Даже такому далекому от политики человеку, как Кантэн, достаточно было услышать произнесенное Сен-Жилем имя, чтобы понять, кто перед ним. Везде, где собирались в то время эмигранты, гремело имя Тэнтеньяка, лихого, отважного, блестящего бретонского роялиста, героя множества битв, в недавнем прошлом заместителя знаменитого маркиза де Ла Руэри в сборе роялистских полков Бретани, а ныне заместителя преемника Руэри графа де Пюизе.
Стройный, порывистый Тэнтеньяк подошел вместе с мадемуазель де Шеньер.
– Господин маркиз, два дня назад я привез из Франции известие о смерти Этьена де Шавере. Прибыв в Англию, я поспешил поздравить шевалье де Сен-Жиля, ибо полагал, что он является наследником покойного. Теперь же, сударь, позвольте принести мои поздравления вам.
– Вы очень любезны, сударь. Они обменялись поклонами.
На какой-то миг Кантэн устыдился своих недостойных подозрений. Но вспомнив, что со смерти Этьена прошло целых три месяца, подумал, что догадывается, почему Сен-Жиль предоставил Тэнтеньяку выступить за него. Кантэн был готов поверить, что весть о смерти Этьена привез именно Тэнтеньяк. Но об это могло быть известно и до прибытия шевалье. Допуская такую возможность, Сен-Жиль не стал бы прибегать ко лжи, перед которой не остановился бы при иных обстоятельствах.
– Не странно ли, третий месяц на исходе, а вы не получили никаких известий из Анжера.
Кантэн имел в виду Лафона, дворецкого Шавере, который посылал кузенам деньги. Однако тон его был сама искренность и не выдавал его мыслей.
– Едва ли странно, принимая во внимание сложности сообщения между воюющими странами. Увы, у нас не так много Тэнтеньяков, которые отваживаются на столь рискованное путешествие.
– Куда более странно то, – проговорила мадемуазель де Шеньер, – что, зная обо всем во время моего посещения вашей академии, вы ни слова не сказали мне. Как сейчас помню вашу смиренность и настойчивость, с какой вы говорили о своем скромном положении учителя фехтования.
– Только потому, мадемуазель, что мое положение не изменилось и не изменится. Это наследство… – Кантэн махнул рукой. – Что оно значит в наши дни? Оно настолько условно, что не стоит и объявлять о нем.
Госпожа де Шеньер и ее сыновья заговорили разом.
Они пришли в ужас. Они не понимали. Как он может называть наследство условным, когда обширные поместья только и ждут, чтобы он предъявил на них свои права? Кантэн рассмеялся и ответил, как уже отвечал мистеру Шарпу:
– Вы, кажется, предлагаете мне отправиться во Францию, где мне придется выбирать между гильотиной и сумасшедшим домом.
Все трое горячо запротестовали. Они процитировали пункт закона, благосклонный к тем, кто переехал за границу до 1789 года, а значит, и к нему. Неужели из-за пустых страхов и ничтожного риска он допустит, чтобы огромные поместья семейства Шавере перешли в национальную собственность, как то должно случиться, если он не заявит на них свои права?
– А вы гарантируете, что они не перейдут в национальную собственность также и в том случае, если я предпочту заявить свои права? Разве в сегодняшней Франции так трудно сфабриковать обвинение на человека, обладающего большим состоянием? – Кантэн улыбнулся. – Если мне и грозит конфискация, то пусть ей подвергнется Шавере, а не моя голова.
Тэнтеньяк был явно доволен. Мадемуазель де Шеньер внимательно посмотрела на Кантэна. Что касается остальных, то в их взглядах отражались чувства, далекие от удовлетворения.
– Единственное, о чем вы не подумали, дорогой кузен, – вкрадчиво заметил Сен-Жиль, – так это о долге перед домом, главой которого вы теперь являетесь
– Разве этот долг требует от меня согласия превратиться в безглавого главу?
– Неужели вы боитесь всяких пустяков? – полюбопытствовал Констан со своей всегдашней ухмылкой.
– Во-первых, гильотина вовсе не пустяк, когда на нее смотришь с эшафота. Во-вторых, мне не нравится слово "боитесь" И в-третьих, глупость я никогда не считал героизмом.
– Управлять вверенным вам состоянием далеко не глупость, сударь, – парировал Констан – Вы не более чем доверенное лицо, временный владелец Шавере на срок, отпущенный вам в этой жизни. Принять титул и бояться принять имения – значит выставить себя на всеобщее осмеяние. Быть маркизом Никто, маркизом pour rire, маркизом де Карабас…
– Именно поэтому я намерен оставаться просто Морле, скромным учителем фехтования. У меня и в мыслях не было объявлять себя маркизом. Надеюсь, мадемуазель кузина, теперь вам понятна причина моей скрытности. Я вполне доволен своим скромным положением.
– Но теперь вы не имеете на это права, – настаивал Констан. – Не попытаться спасти Шавере, допустить, чтобы семья потеряла его, значит изменить возложенному на вас долгу и не думать о тех, кто придет после вас.
Кантэн медленно перевел взгляд на Сен-Жиля. Увидев его спокойную улыбку, шевалье вздрогнул и покраснел.
– Я прочел ваши мысли, сударь. Уверяю вас, вы ошибаетесь. В ближайшее время я отправляюсь в Голландию, где вступлю в армию Сомбрея, которой суждено поднять над Францией королевский штандарт. Мой брат Констан покидает Англию с "Верными трону", он зачислен офицером этого полка. Мы идем воевать за обреченное дело…
– Вовсе не обреченное, клянусь честью! – вмешался Тэнтеньяк.
– Отважные сердца не могут относиться к этому, как обыкновенные люди. Но сейчас и время необыкновенное. Мы уезжаем, чтобы принести наши жизни на алтарь дела, служить которому призывает нас наше рождение, как призывает и вас, господин маркиз. Так что вряд ли мы будем в числе тех, кто придет после вас.
– Morituri te salutant, – прошептал Кантэн в ответ на высокопарную тираду одного из идущих на смерть.
Глаза Констана гневно блеснули. Сен-Жиль ограничился улыбкой.
– Относитесь к моим словам, как вам будет угодно. Возможно, тех, кого имел в виду Констан, не так уж много. – И, как показалось Кантэну, с затаенной злобой шевалье добавил: – Остается наша кузина Жермена.
– Нет-нет, – неожиданно резко возразила мадемуазель де Шеньер. – Прошу вас не включать меня в ваши расчеты.
Кантэн повернулся к девушке.
– Мадемуазель желает, чтобы я сделал попытку? Несколько мгновений она не сводила с него пристального, испытующего взгляда, затем ответила:
– А если бы я пожелала? Вы бы поехали?
Кантэн ответил раньше, чем до него дошел смысл собственных слов:
– Да, без колебаний.
– Так, ради Бога, попроси его, – усмехнулся Констан, – во имя фамильной чести.
Кантэн резко повернулся к братьям.
– Я заключу с вами сделку. Во имя фамильной чести. – В его голосе звучало странное возбуждение. – Откажитесь от ваших прав на наследство в пользу мадемуазель де Шеньер, и я отправлюсь во Францию, как только все улажу.
Ошеломленные братья тупо уставились на Кантэна. Тэнтеньяк подбоченился и в глазах у него заиграли озорные огоньки. Он с явным любопытством ждал продолжения.
– Ну? – спросил Кантэн. – Похоже, даже ради фамильной чести вы не решаетесь отказаться от шанса, по-видимому, столь слабого?
Сен-Жиль нетерпеливо махнул рукой.
– Едва ли ваше предложение разумно.
– Оно абсолютно безумно, – добавил Констан.
– По-моему, оно сполна отвечает на обвинение в недостатке мужества, которое вы мне предъявили, – сказал Кантэн. – На таких условиях я докажу вам свое мужество.
– О, нет-нет, – вступилась за своих сыновей госпожа де Шеньер. – Никто не сомневается в вашем мужестве, дорогой кузен. Дело… дело… – Она с трудом подбирала слова, нервно сжимая и разжимая пальцы. – Дело в том, что вы недостаточно хорошо знакомы с традициями нашей семьи.
– Я не был в них воспитан.
– Что правда то правда! Черт возьми! – оскорбительным тоном заявил Констан. Он был готов взорваться, как в то воскресенье в фехтовальной школе, когда Кантэн продемонстрировал свое мастерство. Младший де Шеньер так никогда и не научился обуздывать или, по крайней мере, скрывать свой гнев.
Мадемуазель де Шеньер сочла необходимым вмешаться в разговор.
– Вы слишком далеко зашли, – с легким высокомерием проговорила она. – Мы не вправе навязывать нашему кузену свои взгляды. Он сам должен решить, как ему поступать.
– И господин маркиз решает остаться маркизом де Карабасом.
– Учителем фехтования, господин де Шеньер, учителем фехтования, – поправил Кантэн. – Почетная профессия, хоть она и ограничивает права того, кто ею занимается. Например, он не может ответить на оскорбление так, как ответил бы любой другой на его месте. Однако при этом ему едва ли стоит обращать внимание на людей, которые, зная о его положении, продолжают его оскорблять.
Он говорил беззаботно, почти дружелюбно, но его слова охладили братьев и заставили их умолкнуть. Тэнтеньяк рассмеялся и нарушил затянувшееся молчание.