- Что вы, - улыбнулся Гофман-Таникава, - как можно так думать?! Таково указание шефа, и мы оба должны его выполнить. Впрочем, позволю себе заметить, что мой провал принесет больше вреда рейху, нежели ваш. Не сердитесь, камерад, и не хотите ли выпить?
- В Берлине известно, в каких трудных условиях приходится вам работать здесь, в этой стране, - примирительным тоном сказал Раумер. Ссориться с Гофманом не было никакого расчета.
- Это хорошо, что вы стали это понимать там, на Тирпицуфере, - откликнулся хозяин дома. - Кемпетай и тайная военная полиция просто вздохнуть не дают свободно. Любой контакт японца с представителем белой расы берется на контроль и всесторонне исследуется. Ни одна японская девушка не имеет права принимать какие-либо ухаживания со стороны иностранного подданного. Я, так сказать, наполовину европеец, и это помогает мне встречаться с людьми неяпонского происхождения. Вот и о вашем визите будет известно. Правда, в этом случае я принял меры… Поймите меня, камерад, - лицо Гофмана-Таникавы приняло грустное выражение, - хоть я работаю в дружественной Великому рейху стране, но и мне бывает иногда не по себе… Кемпетай - это ведь не просто контрразведка. Это организация с весьма широкими полномочиями по охране японского образа жизни от влияния Запада. С тайной полицией немного полегче. Она имеет среди населения такое огромное количество информаторов, что не успевает изучить их донесения с более или менее приличной степенью точности. Это тот случай, когда шпиономания идет на пользу разведчикам.
- У вас не так много времени, - продолжал резидент, - через три дня Косаку Хироси и Тиэми Тода на подводной лодке отправляются к любимому папочке на остров, координаты которого - увы! - неизвестны.
- Мне не ясны ваши намерения относительно роли дочери Накамура, - сказал Раумер. - Не думаете ведь вы, что…
- Нет, не думаю. Пока… Насколько я знаю Тиэми - заставить ее работать на нас против отца, появление которого она встретила с величайшей радостью… Нет, пока это исключено. Вот если Хироси сумеет окончательно подчинить ее своему влиянию, тогда другое дело. Но в любом случае позиция Косаку, позиция жениха дочери профессора, естественно, укрепляется.
- Что-нибудь прояснилось по существу работ лаборатории? - спросил Раумер.
- Ясного мало, собственно, нам ничего не известно. Накамура знают как микробиолога, но в последние годы его работы вообще не публиковались. Правда, мы определили, что между исчезновением американских подводных лодок, таинственной гибелью русских торговых судов и лабораторией Накамуры существует прямая связь. Какая? Что ж, это попытается выяснить наш Хироси. Главное, не скупитесь, мой друг, повторяю: он тщеславен и любит деньги. Но специалист отличный - Накамура будет доволен. Мы - тоже.
- Когда вы сведете меня с этим препаратором?
- Патологоанатомом, - поправил доктор. - Завтра утром. Ночевать я оставлю вас у себя. Кстати, вот и Тиэми. Это ее голос. Сейчас вы увидите лучшую представительницу японской нации. Входи, Тиэми, мы ждем тебя.
С легким шорохом раздвинулись стены, в комнату вошла Тиэми Тода, Раумер повернулся, привстал и узнал в ней девушку из трамвая.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Испытание темнотой
1.
- Мы весьма сожалеем, господин Бакшеев, но его превосходительство склонен рассматривать ваше появление у берегов Японского государства как попытку проникнуть на чужую территорию с целью шпионажа в пользу иностранной державы, с которой Божественный император находится в состоянии войны. Мы удручены необходимостью сообщить вам, господин Бакшеев, что за подобное деяние рассматривается как преступное и влечет за собой высшую меру наказания - смертную казнь через повешение.
- Насколько мне известно, наши государства в апреле сорок первого года заключили договор о нейтралитете. Или за последние двое-трое суток обстоятельства изменились?
- О каком государстве вы говорите, уважаемый господин Бакшеев?
- О Советском Союзе, разумеется, гражданином которого я имею честь быть и с представителями которого категорически настаиваю на встрече.
- Но позвольте, его превосходительство не допускает и мысли о том, что вы гражданин Советского Союза. Разве мы стали б задерживать вас в этом случае?!
- Так кто же я по-вашему, черт возьми?!
Не стоило, конечно, выходить из себя, этот тип из контрразведки, или еще откуда, сразу заулыбался и стал более любезным, прямо до тошноты.
- Мы хорошо понимаем ваши чувства и соболезнуем вам, как достойному противнику, сделавшему неверный ход и попавшему под неумолимое колесо судьбы. Ваша родина далеко отсюда, по мы скрасим вам последние минуты и, возможно, попытаемся что-нибудь сделать для вас, если отнесетесь к нам со столь же высоким уважением и поможете в нашей неблагодарной, но такой важной для государства работе. Чашечку сакэ, сигареты, кофе? Не стесняйтесь, мы радушные хозяева, но не пора ли нам перейти на английский?
- Почему? - спросил Бакшеев. - Вы отлично говорите со мной по-русски. За кого вы меня принимаете в конце концов?
- Как жаль, как жаль, господин Бакшеев… Что же, видимо, мне самому придется назвать ваше подлинное имя… Джон Фулбрайт, агент американской разведки! Не так ли?
2.
…Из кунгаса его вывели под руки рыбаки. Огней на берегу не было видно, но звездное небо отгоняло черноту ночи.
На пристани стояли две женщины, одна с ребенком за спиной, другая с корзиной в руках.
- Куда его? - спросил один из рыбаков, положивший на свои плечи правую руку Степана. - Тяжелый какой…
- Ко мне, пожалуй, это ближе всего, - сказал старшина кунгаса.
Он взял у одной из женщин корзину, подобрал на досках пристани вторую и бросил обе в кунгас.
- Китэ, - обратился старшина к женщине с ребенком, - этот человек, мы нашли его в море, будет находиться пока у нас, в нашем доме. Иди приготовь все.
Дом старшины кунгаса действительно был неподалеку, и скоро Бакшеев увидел широкое пятно окна, желтевшее на стене. По низкому крыльцу, с трудом перебирая ступени, он вошел, скорее, его втащили в узкий коридор-прихожую, разули здесь, потом убрали стену и уложили на циновку-татами совсем близко от разлапистой чугунной печки, согревавшей дом.
Хозяйка подала Бакшееву чай, сваренную рыбу на деревянном подносе и чашечку с рисом. Покончив с едой, Степан ощутил вернувшуюся к нему способность говорить.
- Спасибо, - сказал он по-японски.
Тихо говоривший о чем-то с женой хозяин дома вздрогнул от неожиданности и повернул к Бакшееву широкое лицо.
- Кто ты? - спросил он.
- Русский, - сказал Степан. - Русский с утонувшего парохода.
- Кушай еще, - сказал хозяин. - Утром приедет доктор. Я уже позвонил.
Доктор действительно приехал утром.
Когда он вошел в домик старшины кунгаса, здесь уже с полчаса находились начальник местной полиции и три господина в штатской одежде. Они устроили перекрестный допрос и Бакшееву, и хозяину дома, собравшемуся было на промысел, и его жене, маленькой, напуганной всем происходящим женщине.
Степан Бакшеев окончательно отошел, он чувствовал себя окрепшим и спокойно рассказал про обстоятельства гибели "Имандры", потребовал встречи с представителями советского посольства или министерства иностранных дел Японии.
Степана вежливо выслушали, задали несколько вопросов, касающихся, главным образом, подробностей спасения. Потом позволили приехавшему доктору осмотреть Степана. После осмотра господа в штатском предложили Бакшееву поехать с ними.
Степан крепко пожал руку старшине кунгаса, хотел поблагодарить хозяйку, но она исчезла. Начальник полиции и один из штатских остались в доме. Бакшеева усадили на заднее сиденье большой легковой машины, где он оказался между двумя мужчинами в гражданской одежде, шофер включил зажигание, и они выехали из рыбацкого поселка.
Потом Степана Бакшеева трижды допрашивали в префектуре, дважды возили куда-то, окна автомобиля при этом были занавешены шторами, оставляли одного в комнате с единственным стулом, другой мебели не было, и вопросы звучали из динамиков, установленных в разных углах.
Теперь его спрашивали обо всем. Где родился, с кем дружил, куда направлялась "Имандра", какой везла груз, название кораблей, стоящих во Владивостоке, есть ли у него дети, какую веру исповедуют его родители. Выстреливали в него десятками вопросов; не дожидаясь ответа, задавали новые, спрашивали, спрашивали, спрашивали без конца… Бакшеев нервничал, раздраженно требовал встречи с представителями своей страны или с японскими дипломатами. Потом он понял, что тактика допрашивающих и рассчитана на такую реакцию, перестал отвечать вообще, только изредка повторял свои требования, собрав в комок волю и заставляя себя не откликаться ни на самые безобидные, ни на явно провокационные вопросы.
Допросы в пустой комнате повторялись еще дважды, и Степан объявил голодовку. Три дня он отказывался от пищи. Ее тут же уносил слуга-японец, присматривающий за Бакшеевым.
На четвертый день его вновь вызвали на допрос. Он был непродолжительным: несколько вопросов, касающихся личности Бакшеева. Затем Степана отправили в комнату, служившую ему камерой, сюда же принесли еду. Степан сделал знак, означавший, что есть он по-прежнему не будет, но на этот раз пищу оставили в камере. Дверь захлопнулась, и Степан снова остался один. Прошла ночь, и наутро его увезли в закрытой машине, Ехали долго. По дороге машину трясло, пары бензина насыщали воздух, корпус автомобиля раскалился от солнца, и ослабевший Степан едва не терял сознание.