейшего внимания.
В это время старик Доналд поспешно вбежал в комнату:
- Посланный от Вих-Элистер Мора: он прибудет сегодня к вечеру.
- А много ли с ним людей? - спросил Мак-Олей.
- Двадцать пять - тридцать человек, - отвечал Доналд, - его обычная свита.
- Навали побольше соломы в большом сарае, - приказал хозяин.
Тут, спотыкаясь, вбежал в зал другой слуга и объявил о приближении сэра Гектора Мак-Лина, "прибывающего с большой свитой".
- Этих тоже в большой сарай, - распорядился Мак-Олей, - только в другом углу, а то они того и гляди передерутся.
Снова появился Доналд; лицо старика выражало полную растерянность.
- Видно, народ взбесился, - заявил он. - Мне думается, все горцы поднялись с места. Эван Дху из Лохиеля будет здесь через час, а сколько с ним людей - один бог ведает.
- Отведи им помещение в солодовне, - сказал хозяин.
Слуги не успевали докладывать о прибытии все новых и новых вождей, из которых ни один не согласился бы пуститься в путь без свиты в шесть-семь человек. При каждом новом имени Антюс Мак-Олей отдавал приказание отвести помещение для вновь прибывающих: конюшни, сеновал, скотный двор, сараи - словом, все службы радушно предоставлялись на эту ночь в распоряжение гостей. Появление Мак-Дугала Лорна, приехавшего, когда все уже было занято, привело хозяина в немалое замешательстве.
- Что же, черт возьми, теперь делать, Доналд? - промолвил он. - В большом сарае, пожалуй, поместилось бы еще человек пятьдесят, если бы потеснее уложить их друг на дружку; но они пустят в ход ножи из-за того, кому где лежать, и к утру мы застанем в сарае кровавое месиво.
- О чем тут думать? - сказал Аллан, вскакивая и подходя к брату со свойственной ему стремительностью. - Разве у нынешних шотландцев тело слабее или кровь жиже, чем у их отцов? Выкати им бочку асквибо - вот им и ужин. Вереск будет им ложем, пледы - постелью, чистое небо - пологом. И если прибудет хоть тысяча горцев - всем хватит места на широком лугу!
- Аллан прав, - заметил его брат. - Странно, - добавил он, обращаясь к Масгрейву, - что Аллан, который, говоря между нами, не совсем в своем уме, часто оказывается разумнее всех нас вместе взятый! Понаблюдайте за ним. :
- Да, - продолжал Аллан, вперив мрачный взор в глубину зала, - пусть начнут с того, чем кончат. Многие из тех, что нынче уснут здесь на вереске, когда подуют осенние ветры, будут лежать на этом лугу, не чувствуя стужи и не сетуя на холодную постель.
- Не предсказывай, брат! - воскликнул Ангюс. - Ты накличешь беду.
- А чего же иного ты ждешь? - спросил Аллан, и вдруг глаза его закатились, судорога пробежала по всему телу, и он упал на руки Доналда и старшего брата, уже ожидавших припадка и потому успевших подхватить больного. Они усадили его на скамью и поддерживали под руки, пока он не пришел в себя и не попытался снова заговорить.
- Ради бога, Аллан, - обратился к нему брат, хорошо знавший, какое тяжелое впечатление могли произвести на гостей его пророчества, - не говори ничего, что могло бы лишить нас мужества!
- Я ли могу лишить вас мужества? - спросил Аллан. - Пусть каждый идет навстречу своей судьбе, как я иду навстречу своей. Чему быть, того не миновать. И много славных побед одержим мы на поле брани, прежде чем выйдем к месту последнего побоища или взойдем на черную плаху.
- Какое побоище? Какая плаха? - послышались голоса со всех сторон, ибо Аллан давно заслужил среди горцев славу ясновидца.
- Вы и так слишком скоро это узнаете, - отвечал Аллан. - А теперь оставьте меня. Я устал от ваших вопросов. - Он прижал руку ко лбу, оперся локтем о колено и погрузился в глубокое раздумье.
- Пошли за Эннот Лайл и вели принести арфу, - шепнул Ангюс своему слуге.
- А вас, господа, прошу пожаловать к столу; надеюсь, вы не побрезгуете нашим неприхотливым завтраком.
Все, кроме Ментейта, последовали за гостеприимным хозяином. Молодой граф остановился в глубокой амбразуре одного из окон.
Вскоре в комнату неслышно скользнула Эвнот Лайл; она вполне оправдывала слова лорда Ментейта, назвавшего ее самым воздушным, волшебным созданьем, когда-либо ступавшим по зеленой лужайке в лучах лунного света. Она была мала ростом и потому казалась очень юной, и хотя ей уже шел восемнадцатый год, ее можно было принять за тринадцатилетнюю девочку. Ее прелестная головка, кисти рук и ступни так хорошо гармонировали с ее ростом и легким, воздушным станом, что сама царица фей Титания едва ли могла бы найти более достойное воплощение. Волосы у Эннот были несколько темнее того, что принято называть льняными, и густые кудри красиво обрамляли ее нежное лицо, выражавшее простодушную веселость. Если ко всему этому добавить, что девушка, несмотря на свою сиротскую долю, казалась самым жизнерадостным и счастливым существом на свете, читателю станет понятным то внимание, которым она была окружена. Эннот Лайл была всеобщей любимицей; она появлялась среди суровых обитателей замка, "словно луч солнца над мрачной морской пучиной", - как выразился о ней, пребывая в поэтическом настроении, сам Аллан, - вселяя в окружающих кроткую радость, которой было переполнено ее сердце.
Когда Эннот показалась на пороге, лорд Ментейт вышел из своего убежища и, подойдя к молодой девушке, приветливо пожелал ей доброго утра.
- Доброго утра и вам, милорд, - вспыхнув, отвечала она и с улыбкой протянула ему руку. - Нечасто мы видим вас в замке в последнее время. А сейчас, боюсь, вы приехали сюда не с мирными намерениями.
- Во всяком случае, Эннот, я не помешаю вам наслаждаться музыкой, - возразил лорд Ментейт, - хотя мое появление в замке, быть может, и внесет разлад. Бедняге Аллану сейчас нужны ваша игра и ваше пение.
- Мой избавитель, - сказала Эннот Лайл, - имеет право на мое скромное дарование так же как и вы, милорд, - вы ведь тоже мой избавитель: вы принимали самое горячее участие в спасении моей жизни, которая сама по себе не имела бы никакой цены, если бы я не могла быть хоть чем-нибудь полезной моим покровителям.