Мозги не проверяются
Другой поезд. Другой встречный ветер. И другой, совсем другой человек стоит у вагонного окна. Он ничем не отличается от остальных пассажиров. Столько же, как и другие, стоит у окна в коридоре, меланхолично разглядывая взмокшие и озябшие осенние деревья. Не чаще, чем все, ходит в вагон-ресторан и, возвращаясь оттуда, не больше остальных курит, деликатно выпуская дым в сторону от соседа.
По виду, по движениям, по односложным ответам нельзя определить ни его характера, ни точно возраста, ни того, о чём он думает. Он ничем не примечателен - больше сказать нечего. Обычный турист. Об этом сообщают проездные документы, путевки и билеты, которые вежливо и внимательно просматривают советские, польские, немецкие проводники, таможенники, пограничники на всем пути следования поезда Москва - Берлин.
Минск… Брест… Варшава. Чем ближе к Берлину, тем спокойнее и неприметнее человек. Только курит он чуть чаще, и, если внимательно следить, у него больше стали пересыхать губы. В чернеющем стекле смутно отражается его лицо. Абсолютно никаких примет. Разве только чуть заметный шрамик возле левой брови у виска - след драки в далеком детстве. Через несколько месяцев эта примета будет размножена, её повторят десятки фотографий…
Утром его встречает шум берлинского вокзала. Туристский автобус, знакомые витрины и вывески чистых широких улиц, чемодан, брошенный на кровать в номере большой гостиницы. И настойчивое желание - остаться одному.
Но, оказывается, это совсем просто - остаться одному, и ещё проще - очутиться в западном секторе.
И вот они сидят, наконец, друг против друга. Он глядит на этих людей и удивляется, до чего же всё просто в жизни. Вот так всё и происходит - запросто, будто между прочим. Он берет предложенную сигарету, прикуривает. Слушает. Задание кажется несложным. Кое-что записать, кое-что запомнить. И всё. Правда, ему, дают понять, что если он сделает что-то большее, жалеть об этом не придется…
Через несколько дней поезд Берлин - Москва мчится назад. Позади Варшава, а вот и Брест. Снова пограничники, таможенники. Он чуть усмехается: осматривайте, осматривайте. Мозги не проверяются…
Это верно. Мозги не проверяются. И проводники желают ему доброго пути, а поездные радиоузлы играют старые, давно известные пластинки. "Любимая, знакомая, широкая, зеленая…", "Не нужен мне берег турецкий…"
Да, это был другой поезд. Другой встречный ветер. И другой, совсем другой человек у окна…
"Анна-Мария Р."
26 ноября. Раннее утро. Холодно, сыро. Я стою на влажном бетонном пирсе военной гавани города Н., одного из торговых портов Прибалтики. Вдали приближающийся с каждой секундой силуэт корабля. В тумане вырисовываются контуры боевой рубки, мачты… Это мой корабль. Выпустив шлейф черного дыма, он идет к причалу. Поданы и закреплены швартовы, спущен трап.
Очень высокий, немного полноватый, с небольшими аккуратными усиками, капитан третьего ранга - я сразу понимаю, что это командир, - ждет, пока я поднимусь на мостик, смотрит на меня, потом улыбается, говорит отрывисто:
- Отлично, штурман. Что ж, поздравляю вас.
Я оглядываюсь. Сзади стоят ещё два офицера. Один - худощавый темноглазый старший лейтенант, на лице которого выделяются заостренные скулы. Другой, тоже старший лейтенант с инженерскими молоточками на погонах, незаметно подмигивает мне: поплаваем, друг!
Беру свой чемодан, хочу спуститься вниз. Мне покажут мою каюту…
- Штурман, вы куда? А работа?
- Но я… - Мне кажется, что я ослышался. Я никак не ожидал этого. Я думал, что мне дня два-полтора, ну хотя бы день дадут отдохнуть, осмотреться, привыкнуть к кораблю. И вот - на тебе… Не успел ступить на палубу - берись за работу…
В растерянности, так и забыв чемодан на палубе, я спускаюсь в штурманскую рубку - она тут же, под мостиком, четыре ступеньки вниз по трапу. Алексей Дмитриевич Полянков, так зовут моего командира, спустившись со мной, помогает мне достать карты. Циркуль, линейку и карандаш я нахожу сам.
- Значит, поработаем, штурман! - говорит командир.
Я закусываю губу, включаю лампу над столом, прилаживаю кальку.
- Значит, прокладочку, как всегда, - слышу я за спиной голос командира, и мне кажется, что он улыбается. - Обратите внимание на сорок первый квадрат…
Я оборачиваюсь - нет, командир совершенно серьезен. Снова склоняюсь над картами, и вдруг…
- Дзу-дзззу-дззу. Дззу-ззуу…
Прямо над ухом резкие, короткие звонки. Тревожно, отрывисто заговорил репродуктор:
- Боевая тревога… Боевая тревога… По местам стоять, со швартовых сниматься… По местам стоять…
Не успеваю опомниться, как мы уже в море. Стою на мостике, неумело напялив на плечи подбитый мехом корабельный реглан-штормовку. Берега уже не видно. По отдельным словам догадываюсь, что береговой пост сообщил о возможном нарушителе и что это первый случай нарушения границы за последние месяцы.
"Анну-Марию Р." - аккуратную, с хорошими обводами корпуса, белую промысловую шхуну мы обнаружили довольно легко. Ещё когда она была скрыта в тумане, я по локатору определил её местоположение. Она шла на расстоянии около восьми миль от берега, значительно углубившись в наши территориальные воды. Что ей было нужно? Это-то и должна была выяснитьосмотровая группа во главе с помощником командира корабля - тем самым скуластым и худощавым офицером, которого я видел утром.
Я стоял на мостике и разглядывал шхуну в бинокль. Волновался ли я? Да, конечно. Но только сейчас, несколько месяцев спустя, я понял, что значит настоящее волнение. Я понял, что если обычно человек, впервые приступающий к работе, излишне волнуется, то на границе - наоборот. Новичок ещё не умеет волноваться, он ещё не научился волноваться по-настоящему.
Я тогда волновался, но даже и не подозревал, что настоящему, "профессиональному" волнению меня сможет научить только опыт, только жизнь на границе. Мне предстояло узнать, что постоянная тревога, волнение, ставшее обычным состоянием, постоянное напряжение сил помогают пограничникам обнаружить, задержать и обезвредить нарушителя, когда бы он ни появился и в каком бы виде ни пытался пройти границу.
Но в те несколько часов, начиная с момента, когда в утреннем тумане нам открылся силуэт "Анны-Марии Р.", и до того, как мы привели ее в один из портов на побережье, я рассуждал совсем иначе.
Правда, я немного растерялся, а в какой-то момент даже испугался, но волнения - настоящего волнения! - не было.
Мы подали на шхуну сигнал: "Застопорить ход, поднять государственный флаг!" Видимо, у нашего корабля был внушительный вид - приказ был немедленно исполнен. Шхуна легла в дрейф, на первой мачте медленно пополз вверх маленький флаг одного иностранного государства. Теперь предстояло сделать главное - высадить на борт шхуны осмотровую группу.
Корабль всё ближе и ближе подходил бортом к "Анне-Марии". Старший лейтенант Зуев и группа матросов, вооруженных пистолетами и одетых в красные спасательные надувные жилеты - необходимая принадлежность осмотровых групп, - стояли у лееров, молча наблюдая за шхуной. Они должны были выбрать удобный момент и прыгнуть на борт шхуны - прыгнуть все вместе и так, чтобы не сорваться в море, не попасть между бортами корабля и судна-нарушителя.
Удастся или нет? Большая волна мешала подойти, казалось, что вот-вот произойдет самое худшее - мы навалимся бортом на шхуну, разобьем и её и себя.
- Пошел! - вдруг, когда я меньше всего ожидал этого, негромко крикнул Зуев. Все матросы перелетели через полоску воды, отделявшую нас от шхуны. У меня сжалось сердце - ноги одного из матросов соскочили с узкого привального бруса шхуны. Он не рассчитал прыжок и сорвался вниз. Его спасала цепкость: он повис на леерах, и скоро сосед помог ему выбраться на палубу.
Вскоре Зуев передал нам, что "Анна-Мария" - рыболовная шхуна, экипаж - четыре человека. Сети и снасти мокрые, в трюме обнаружено значительное количество только что выловленного лосося. Рыба, конечно, была добыта в наших водах.
В порту, куда мы доставили шхуну, мне пришлось изрядно попотеть, составляя подробный отчет о задержании. Сидя за этим кропотливым делом, я поневоле изучал все детали происшествия. Они меня мало радовали… Единственный нарушитель, пойманный на границе за долгие месяцы, оказался самым заурядным браконьером! Обнаружение и поимка его, если не считать высадки осмотровой группы, оказались совсем не сложным делом. Не было даже намека на сопротивление. Капитан шхуны полностью признал свою вину и был готов уплатить штраф. Вот тебе и "задержание"!
Я учусь волноваться
"Товарищ лейтенант, - негромко говорит кто-то наверху. - Шесть тридцать, товарищ лейтенант…" Это я слышу во сне. И внезапно, спохватившись, что это не сон, резко поднимаюсь, сажусь. Трясу головой, пытаясь сбросить непреодолимое, какое-то болезненное оцепенение. Смотрю на часы. Шесть тридцать четыре. Значит, я спал два с половиной часа…
Трудно передать мое незавидное состояние в этот момент. Трещит, разламывается голова. Сон был слишком короток, чтобы освежить её. Ноет всё тело, вымотанное многодневной качкой.
А ведь прошло всего восемь суток, как мы вышли на патрулирование. Восемь суток, а мне кажется, что прошло много месяцев напряженного, трудного, изнурительного плавания. Теперь я начинаю понимать, что одно дело - просто быть в море и совсем другое - быть в море, непрерывно ожидая тревоги, неожиданности, ожидая врага, выясняя этого врага в бесконечном пространстве Балтики…
Я напрягаю все силы, чтобы встать, но тут же резкий рывок бросает меня назад, на узкую твердую койку. И снова я не могу от неё оторваться. Что бы я только не дал сейчас за десять минут сна!