И Белларион, тщетно пытаясь подавить терзавшие его сомнения насчет несоответствия поступков и слов минорита, был вынужден согласиться.
Глава III. НЕЗАПЕРТАЯ ДВЕРЬ
Событие, которое так круто и безжалостно изменило судьбу Беллариона, заставив навсегда забыть о давно лелеемых надеждах изучить греческий язык в Павии под руководством знаменитого мессера Хрисолариса и посвятить свою дальнейшую жизнь богословию и учености, произошло совершенно неожиданно, и юноша не успел даже толком сообразить, что с ним случилось, пока все уже не оказалось позади.
Они сытно поужинали в неопрятной и переполненной общей комнате постоялого двора "Олень", названного так, вероятно, в честь герба правителей Монферрато, украшенного изображением этого благородного животного. Бенвенуто и Фра Сульпицио были, видимо, не только родственниками, но и близкими друзьями; путников усадили за стол, стоявший несколько обособленно, в нише под распахнутым настежь высоким узким окном, сквозь которое с улицы проникал свежий воздух, отчасти смягчавший удушающую вонь чеснока, подгоревшего мяса и прогорклого масла, наполнявшую заведение, и хозяин затем лично спустился в подвал, чтобы принести им бутылку вина, вполне достойную украсить стол более изысканного общества. Только тощая и жилистая птица, поданная на жаркое, могла бы внушить некоторые подозрения насчет своего происхождения, но Белларион слишком устал и проголодался, чтобы обращать внимание на такие мелочи.
Во время еды Фра Сульпицио продолжал расписывать преимущества путешествия под защитой блаженного Франциска, но, к счастью для Беллариона, которому подобная похвальба успела изрядно надоесть, слова монаха заглушали огромные куски еды, жадно поглощаемые им, и шум, производимый пестрой толпой постояльцев - крестьян, ремесленников, солдат и торговцев.
Вскоре, однако, Белларион привык и к взрывам грубого хохота, и к дребезжанию тарелок и кружек, и к рычанию собак, дравшихся за кость на голом земляном полу; он почувствовал, как его голова тяжелеет от усталости, выпитого вина и съеденной пищи, и, откинувшись на спинку стула, задремал.
Белларион проспал, наверное, не более получаса и проснулся словно от толчка - из окошка, под которым Фра Сульпицио и Бенвенуто о чем-то оживленно переговаривались вполголоса, на него смотрел человек. Их взгляды встретились, и, прежде чем Белларион успел что-либо произнести или хотя бы пошевелиться, лицо исчезло. Но и этого краткого мгновения Беллариону оказалось достаточно, чтобы узнать крестьянина, у которого они сегодня днем обедали.
Монах, заметивший удивление Беллариона, повернулся к окну, но там уже никого не было.
- Что случилось? - неожиданно насторожившись, спросил он. - Что ты увидел?
Белларион сказал, и монах разразился непристойными проклятьями, заставившими юношу оцепенеть от изумления. Лицо монаха исказилось от гнева и страха, а его глазки-бусинки угрожающе засверкали. Он поспешно вскочил на ноги, повернулся, словно собираясь немедленно уйти, и замер на месте как вкопанный: на пороге стоял крестьянин, а за его спиной виднелись шлемы стражников.
Монах вновь опустился на табуретку, на которой сидел, и попытался взять себя в руки.
- Вон он сидит, мерзавец! Вон этот вор! - закричал крестьянин.
Его крик, а самое главное, вид его спутников заставил всех присутствующих в таверне замолчать и на полуслове повернуться к ним. Стражников было трое: крепкий подтянутый молодой человек в шлеме, украшенном красным офицерским пером, в нагруднике, в сапогах со шпорами, шпагой у пояса и кинжалом, болтающимся у бедра, и двое солдат, вооруженных короткими пиками.
Они подошли прямо к их столу.
- Я узнал его! Это он! - воинственно воскликнул крестьянин, в упор вглядываясь в лицо минорита. - Ну, негодяй… - начал было он, но Фра Сульпицио, удивленно подняв глаза, мягко прервал его:
- Брат мой, ты говоришь обо мне? Ты называешь меня негодяем? Меня? - он печально улыбнулся, и крестьянин оторопел, сбитый с толку его спокойной и невозмутимой манерой поведения. - Все мы грешники, и я, увы, один из них, но я чист перед тобой.
- Как тебя зовут? - счел нужным вмешаться офицер, видя смущение крестьянина.
Фра Сульпицио укоризненно взглянул на него.
- Брат мой! - воскликнул он.
- Заткнись! - рявкнул офицер. - Этот человек обвиняет тебя в воровстве.
- В воровстве? - вздохнул Фра Сульпицио и сделал паузу. - Грешно гневаться на столь дурацкое обвинение - оно просто смехотворно. Зачем мне красть, когда благодаря покровительству святого Франциска все мои скромные нужды удовлетворяются, стоит мне только попросить об этом? Какая для меня польза в мирских приобретениях? Но что же я украл у него?
- Тридцать флоринов, золотую цепь и серебряное распятие из комнаты, где ты отдыхал, - ответил крестьянин, хотя вопрос был намеренно обращен не к нему.
Белларион вспомнил, как Фра Сульпицио пытался в одиночку улизнуть из крестьянской усадьбы и как испуганно оглядывался назад по дороге к Касале. Вероятно, подумал он, стражники у ворот сообщили крестьянину о монахе и его юном спутнике, въехавших в город на мулах, затем он разыскал погонщика, а об остальном нетрудно было догадаться - так же, как и о том, что пять дукатов и письмо находятся где-то в бездонных карманах этого мошенника. Белларион больше не сомневался на сей счет и укорял сейчас себя лишь за то, что не поверил своим чувствам и позволил предвзятым суждениям возобладать над очевидными фактами.
- Значит, меня подозревают не только в воровстве, но и в воздаянии злом за добро, в оскорблении гостеприимства, - отвечал тем временем монах. - Это очень серьезное обвинение, и к тому же весьма опрометчиво выдвинутое.
Среди столпившихся вокруг зевак пробежал сдержанный ропот - люди низшего сословия, особенно те из них, кто не в ладах с властью, всегда готовы воспротивиться тем, кто ее представляет.
Монах широко раскинул руки.
- Не вынуждайте меня нарушать обеты смирения недостойной перебранкой. Я буду молчать. Обыщите меня, синьор, и попытайтесь найти вещи, которые я якобы стащил у этого несчастного.
- Разве можно обвинять священника в воровстве! - раздался чей-то негодующий возглас, вновь встреченный одобрительным гулом. Эта реплика, однако, только развеселила офицера.
- Священника? - усмехнулся он. - А ты не забыл, когда в последний раз служил мессу?
Этот простой вопрос, казалось, поставил Фра Сульпицио в тупик. Но офицер не дал ему времени опомниться.
- Как твое имя? - спросил он.
- Мое имя? - на лбу у минорита выступили капельки пота; он торопливо достал из кармана кусок пергамента и сунул его под нос стражнику. - Смотри, и пусть же написанное пером рассеет все жалкие сомнения.
Офицер заглянул в текст, а затем вновь поднял глаза на монаха.
- Как я буду читать вверх ногами?
Слегка дрожащими руками тот поспешил исправить ошибку, и Белларион, краем глаза заметив печать аббата, сразу узнал свое письмо.
Офицер громко рассмеялся, довольный своей хитростью, - предлог, что документ перевернут вверх ногами, испокон веков служил проверкой знания грамоты, - с помощью которой ему удалось раскусить мнимого францисканца.
- Ты не поп, - язвительно проговорил он, - и у меня сразу возникли подозрения, кто ты на самом деле. Даже украденная тобой ряса не скроет твое изрытое оспой лицо и шрам на шее. Тебя зовут Лорендзаччо из Трино, друг мой, и по тебе давно плачет веревка.
После его слов в таверне воцарилась мертвая тишина - вероятно, все, за исключением Беллариона, озабоченного сейчас судьбой своего письма больше, чем всем остальным, слышали об известном бандите, наводившем ужас на Монферрато и Савойю.
- Это мой пергамент! - вскричал юноша. - Его украли у меня сегодня утром.
Взоры всех присутствующих обратились на него. Офицер вновь рассмеялся, и его смех совсем не понравился Беллариону - уж больно тот был склонен к веселью в неурочное время.
- А вот и Павел, отрекающийся от Петра. Будьте уверены, сообщник всегда оказывается жертвой главаря, когда того хватают. Это старый трюк, мой юный петушок, и он не пройдет в Касале.
- Молодой человек, вы можете пожалеть о сказанном вами, - собрав все свое достоинство, ответил Белларион. - Мое имя упомянуто в пергаменте, и аббат монастыря Всемилостивой Божьей Матери в Чильяно может подтвердить это.
- Зачем беспокоить мессера аббата, - усмехнулся офицер. - После того как тебя разок-другой вздернут на дыбе, ты сам выблюешь всю правду, мой мальчик.