Когда приходится дѣлать привалъ въ степи, то первымъ долгомъ надо нарубить шалфею, въ нѣсколько минутъ можно навалить его большую кучу, потомъ вырыть яму въ одинъ футъ ширины, въ два фута глубины и длины, наполнить ее нарубленнымъ шалфеемъ, зажечь, и пусть горитъ пока не останутся одни только ярко-раскаленные угли. Тогда начинается стряпня, и такъ какъ нѣтъ дыма - нѣтъ и недовольныхъ. Такой огонь не потухнетъ во всю ночь и не требуетъ постоянной поддержки; около него уютно и пріятно, такъ что всевозможныя воспоминанія кажутся правдоподобными, поучительными и замѣчательно интересными.
Шалфейный кустъ - прекрасное топливо, но, какъ растеніе, онъ - неудачникъ. Никто имъ не питается, кромѣ осла-кролика и побочнаго сына его, мула; но довѣряться ихъ вкусу нельзя, они ѣдятъ все, что имъ попадется: еловыя шишки, антрацитъ, мѣдные опилки, свинцовыя трубки, битыя бутылки, и все это такъ просто и съ такимъ аппетитомъ, какъ будто бы пообѣдали устрицами. Мулы, ослы и верблюды награждены такимъ аппетитомъ, что всякая ѣда ихъ насыщаетъ на малое время, но ничто не можетъ ихъ удовлетворить. Однажды въ Сиріи у главнаго источника Іордана, пока устраивали палатки, верблюдъ утащилъ мое пальто и сталъ разсматривать его со всѣхъ сторонъ, какъ бы критикуя или какъ бы желая сдѣлать себѣ такое; переставъ, однако, смотрѣть на него, какъ на предметъ одежды, онъ рѣшилъ, что это, должно быть, хорошая пища, всталъ на него одной ногой и началъ тщательно жевать рукавъ, открывая и закрывая при этомъ глаза, какъ бы предаваясь священнодѣйствію; видно было, что во всю жизнь ему не попадалось ничего вкуснѣе; потомъ раза два онъ чмокнулъ губами и потянулся за другимъ. Затѣмъ попробовалъ бархатный воротникъ и при этомъ такъ мило, съ такимъ довольнымъ видомъ усмѣхнулся, что легко было понять, что воротникъ составлялъ самую вкусную часть пальто; наконецъ, онъ принялся за фалды, въ карманахъ которыхъ быти пистоны, капсюли, леденцы отъ кашля и фиговая пастила изъ Константинополя. Тутъ выпала моя газетная статья, онъ набросился и на нее, но здѣсь, онъ вступалъ, по моему, на опасную почву; хотя онъ и пережевалъ нѣкоторую премудрость, но она довольно тяжело легла ему на желудокъ; по временамъ проглоченная имъ веселая шутка встряхивала его довольно сильно; я видѣлъ, что опасное время приближалось, но онъ не выпускалъ своей добычи и храбро и полный надежды смотрѣлъ на нее, пока не наткнулся на статьи, которыя даже и верблюдъ не могъ безнаказанно переварить. Его начало тошнить, съ трудомъ переводилъ онъ дыханіе, глаза его остановились, переднія ноги вытянулись, и спустя минуту онъ грохнулся на земь, коченѣя, и вскорѣ умеръ въ страшныхъ мученіяхъ. Я подошелъ и вынулъ манускриптъ изъ его рта и замѣтилъ, что чувствительное животное какъ разъ испустило духъ на одной изъ самыхъ скромныхъ и нѣжныхъ статей, какую я когда-либо преподносилъ довѣрчивой публикѣ.
Я только-что собирался сказать, когда отвлекся другимъ, что иногда шалфейный кустъ бываетъ пяти и шести футовъ вышины съ соотвѣтственнымъ развитіемъ вѣтвей и листьевъ, но два фута или два фута съ половиною - его обыкновенная вышина.
ГЛАВА IV
Съ закатомъ солнца, при наступленіи вечерней прохлады, мы стали готовить себѣ постели: разложили твердыя кожаныя сумки для писемъ, парусинные мѣшки, узловатые и неровные, вслѣдствіе торчавшихъ въ нихъ журналовъ, ящичковъ и книгъ, укладывая и раскладывая ихъ такъ, чтобы имѣть ровныя и гладкія постели, и, кажется, отчасти достигли этого, хотя, несмотря на всѣ наши труды, все въ общемъ имѣло видъ маленькаго взбаломученнаго моря. Послѣ того мы стали разыскивать въ разныхъ закоулкахъ между почтовыми сумками свои сапоги, гдѣ они почему-то пріютились; обувъ ихъ, мы сняли съ крючковъ, гдѣ въ продолженіе всего дня висѣли наши сюртуки, жилеты, панталоны и грубыя шерстяныя рубашки, и одѣлись. Благодаря отсутствію дамъ какъ въ экипажѣ, такъ и на станціяхъ, мы, съ девяти часовъ утра, въ виду жаркой погоды и для большаго удобства, сняли съ себя все, что можно было, и остались въ одномъ нижнемъ бѣльѣ. Окончивъ всю эту работу, мы убрали неуклюжій Словарь подальше, а поближе къ себѣ установили фляги съ водой и пистолеты положили недалеко, такъ что можно было ихъ найти и въ потемкахъ. Затѣмъ выкурили послѣднюю трубку, зѣвнули, убрали трубки, табакъ и кошелекъ съ деньгами въ разныя уютныя мѣстечки между почтовыми сумками, спустили кругомъ всѣ каретныя сторы, и стало у насъ темно, какъ "во внутренностяхъ коровы", по элегантному выраженію нашего кондуктора. Безспорно, было весьма темно, какъ и во многихъ другихъ мѣстахъ, нигдѣ ничего не просвѣчивало. Наконецъ мы свернулись, какъ шелковичные червячки, закутались каждый въ свое одѣяло и погрузились въ тихій сонъ.
Всякій разъ, что дилижансъ останавливался для перемѣны лошадей, мы просыпались и старались припоминать, гдѣ находимся; какъ только начинали приходить въ себя, смотришь, дилижансъ уже готовъ и снова катитъ дальше, а мы снова засыпаемъ. Понемногу стали мы вступать въ населенную мѣстность, прорѣзанную повсюду ручейками, съ довольно крутыми берегами по обѣимъ сторонамъ; каждый разъ, какъ мы спускались съ одного берега и карабкались на другой, мы невольно сталкивались между собой, и то кучкой скатывались въ противоположный конецъ кареты, почти что въ сидячемъ положеніи, то оказывались на другомъ концѣ вверхъ ногами; мы барахтались, толкались, отбрасывали почтовыя сумки, которыя наваливались на насъ и вокругъ насъ, а отъ поднявшейся въ суматохѣ пыли мы всѣ хоромъ чихали и невольно ворчали другъ на друга, говоря непріятности вродѣ подобныхъ: "Снимите вашъ локоть съ моихъ реберъ!" - "Неужели вамъ нельзя не такъ тѣснить меня!"
Съ каждымъ нашимъ путешествіемъ съ одного конца на другой Пространный Словарь слѣдовалъ за нами и непремѣнно кого-нибудь уродовалъ; то онъ сдеретъ кожу съ локтя господина секретаря, то ударитъ меня въ животъ, а бѣдному Бемису такъ приплюснулъ носъ, что онъ боялся остаться навѣкъ уродомъ. Револьверы и кошелекъ съ мелочью живо очутились на днѣ кареты; но трубки, чубуки, табакъ и фляги, стуча и ударяясь другъ о друга, слѣдовали за Словаремъ каждый разъ, когда тотъ дѣлалъ на насъ свои нападенія, и помогали, и содѣйствовали ему въ борьбѣ съ нами: табакъ засыпалъ намъ глаза, а вода выливалась намъ за спину.
Впрочемъ, въ общемъ мы провели ночь довольно хорошо; мало-по-малу начало свѣтать, и когда показалось сквозь щели занавѣсей холодное сѣрое утро, мы зѣвнули, съ наслажденіемъ вытянулись, отбросили свои коконы и почувствовали, что вполнѣ выспались. При восходѣ солнца, когда стало теплѣе, мы снова сняли всю нашу одежду и приготовились къ завтраку. Мы какъ разъ во-время покончили свои дѣла, потому что черезъ пять минутъ кучеръ затрубилъ, огласивъ воздухъ очаровательной музыкой своей, и вскорѣ мы увидѣли вдали нѣсколько домиковъ. Оглушенные стукомъ экипажа, топотомъ копытъ и крикомъ кучера, который раздавался все громче и громче, мы съ шикомъ подъѣхали къ станціи. Восхитительная была эта прежняя почтовая ѣзда!
Мы выскочили, какъ были, въ полураздѣтомъ видѣ. Кучеръ собралъ возжи, швырнулъ ихъ на земь, зѣвнулъ, вытянулся и скинулъ кожаныя рукавицы съ большимъ достоинствомъ, не обращая ни малѣйшаго вниманія на привѣтствія, на разспросы объ его здоровьѣ, на предупредительность смотрителя станціи и конюховъ, которые, кинувшись помогать ему выпрягать лошадей, увели нашу шестерню, замѣнивъ ее свѣжею. Въ глазахъ ямщика, смотритель станціи и конюха были люди ничтожные, полуразвитые, хотя полезные и необходимые на своихъ мѣстахъ, но съ которыми человѣкъ съ достоинствомъ никакъ не могъ дружить; наоборотъ, въ глазахъ смотрителей станцій и конюховъ ямщикъ былъ герой, занимающій высокій постъ, всеобщій баловень, которому завидовали всѣ и на котораго смотрѣли съ уваженіемъ; когда они съ нимъ начинали разговоръ, а онъ грубо отмалчивался, то они переносили это смиренно, находя, что поведеніе это соотвѣтствовало его важности; когда же онъ начиналъ говорить, то они съ восторгомъ ловили его слова (онъ никогда не удостаивалъ кого-нибудь своимъ разговоромъ, а обращался вообще къ лошадямъ, къ конюшнямъ, къ окружающей природѣ и уже мимоходомъ къ своимъ подобострастнымъ слушателямъ). Когда онъ награждалъ конюха грубою насмѣшкою, тотъ былъ счастливъ на весь день; когда онъ повторялъ свой единственный, всѣмъ извѣстный, грубый, плоскій и лишенный всякаго остроумія разсказъ тѣмъ же самымъ слушателямъ, въ однихъ и тѣхъ же выраженіяхъ, въ каждый пріѣздъ свой, то челядь эта положительно гоготала отъ удовольствія, держа себя за бока и клялась, что лучшаго въ жизни она никогда ничего не слыхала. Какъ бывало, засуетятся они, когда онъ потребуетъ себѣ кувшинъ воды или огня для трубки, но осмѣлься пассажиръ попросить у нихъ ту же услугу, они тотчасъ же наговорятъ ему дерзостей. Впрочемъ, они позволяли себѣ такое грубое обращеніе, глядя на самого кучера, который смотрѣлъ на пассажира свысока и былъ о немъ не лучшаго мнѣнія, что и о конюхѣ.
Смотритель станціи и конюхи почтительно обращались, по своимъ понятіямъ, съ дѣйствительно имѣющимъ значеніе кондукторомъ, но ямщикъ былъ единственное лицо, предъ которымъ они преклонялись и котораго боготворили. Какъ любовались они имъ, когда, взобравшись уже наивысокое свое сѣдалище, онъ медленно, не торопясь, надѣвалъ свои рукавицы, между тѣмъ какъ одинъ изъ счастливыхъ конюховъ, держа возжи, съ терпѣніемъ ожидалъ, чтобы онъ ихъ отъ него принялъ! А когда онъ щелкнетъ своимъ длиннымъ бичемъ и тронется въ путь, они его провожали побѣдоносными и продолжительными криками.