* * *
Вечером того же дня по перрону вокзала Варшавской железной дороги, в ожидании прибытия поезда, прохаживался купец Дубинин. Поликарп Матвеевич ежеминутно поглядывал на часы, всматривался в уходящие в белесую даль рельсовые пути. Вокруг сновал разночинный люд, навьюченный баулами и узлами. С окликами "Посторонись!" громыхали телегами носильщики. Неподалеку на лавке устроились цыганки, попеременно приставая к усталым путникам с предложениями погадать. Одна из них, молоденькая, чернобровая, подошла к купцу.
- Вижу, ждешь человека особенного, известия важного. Дай руку свою, погадаю - всю правду расскажу! Всё, как было и как будет, скажу…
Поликарп Матвеевич руки не подал, а полез в карман жилетки, достал монетку.
- Вот тебе, чернявая, алтын, и пойди прочь! Недосуг мне глупостями заниматься, - недовольно пробормотал он.
Цыганка взяла алтын, положила его в левую ладошку, правой сверху прикрыла. Пошептала что-то, поднесла сомкнутые руки к уху, вслушалась.
- Добрый ты человек и дело доброе затеял. Да только заклятье снять - задача трудная, - таинственным шепотом произнесла она.
Поликарп Матвеевич, брезгливо следивший за манипуляциями чернобровой, услыхав о заклятье, изменился в лице. А гадалка продолжила шептать:
- Могу помочь делу твоему, если по руке увижу, что ждет тебя.
Она раскрыла ладошки - алтын исчез, как и не было его вовсе. Купец удивленно хмыкнул и протянул-таки руку цыганке.
- Ежели правду скажешь, то рублем награжу, - добродушно начал он, но строго продолжил: - А ежели голову морочить начнешь…
С последними словами протянутая рука сжалась сначала в кулак, а после изобразила фигу.
- Что ты, касатик! - зашептала цыганка. - Я всегда правду говорю, а такому серьезному, богатому человеку - уж тем более.
Она подложила свою маленькую ладошку под громадный кулак с дулей, двумя пальцами другой руки принялась разжимать фигу. В раскрывшейся ладони, к великому удивлению Поликарпа Матвеевича, оказался исчезнувший ранее алтын, который, впрочем, долго там не задержался и вновь перекочевал к цыганке. Каким образом монета очутилась у него, купец не понимал, но этот факт развеял последние сомнения - он расслабил руку и с интересом наблюдал за действиями гадалки. Чернобровая провела пальцем от запястья к центру ладони, что-то прошептала, пристально всмотрелась в линии, вновь прошептала. Вдруг она отшатнулась, попятилась, испуганная невесть чем. Резкими движениями принялась вытирать руки о подол, что-то шептать по-цыгански, после чего развернулась и, не говоря ни слова, припустила к своим.
Поликарп Матвеевич продолжал стоять истуканом посреди перрона и смотреть непонимающим, очумелым взглядом на удравшую гадалку. Постепенно придя в себя, он проверил бумажник, золотые часы: всё оказалось на месте. Варшавский поезд уже показался вдали, но купец, заинтересованный более не встречей, а поведением цыганки, пошел к лавке, на которой расположилась стайка гадалок.
- Ты почему сбежала, чернобровая? - подойдя, удивленно спросил он.
- Тебе чего, красавчик? - вмешалась пожилая цыганка, преграждая собой дорогу к молодой напарнице.
Чернобровая поднялась с лавки, что-то шепнула защитнице на ухо, отчего пожилая переменилась в лице.
- Ступай, красавчик, ступай! - вновь заговорила пожилая, но тон ее теперь был несколько испуганным. Она сторонилась взгляда купца, прятала глаза. - Всё у тебя будет хорошо. Ступай!
Поликарп Матвеевич непонимающе смотрел попеременно то на молодую, то на пожилую. Меж тем поезд подходил к перрону. Засуетились встречающие, носильщики прибавили скорости тачкам и громкости окликам. Клубы паровозного пара окутали Поликарпа Матвеевича и стайку гадалок, а когда белесый занавес развеялся - лавка оказалась пуста. Цыганки в готовности оказать услуги приезжим разбрелись вдоль прибывшего состава.
* * *
Из вагона первого класса на перрон проворно выскочил коренастый мужчина лет двадцати пяти. Одет он был в короткий темный сюртук и такого же цвета штаны, заправленные в расшитые по голенищам остроносые замшевые сапоги. На нем была низкая, чрезвычайно широкополая шляпа. Темная резная полированная трость в руке, небольшой саквояж крокодиловой кожи, неуловимая легкость и некоторая развязность движений, свойственная уверенным преуспевающим людям, придавали персоне неподражаемую выразительность, особенный нездешний колорит. Чисто выбритое смуглое скуластое лицо его выражало спокойствие. Привычным движением он повесил трость на запястье, подал руку шедшей сзади дородной даме в шикарном темно-фиолетовом бархатном платье, после помог молоденькой барышне, одетой не менее богато. Барышня слегка замешкалась и протянула услужливому кавалеру руку, занятую большой шляпной коробкой, однако, быстро осознав неловкость, подала свободную. Выбравшись из вагона, она мило улыбнулась, изобразив легкий реверанс и что-то проговорив. В ответ мужчина чуть наклонил голову, коснувшись пальцами своей огромной шляпы. Дородная дама натянуто улыбнулась и, просверлив строгим, осуждающим взглядом молодую спутницу, ухватила ее под руку и потащила прочь. Та лишь виновато оглядывалась, а мужчина, улыбнувшись, послал ей воздушный поцелуй.
Двое носильщиков, приметив озирающегося по сторонам иноземца, обгоняя друг друга, двинули телеги к вагону. Естественно, что более молодой оказался и более проворным.
- Чего изволите? - спросил он, едва не зашибив клиента тачкой.
- Скажи-ка, любезный, отчего я не вижу своего горячо любимого братца? - невозмутимо спросил иноземец на чистейшем русском.
Юноша вылупился на него, натужно соображая, что ответить на столь неуместный вопрос.
- Э-э-э, - только и смог промычать он в ответ.
- Что "э-э-э"? - ехидно передразнил оказавшийся русским приезжий. - Пошел вон, раззява! Едва не наехал!..
Носильщик сообразил, что сейчас этот господин прольет на его бедную голову переполненный ушат неудовольствия из-за забывчивости или непунктуальности своего родственника. Он принялся пятиться, потянув за собой видавшую виды тачку. Перепало бы незадачливому носильщику, не покажись неподалеку Поликарп Матвеевич. Нервный пассажир, к радости юноши, оставил его в покое и с распростертыми объятиями устремился навстречу громиле-родственнику.
Приезжего мужчину звали Иваном Матвеевичем, а доводился он купцу Дубинину младшим братом. Судьба развела их лет семь тому. После трагической гибели родителей, бросив дом и не собирая пожитков, сбежали братья от барина, в Петербург подались. Однако из-за отсутствия паспорта угодил Поликарп в каталажку, а Иван случаем на корабль попал да так и уплыл в Америку. С тем и расстались братья надолго. И встреча, как расставание, нечаянной была: разбогател Иван в Америке, решил брата разыскать да на новую родину увезти. Прибыл в Москву и наткнулся на громадную надпись на большом кирпичном здании: "Мануфактура П. М. Дубинина".
Вот так оба из грязи да в князи. Жилка деловая, видать, в крови дремала. Теперь же Иван Матвеевич в Польшу к знахарю известному ездил, спину подорванную лечил, ну и дела кое-какие семейные улаживал.
- Ну, где ж ты запропал, братец? Отчего не встречаешь? - беззлобно упрекал приезжий, улыбаясь во весь рот, отчего выбеленные зубы его на фоне смуглого загорелого лица сверкали, будто жемчужины.
- Да вот, замешкался тут… с цыганками… - оправдывался купец.
- Ну, здравствуй, Поликарпушка! - наконец обняв брата, приветствовал Иван Матвеевич.
- Здорово, Ванятка! Как здоровье твое? Спина не беспокоит больше? Привез ли весть добрую? - сходу спрашивал купец.
- Не беспокоит спина. Правду о знахаре говорили - кудесник, каких поискать. И весть привез, Поликарпушка, хорошую весть! - ответил младший.
Они пошли вдоль перрона к выходу с вокзала. Чернобровая цыганка провожала их испуганным взглядом, что-то шепча пожилой своей напарнице.