"…Книга эта о стране, которая столько раз была описана авторами разных эпох и, наверно, всех литературных жанров, удивляет как новое открытие Англии.
У ровесников Ларисы Васильевой до "Альбиона и тайны времени" не было "своей" книги об Англии. Но она должна была появиться. <…>
В ней - настойчивый поиск того, какие духовные качества, культурные ценности, глобальные задачи и т. д. могут стать основой дружбы между народами. И не только поиск, а утверждение найденной основы".
Содержание:
Е. Шевелева. Ее открытие Англии 1
Альбион… 3
Бефстроганов с золотым драконом 4
Лицо Лондона 7
Поступь механического зверя 16
Владимир Мономах и Мария Гастингс 19
Миллионер 22
Три двери в царство моды 24
Пегги выходит замуж? 30
Одна новогодняя ночь 34
Смерть человека 38
Пейзажи 41
…И тайна времени 46
Примечания 48
Лариса Васильева
Альбион и тайна времени
Е. Шевелева. Ее открытие Англии
Еще в девятнадцатом веке известный английский публицист и теоретик искусства Джон Рескин сказал, что поскольку жизнь очень коротка, а свободных часов очень мало, мы не должны тратить ни одного из них на чтение малоценных книг. А великий Гете высказался даже более определенно: "Слишком много читают посредственных книг и теряют на них время. Собственно, следовало бы читать только то, чему удивляешься".
Темп жизни сейчас, уровень занятости человека неизмеримо превысил нормы прошлого столетия. Книг о раньше невиданном и невообразимом очень много. Однако "Альбион и тайна времени" Ларисы Васильевой выдерживает строгий критерий Гете: книга эта о стране, которая столько раз была описана авторами разных эпох и, наверно, всех литературных жанров, удивляет как новое открытие Англии.
Скептик может усомниться: новое открытие? После бессмертных творений самих английских классиков? После монументальных образов Шекспира, мощных, как морской прибой, строф Байрона, после густо насыщенных жизнью романов Диккенса и Теккерея? Новое открытие после прославленных произведений Шоу, Голсуорси, Честертона, Уэллса, Беннета, которые, обладая характерными для истинного таланта прозорливостью и мужеством, критиковали викторианскую Англию, убежденную в несокрушимости своего могущества.
Да, конечно, трудно высмеять ханжей-моралистов более хлестко, чем это сделал Шоу или более глубоко, и всесторонне разоблачить стяжательство, чем это сделал Голсуорси. Трудно проявить более мастерски выраженное презрение к складу жизни и образу мыслей английской буржуазии, чем это сделал поздний викторианец Моэм, и трудно дать социальный анализ английского общества двадцатого века столь же сильный и яркий, как в произведениях нашего современника Джеймса Олдриджа.
И тем не менее Лариса Васильева сумела показать нам Англию заново. Как могло произойти это удивительное открытие уже много раз открытой страны?
По-видимому, главный секрет в том, что на страницах книги Ларисы Васильевой, среди многих интересных, талантливо нарисованных людей, есть совершенно особенный образ. Не имевший возможности появиться ни у кого из уже названных здесь столпов английской и мировой литературы, - советский человек, удивительное творение Великой Октябрьской революций. В книге, среди других персонажей, - сам автор, Лариса Васильева, точнее, ее двойник или, согласно широко известной терминологии, лирическая героиня.
В советской художественной литературе есть великолепный пример использования такого приема, - когда писатель создает как бы своего двойника и помещает его "на равных" среди других героев. Я имею в виду одно из лучших произведений классической советской прозы - роман "Вор" Леонида Леонова и одного из персонажей, писателя Фирсова, в котором без большого труда угадывается двойник автора романа. Естественно, двойнику позволительно быть и, допустим, непоследовательным в суждениях, и наивным, а потом - более граждански зрелым; словом, двойник живет, действует по законам развития образа в художественном произведении. Это в полной мере относится к двойнику автора в книге Ларисы Васильевой.
"Альбион и тайна времени" написана от первого лица со всей непосредственностью рассказа человека о себе лично. Но перед нами именно двойник, лирическая героиня, а не автопортрет писательницы, широко образованного филолога, дочери знаменитого советского конструктора, энергично вошедший в поэзию сборником "Льняная луна", а ныне - известной поэтессы, написавшей первую книгу прозы. Только что названных биографических данных в книге нет. Вполне понятно. Они были бы нужны для автопортрета, но не обязательны для лирической героини.
Кстати, автор, как несомненно отметят читатели, уже заявил себя в "Альбионе…" талантливым прозаиком, но лирическая героиня с первой и до последней страницы книги сохраняет важнейшее качество "цеха поэзии" - темперамент поэта. Она бывает и восторженной, и дерзкой, и озорной, и задорной. Причем проявление этих ее качеств "работает" не вхолостую, а на обрисовку Англии, англичан. Например: "Улучив однажды момент, когда один из львов был не занят ребятишками, я на глазах у всей площади забралась на его еще теплую от предшествующего седока спину и заболтала ногами. Никто не засмеялся. Никто не сказал: "Здоровая тетка, а ведет себя, как девчонка". Никто не согнал. Никто не порадовался. Никто не обратил на меня ни малейшего внимания". А позже наблюдение уточнено и сформулировано кристально четко: "…достоинство и равнодушие - столь типичные для англичанина". И еще в одной главе, вслед за похожими на стихи в прозе строчками о чувстве весны "в себе и вокруг", сходная характеристика обитателей Альбиона: "Жадно гляжу я в эти весенние лица. Англичане. Что ваши глаза и губы, подбородки, и лбы могут сказать такого, о чем я не знала бы прежде и им как ключом смогла бы открыть тайну вашей медлительности и сдержанности, секрет вашей былой власти над миром, загадку вашей невозмутимости и спокойствия, за которыми без явного к тому основания мне чудится темперамент большой силы?"
Англия совсем не первая зарубежная страна, с которой познакомилась Лариса Васильева. Она, например, путешествовала по Америке. Но на страницах "Альбиона…" ожили лишь те американские впечатления автора, которые буквально врезались в современную английскую действительность. Например, внезапно протягивается пульсирующая живая нить от лондонского района Сохо к… Чили. Цитирую:
"- Иногда я прохожу через Сохо-рынок и покупаю там что-нибудь экзотическое для своих ребятишек, - говорит Антони Слоун. - Совсем недавно, в ноябре, я принес им из Сохо "Кастард-эппл". Не знаете, что это? В Латинской Америке этот фрукт называется "чиримойа".
Чиримойа! Боже мой, чиримойа!.. Чили шестьдесят девятого года. Ноябрь. Весна в южном полушарии…
Выхожу на солнечную главную улицу Сантьяго и у самого подъезда гостиницы вижу огромную платформу с фруктами: бананы, яблоки, бананы, черешня, бананы, сливы, бананы… а это что? Темно-зеленое, чешуйчатое, похожее на кедровую шишку, мягкое на ощупь.
- Чиримойа, чиримойа! - чирикает в ответ на мой немой вопрос смуглый черноглазый паренек, торговец. - Чиримойа, чиримойа".
И дальше идет горячий рассказ о Чили и трагедии чилийского народа. Рассказ - как вихревой полет в прошлое и возвращение обратно, в Лондон, в Сохо:
"Да, я смотрю на Сохо совсем другими глазами, чем миссис Кентон, мистер Вильямс, Антони и многие другие. В Сохо всегда спасались люди от насилия, гнета, нищеты, эмигранты из других стран…"
Она, советский человек, приехавший в Англию на довольно долгий срок, действительно смотрит на все "другими глазами". Смотрит зорко, пристально, вкладывая ум и сердце в острый изучающий взгляд. Смотрит даже в какой-то степени отрешенно от своего личного прошлого и будущего, даже как бы перевоплощаясь в давние-давние образы своих соотечественников (отличная глава "Владимир Мономах и Мария Гастингс")… Так похоже на любовь, когда кажется, что самое главное во всей твоей жизни - понять другого человека, быть с ним рядом, жить его жизнью, как бы войти в его плоть и кровь. И никого не было до того, и никого не будет потом. А потом вполне может случиться, что время все расставит по своим местам, расширит горизонт, неизбежно суженный от пристального взгляда чуть прищуренных глаз (как в главе "Владимир Мономах…"), докажет, что его заслонял, допустим, не великолепный корабль, уверенно идущий своим курсом, а утлое, болтающееся на волнах суденышко. Словом, "неужели была любовь?". Однако, наверно, за всю историю человечества не написано ни одной по-настоящему хорошей книги (картины, симфонии) без сосредоточенной острой зоркости и напряженного лирического динамизма, характерных для любви. Недаром Александр Блок цитировал Афанасия Фета: "Любить есть действие, - не состояние".
В "Альбионе и тайне времени" лирическая героиня действенна, и в то же время она - носительница исторически заданного драматизма, пронизывающего повествование, заключенного в самой его сути, как сжатая пружина. Ведь старается понять Англию женщина из совершенно другого мира, которой эта Англия в целом чужда, которая сомневается: